Лед Бомбея - Форбс Лесли (бесплатные версии книг .txt) 📗
– Я независимая журналистка. – Я поставила чашку и вытащила магнитофон. – И я не англичанка, а наполовину индианка, частью шотландка и на одну восьмую читраль.
– И на оставшуюся часть – педант. – Он помолчал. – И чего же вы от меня хотите?
Уже в самом вопросе звучала усталость. Передо мной сидел человек, в котором все воплощало навязчиво демонстрируемую силу и энергию. Он мог позволить себе играть с акцентом, переходя вдруг с почти диалектного индийского произношения на чистейший английский. Но при всем том в нем было и что-то от поведения актера на выходах, которого в последнюю минуту заставили играть роль, предназначавшуюся для звезды.
У меня возникло ощущение, что мы оба плохо отрепетировали свои роли. Это ощущение часто возникало у меня и в Англии. Благодаря ему в личности Мистри начала понемногу проглядывать привлекательная для меня лично незащищенность, вызывавшая чувство общности с ним, – мы оба были аутсайдерами.
– Я приехала сюда, чтобы сделать серию передач о бомбейских кинорежиссерах, – сказала я, подгоняя факты под ситуацию и при этом стараясь выглядеть возможно более безопасным собеседником. – Судя по тому, что мне удалось здесь увидеть, вы снимаете далеко не романтические любовные истории.
Я нажала кнопку записи на магнитофоне и мило улыбнулась.
Мистри поднял брови и тоже улыбнулся, но в улыбке его было что-то крайне неприятное.
– По вашему мнению, в любовных историях не должна проливаться кровь? Но в данном случае вы наблюдали съемку эпизода, в котором Хороший Парень бьет Плохого Парня. В бомбейской продукции у нас простой набор: восемь песен, четыре драки, одно изнасилование и конфликт свекрови и невестки. – Он снова сделал паузу. – Затем все как-то улаживается. И в дальнейшем все живут мирно и счастливо. – Он откровенно демонстрировал несколько язвительную иронию. – Наши картины существуют за счет двадцати пяти пайсов, которые бедняки платят за билет, а им нравится хеппи-энд. Поэтому когда Хороший Парень заканчивает свою драку с Плохим Парнем, он возвращается домой к семье и занимается любовью со своей женой. Не на экране, конечно, наши цензоры никогда бы не допустили этого. – Его губы дрогнули так, словно он собирался улыбнуться, но потом передумал. – А Плохие Парни насилуют и дерутся, дерутся и насилуют.
– А семьи Плохих Парней?
– У Плохих Парней не бывает семей.
– Вы разведены, мистер Мистри, не так ли?
– О, я совершенно определенно принадлежу к числу Плохих Парней. Если это то, на что вы намекаете. А возможно, я все еще ищу ту единственную...
Он смерил меня крайне неприятным испытующим взглядом, словно я возлежала перед ним на незримой смотровой кушетке.
«Грязный кобель!» – подумала я, но ответила кокетливой улыбкой, решив немного пофлиртовать, чтобы смягчить его для значительно более жестких вопросов.
– Характер ваших фильмов, несомненно, изменился с тех пор, как вы работали с Проспером Шармой? – продолжала я свой допрос, посмотрев украдкой в ту сторону, где кордебалет из упитанных танцовщиц с пластиковыми автоматами Калашникова в руках репетировал очередное па.
– И с тех пор, как я прочел Платона и Шекспира, особенно Шекспира, благодаря моему гуру. – Он заключил слово «гуру» в кавычки из слегка презрительной и насмешливой интонации – алтарь для заведомо ложного идола. – О да, благодаря моему гуру я знаю сонеты елизаветинского педика лучше, чем Веды, и могу скроить фильм под Хичкока лучше, чем это бы сделал Трюффо.
– Вы не производите впечатления послушного ученика. Кто же был вашим гуру?
– Проспер Шарма. Мне казалось, это всем известно.
– Но у меня возникло ощущение, что вы говорите о каком-то англичанине.
Калеб пожал плечами.
