Стая - Шетцинг Франк (книги без регистрации полные версии .TXT) 📗
— Поехали в порт, Иджи.
Они свернули вниз по улице в сторону воды. Кое-где виднелись пятна тундровой травы, а кое-где — пятна снега. Порт Кейп-Дорсет состоял из пирса с кранами для разгрузки, к этому пирсу два раза в год причаливало судно с товарными запасами.
Эневек вышел посмотреть на полярно-голубую воду. Иджи Экезак следовал за ним на отдалении.
Пирс был последним, что видел Эневек, покидая Кейп-Дорсет. Ему было тогда двенадцать лет. Корабль взял на борт его и его новую семью, которая покидала страну, полная надежд и радостных предчувствий.
Через пять минут Эневек вернулся к пикапу и молча сел в кабину.
— Да, наш старый порт, — тихо сказал дядя. — Ты тогда уехал, Леон. Это разбило нам сердце…
Эневек метнул в его сторону резкий взгляд:
— Кому это я разбил сердце? Моему отцу? Вам? Каким-нибудь соседям?
Экезак завёл мотор:
— Поехали. Нас ждут.
Экезак жил в небольшом ухоженном домике. Позади него поднимались холмы, завершаясь Высокой горой , Кингаитом со снежными прожилками. В детстве она казалась Эневеку высотой до неба.
— Мэри-Энн, — крикнул Экезак, открывая дверь. — Мальчик приехал!
Навстречу выбежал щенок и вышла полная женщина с приветливым лицом. Она обняла Эневека и поздоровалась на инуктитуте.
— Мэри-Энн не говорит по-английски, — извиняясь, сказал Экезак. — Надеюсь, ты ещё понимаешь свой язык.
— Мой язык — английский, — отрезал Эневек.
— Да, конечно…
— Но я понимаю, что она говорит.
Мэри-Энн спросила, голоден ли он.
Эневек ответил «да» на её языке. Она обнажила щербатую челюсть, взяла щенка, который обнюхивал ботинки Эневека, и пригласила гостя в дом. В прихожей стояло несколько пар обуви. Эневек машинально снял ботинки и поставил их в общий ряд.
— Хорошего воспитания не утратил, — засмеялся дядя. — Не стал кваллюнаак.
Кваллюнаак — собирательное слово для обозначения всех, кто не инуит. Эневек шагнул вслед за Мэри-Энн на кухню. Увидел там современную электроплиту, приборы, которые есть в любой кухне Ванкувера, — ничто здесь не напоминало о плачевном состоянии его тогдашнего дома. У окна стоял круглый обеденный стол, рядом была дверь на балкон. Экезак подтолкнул его с кухни в уютно обставленную гостиную с мягкой мебелью, телевизором, видеомагнитофоном и радиоприёмником. Показал ему ванную комнату с туалетом, спальню и ещё одну комнату, где на ночном столике стоял букет свежих цветов — маки, колокольчики, пурпурники.
— Мэри-Энн сама их нарвала, — сказал Экезак. Это прозвучало как приглашение располагаться.
— Спасибо, я… — Эневек отрицательно покачал головой. — Всё-таки лучше я переночую в отеле.
Он ожидал, что дядя обидится, но Экезак лишь задумчиво посмотрел на него:
— Выпьешь чего-нибудь?
— Я не пью.
— Я тоже. Мы пьём сок. Хочешь?
— С удовольствием.
Экезак налил в два стакана концентрат, развёл водой, и они вышли на балкон, где дядя закурил. Мэри-Энн ещё не управилась со своей олениной и просила подождать минут пятнадцать.
— В доме мне курить нельзя, — сказал Экезак. — Зато женат. Всю жизнь курил в доме. Но так даже лучше. Курить вредно. Вот бы бросить. — Он засмеялся и с видимым удовольствием затянулся. — А ты ведь не куришь — я угадал?
— Не курю.
— И не пьёшь. Хорошо, хорошо.
Они молча любовались панорамой горных склонов. Лучисто-белые чайки планировали по небу, время от времени камнем бросаясь вниз.
— Как он умер? — спросил Эневек.
— Просто упал и всё, — сказал Экезак. — Мы были в тундре. Он увидел зайца, кинулся за ним и умер.
— Он допился, да?
Его самого ужаснуло ожесточение, с каким он задал этот вопрос. Экезак смотрел мимо него на горы и окутывал себя клубами дыма.
— У него случился инфаркт, так сказал врач из Иквалуита. Он слишком мало двигался и слишком много курил. А пить он уже лет десять не пил, ни глотка.
Тушёная оленина-карибу оказалась очень вкусной. Как в детстве. Тюлений суп, наоборот, Эневек никогда не любил, но теперь уплетал за обе щеки. Мэри-Энн сидела рядом, довольная его аппетитом. Эневек пытался воскресить свой инуктитут, но с плачевным результатом. Понимал он почти всё, но говорить не получалось. И они беседовали в основном по-английски — о событиях последних недель, о нападениях китов, о катастрофе в Европе и о том, что ещё не дошло до Нунавута. Экезак переводил. Несколько раз он пытался завести разговор об умершем отце, но Эневек не поддержал его. Погребение должно было состояться вечером. В это время года мёртвых хоронили быстро, а зимой, когда землю невозможно продолбить, их часто держали в сарае неподалёку от кладбища. В естественном холоде Арктики мёртвые сохранялись на удивление долго.
После обеда Эневек отправился в «Полярный домик». Экезак больше не настаивал на том, чтобы племянник остался под его кровом. Цветы из маленькой комнаты он перенёс на обеденный стол.
— Может, ещё передумаешь.
Оставшиеся до похорон два часа Эневек пролежал на кровати в отеле. Он не знал, что ему делать. Строго говоря, нашлось бы что. Дядя с радостью протащил бы его через весь Кейп-Дорсет и представил всем родным и знакомым. В посёлке все так или иначе были между собой сваты и кумовья. Такой обход был бы равносилен посещению вернисажа. Каждый второй житель посёлка считался художником, многие выставляли свои работы в галереях по всему миру. Но Эневек знал, что в этом обходе было бы что-то от возвращения блудного сына, а он хотел сохранить дистанцию. Подпустить к себе этот мир — только раны бередить.
Когда он вышел из «Полярного домика», солнце склонилось ниже, но всё ещё было ярким и радостным. Они договорились, что дядя возьмёт его в свой пикап.
Он побрёл по улице к центру. Перед одним домом сидел на стульчике старик и обрабатывал статуэтку аквалангиста, немного дальше женщина шлифовала мраморного сокола. Оба с ним поздоровались, и Эневек им ответил. Он чувствовал, что его провожают взглядом. Должно быть, весть о его прибытии облетела посёлок. Каждый знал, что приехал сын умершего Мануми Эневека, и, наверное, все уже истрепали себе языки, обсуждая, почему он поселился в отеле, а не в доме родного дяди.
