Кома - Кук Робин (книга жизни .txt) 📗
– Какое местоимение вы имеете в виду, доктор Беллоуз? – требовательно спросил Старк, облокачиваясь руками на стол.
Сьюзен старалась рассмотреть мужчину; это был известный и знаменитый заведующий хирургией.
– Местоимение, сэр? – негромко переспросил Беллоуз, конфузясь.
– Местоимение. Да, местоимение. Вы знаете, что такое местоимение, не так ли доктор Беллоуз? – раздался саркастический смех.
– Да, я думаю, что знаю.
– Это лучше, – сказал Старк.
– Что лучше? – переспросил Беллоуз.
Как только он сказал это, он понял, что переспрашивать не стоило, так как смех стал громче.
– Ваш выбор местоимения лучше, доктор Беллоуз. Я уже устал слышать местоимение "мы" или неопределенно-личные фразы. Часть вашей деятельности, как хирурга, заключается в способности владеть информацией, перерабатывать ее и принимать определенные решения. Когда я задаю вопрос, я хочу слышать ВАШЕ мнение, ВАШЕ личное, не общее. Это не значит, что другие люди не могут вносить свой вклад, но только ВЫ должны принимать решение. Я хочу слышать "я", а не "мы".
Старк сделал несколько шагов по кафедре и вновь повернулся к снимку.
– Теперь вернемся к пациенту в коматозном состоянии, Я хочу снова подчеркнуть, что вы, джентльмены, должны быть особенно бдительны с такими пациентами.
Понедельник, 23 февраля
12 часов 16 минут
Шон Берман был очень напуган своим пребыванием в больнице и неотвратимо надвигающейся операцией. Он совсем не разбирался в медицине, и хотя, конечно, хотел бы больше узнать о своей болезни и ее лечении, деликатно не стал надоедать своими вопросами врачу. Он вообще боялся всего, связанного с медициной и болезнями. В его воображении они сливались воедино, а вовсе не противостояли друг другу. Предстоящая операция угнетала его, он никак не мог приспособиться к мысли о ноже, которым кто-то рассечет его кожу. Его желудок при этом куда-то проваливался, и холодный пот выступал на лбу. Он старался не думать обо всем этом. На языке психиатров это называется вытеснением болезни. Он был совершенно счастлив до того дня, пока накануне своей запланированной операции не пришел ложиться в больницу.
– Мое имя Берман. Шон Берман, – он вспомнил свое поступление в больницу. То, что в сущности должно было быть чепухой, оказалось безнадежным блужданием по бюрократическому лабиринту.
– Берман? Вы уверены, что госпитализация вам назначена на сегодня? – многозначительно спросила чересчур накрашенная девушка-регистратор с ногтями, покрытыми черным лаком.
– Да, я уверен, – ответил Берман, изумленно поглядывая на ее черный маникюр.
Этот цвет навел его на мысль о том, что больница является в своем роде монополистом, так как при свободной конкуренции у руководителей фирмы хватило бы ума запретить своим служащим красить ногти в черный цвет.
– Сожалею, но я не нахожу вашей фамилии в списке. Вам придется посидеть и подождать, пока я не закончу с остальными больными. Затем я позвоню в приемное отделение, и мы быстро выясним этот вопрос.
Так начались его мытарства при поступлении. Он сел и стал ждать. Большая стрелка часов отмахала полный круг, прежде чем его все-таки приняли.
– Давайте ваше направление на рентген, – попросил его молодой и ужасно худой лаборант в рентгеновском отделении, где Берман прождал сорок минут.
– У меня нет направления на рентген, – ответил Берман, перебирая бумажки, которые вручила ему регистраторша.
– Но у вас должно быть. У всех поступающих больных есть.
– А у меня нет.
– Должно быть.
– А я говорю – нет.
Несмотря на возникающее естественное раздражение, издевательская процедура госпитализации имела один несомненно положительный эффект. Она полностью заняла мозги Бермана, так что он и думать забыл об операции. Но в палате, через полуоткрытую дверь которой временами доносились чьи-то стоны, ему вновь пришлось поискать в себе запас душевных сил, чтоб противостоять мысли о неумолимо надвигающейся операции. Еще труднее было не впечатлиться видом забинтованных людей с трубками, таинственным образом выходящими из тела в местах, не имеющих естественных отверстий. Здесь, в атмосфере больницы, вытеснение болезни уже не было эффективной тактикой психологической защиты.