– В данном случае это не принципиально. Семья Проспера походила на кокосовый орех: коричневые снаружи, белые – внутри. Они приехали сюда из Лахора после Разделения, когда всех индусов изгнали из Пакистана. Но как большинство семей со связями, они заранее получили от друзей в верхах соответствующее предуведомление о грозящем им выселении и сумели заблаговременно переправить сюда все свои ценные вещички.
– Однако для мистера Шармы все прошло не так уж гладко, насколько мне известно. Его первая жена...
Он не дал мне закончить.
– Брак по расчету, так же, как и нынешний.
Так же, как и нынешний? Я попыталась не показать своего удивления.
– Почему же вы так долго работали с Шармой, если он вам не нравился?
– Не с ним, а на него. Он строит из себя большого демократа, но когда дело доходит до аплодисментов, на подиум для поклонов выходит всегда только сам Шарма.
– И как же вам удалось организовать собственную студию? – спросила я сухо, сделала очень короткую паузу и затем добавила: – Если не с помощью Шармы?
– Самый лучший способ прослыть счастливым семейством – говорить всем вокруг только то, что они хотят о вас услышать. Таким способом многого можно добиться.
У него был замечательный голос, глубокий и мелодичный, голос прирожденного рассказчика, вызывающий в вас желание слушать и слушать до бесконечности.
– Ну, что ж, вам, без сомнения, многого удалось добиться в этом «Ледяном доме», – прокомментировала я его последнюю фразу. – Именно поэтому вы храните мохары? Как сувенир независимости?
– Кто вам рассказал о мохарах? Охранник?
Он отвернулся, и какое-то мгновение его профиль, четко очерченный и оттененный световым конусом, более походил на римский или греческий, нежели на индийский. После короткой паузы он сказал, что «Ледяной дом» для него служит напоминанием о том, что британцам не место в Бомбее.
– Искусственный лед в Индии впервые появился во времена Моголов, а вовсе не англичан, – заметила я несколько жестче, чем предполагала, и потому поспешно продолжила, стараясь помешать ему сменить тему: – Кстати, вы же работали вместе с Проспером над его версией шекспировской «Бури», в которой действие было перенесено в Индию эпохи Великих Моголов. И это был последний фильм, в котором снималась Майя до...
– Моголы тоже чужие для Индии, – прервал меня Калеб, не сводя с меня пристального взгляда своих странных пепельно-серых глаз, словно намекая, что в последней его фразе имеются в виду вовсе не Моголы, а его незадачливая интервьюерша. – Подобно Просперу их интересовала не Индия.
На этот раз меня не удалось сбить с выбранного пути.
– Вы создали свою студию в год ее гибели?
Я наблюдала за тем, как меняется выражение его глаз, словно отражение на поверхности глубокой и быстрой реки. Как странно, подумала я, у нас одинаковые глаза.
– На что вы намекаете? На то, что два события каким-то образом связаны? Или это обычная журналистская провокация?
Минутная пауза, пока мы, два словесных фехтовальщика, переводили дух и оценивали возможности и намерения друг друга. Я же пыталась понять, каков был скрытый стержень нашего общения: мы находили друг в друге что-то такое, что одновременно и привлекало, и отталкивало нас. Первым возобновил разговор он. В его голосе появились поддразнивающие интонации:
– Роз... можно мне называть вас Роз? Вы кажетесь мне одной из тех европейских гордячек, что всегда готовы ввязаться в какую-нибудь ссору. Вы совсем не похожи на свою сестру Миранду.
– Откуда вы знаете, что я сестра Миранды?
Его улыбка стала еще шире.
– Не более, чем смелое предположение. Ее девичья фамилия – Бенегал. И она как-то сказала мне, что у нее есть сестра, которая работает на Би-би-си. И я достаточно хорошо знаю Миранду, чтобы понять, что передо мной одна из возможных, правда, не очень ярких ее копий. За исключением, пожалуй, ваших глаз. Но лицо у вас, простите, гораздо менее выразительное, чем у нее. Оно у вас слишком статичное. И даже скорее бесстрастное, да-да, это самое точное определение. Без страсти, без чувств, в некоем эмоциональном тупике. – Он явно пытался взвинтить меня. Человек, знавший все мои слабые места. Но откуда? – Миранда проще, милее, как-то круглее.