И Берман избрал другую тактику, переключившись на то, что психиатры называют формированием реакции или сублимацией. Это заставило его думать о своей операции, манипулируя знакомыми понятиями.
– Я диетолог и хотела бы обсудить с вами ваше меню, – толстая женщина вошла в палату после короткого стука. – Вам будут делать операцию, если я не ошибаюсь?
– Операцию? – Берман улыбнулся. – А-а, мне их делают каждый год. Это мое хобби.
И диетологу, и лаборанту, всем, кто говорил с ним в этот день, пришлось выслушивать свежепридуманную байку об его операции.
Этот метод психологической адаптации срабатывал весьма успешно до утра операционного дня. Берман проснулся в 6.30 от звука тележки, прогрохотавшей по коридору. Он попытался снова уснуть, но не смог, читать тоже оказалось невозможно. Время невыносимо тянулось, приближаясь к одиннадцати утра, на этот час была назначена операция. В пустом животе бурчало.
– Мистер Берман, операция ненадолго откладывается.
– Откладывается? На сколько? – Берман старался не сорваться. Эта медленная пытка ожиданием сводила его с ума.
– Трудно сказать. Тридцать минут, час, – медсестра пожала плечами.
– Но почему? Я умираю от голода.
На самом деле есть ему не хотелось, просто нервы были натянуты до предела.
– Распоряжение хирурга. Я вернусь попозже, чтоб сделать вам предоперационную подготовку. Пока отдыхайте, – и медсестра вышла.
Берман остался сидеть с открытым ртом, полным незаданных вопросов. Отдыхать! Дурацкая мысль. Вплоть до появления Сьюзен в это утро, Берман пребывал в страшном напряжении; покрытый холодным потом, провожая тоскливым взглядом каждую минуту на часах, отделяющую его от операции, и одновременно желая, чтоб все это быстрее кончилось. Несколько раз он чувствовал, что просто изнемогает, и подумал о том, насколько его страхи соответствуют тяжести предстоящей операции. В глубине души он не верил, что операция будет серьезной. Он боялся, что будет испытывать боль, что его нога не будет работать лучше, как с гарантией в девяносто восемь процентов пообещал ему лечащий врач, беспокоился, что ему придется несколько недель ходить с гипсом. Процедура обезболивания его не пугала, наоборот, скорее он опасался, что им не удастся его усыпить. Он сам не захотел делать операцию под местной анестезией, он не хотел еще и заморозки.
Мысли о возможных осложнениях и даже смерти его не посещали. Он был слишком молод и здоров для этого. Если бы не так, он бы дважды подумал, стоит ли оперироваться. Это был один из недостатков Бермана – не видеть леса за деревьями. Однажды он спроектировал здание. Получился потрясающий проект, который был, однако, отвергнут местным муниципалитетом из-за того, что здание совершенно не вписывалось в окружение. К счастью, Берман не знал о Нэнси Гринли, неподвижно лежащей в БИТе.
Сьюзен Уилер явилась Берману, как путеводная звезда в ночи. При его крайней нервозности ее приход помог ему скоротать время и занять его ум. Более того, впервые в это утро Берман оказался способен подумать о чем-нибудь кроме коленки и ножа. Все его внимание было поглощено беседой со Сьюзен и ее исповедью. То ли красота девушки, то ли ее ум, то ли определенная уязвимость положения Бермана заставила его с восхищением думать о ней, что сделало его путешествие на лифте вниз в оперблок гораздо приятнее. Наверно, и укол мисс Стернз сделал свое дело, так как голова Бермана стала легкой и пустой, а мысли стали рваться.
– Думаю, что вы возили целые толпы народа на операции, – сказал санитару Берман, лежа на спине с руками, закинутыми за голову, когда лифт подъезжал ко второму этажу.
– Угу, – безразлично пробубнил санитар, разглядывая свои ногти.
