Историк - Костова Элизабет (читать онлайн полную книгу txt) 📗
— Через несколько часов прогорит, — сказал он. — На таком огне даже самые суеверные не решатся танцевать.
У входа в церковь нас встретил молодой священник. Приветливо улыбаясь, он пожал нам руки, а с братом Иваном обменялся сердечным поклоном.
— Он рад чести приветствовать вас здесь в день их святого, — суховато перевел Ранов.
— Скажите ему, что для нас честь — присутствовать на их празднике. — И не спросите ли, кем был святой Петко?
Священник объяснил, что святой был местным жителем, замученным турками за отказ перейти в их веру. Петко служил священником в первой церкви, стоявшей на этом же месте. Турки сожгли ее, но даже после гибели храма он отказался перейти в магометанство. Нынешняя церковь выстроена позже, а его мощи хранятся в старом склепе. Сегодня сюда приедет много народу, чтобы преклонить колени перед святой иконой с его изображением и двумя другими, великой силы. Их обнесут в торжественном шествии вокруг церкви и через огонь костра. Вот сам святой Петко, нарисован на передней стене церкви, — священник указал на выцветшую фреску, бородатое лицо на которой немного напоминало его самого. Нам стоит вернуться и посмотреть на шествие, когда все будет готово. Мы можем увидеть всю церемонию и принять благословение святого Петко. Мы не первые паломники из других стран, которые приходили почтить его и избавлялись здесь от немощи или боли. Священник ласково улыбнулся нам.
Я через Ранова спросил, слышал ли он когда-нибудь о монастыре под названием Светы Георгий? Священник покачал головой.
— Ближайший монастырь здесь — Банковский, — сказал он. — Иногда бывали и монахи-паломники из других монастырей, но это было уже много лет назад.
Я понял, что паломничество прекратилось с тех пор, как к власти пришло коммунистическое правительство, и решил расспросить об этом профессора Стойчева, когда вернемся в Софию.
— Я попрошу его найти для нас бабу Янку, — сказал затем Ранов.
Священник хорошо знал ее дом. Он сожалел, что не может проводить нас, но церковь простояла закрытой много месяцев — он приезжает сюда только на праздники, — так что у него и его помощников много работы.
Деревенька стояла в ложбине чуть ниже луга, занятого церковью. Впервые за свои странствия по Восточному блоку я видел такое крошечное селение: не больше пятнадцати домиков, боязливо сбившихся в кучу, окруженных яблоневыми садами и огородами. Через деревню проходила песчаная дорога, такая узкая, что по ней едва могла бы проехать телега, а посреди деревни виднелся старинный бревенчатый колодец с ведром, подвешенным к длинному шесту. Меня поразило полное отсутствие признаков современной жизни. Я невольно искал взглядом приметы двадцатого века. Но, по-видимому, наш век еще не добрался сюда. Я почувствовал себя обманутым, заметив у боковой стены одного из каменных домиков белое пластмассовое ведро. Здешние дома словно выросли из серых скал, и штукатурка на верхних этажах казалась нелепым поздним дополнением, в то время как крыши устилали темные пластины мягкого местного сланца. Некоторые жилища щеголяли прекрасными резными украшениями, уместными и в тюдоровской Англии.
Едва мы вступили на единственную улицу Димова, из домов и коровников стали выходить люди. По большей части здоровавшиеся с нами были старики, многие неимоверно изуродованные тяжелым трудом: кривоногие старухи и старики, согбенные, словно под невидимой ношей. Темные краснощекие лица обращались к нам с приветливыми улыбками, и я замечал беззубые рты или блеск стальных зубов. По крайней мере, они пользуются услугами дантиста, подумалось мне, хотя трудно было представить, каким образом они добираются до врача. Несколько человек выступили вперед, чтобы поклониться брату Ивану, и он благословил их, а потом, кажется, обратился с вопросом. К дому бабы Янки нас провожала небольшая толпа, в которой самому младшему было, на мой взгляд, не меньше семидесяти лет, хотя позже Элен сказала мне, что, скорее всего, эти крестьяне были лет на двадцать моложе, чем выглядели.
Баба Янка обитала в крошечном домишке, скорее заслуживающем названия хижины. Ветхий домик покосился, притулившись к более крепкому амбару. Хозяйка вышла к дверям взглянуть, что происходит: мне с первого взгляда бросился в глаза разукрашенный красными цветами платок на голове, затем — полосатое платье и фартук. Она прищурилась с крыльца, глядя на нас, и кто-то из толпы провожатых окликнул ее по имени. В ответ она часто закивала головой. Лицо с острым носом и подбородком было словно вырезано из черного дерева. Глаза почти скрывались в складках морщин, но, подойдя ближе, я решил, что они темно-карие.
Ранов что-то крикнул ей — мне оставалось только надеяться, что он воздержится от приказов и оскорблений, — и хозяйка, внимательно взглянув на нас, скрылась за деревянной дверью. Мы терпеливо ждали у крыльца, и, когда старуха появилась снова, я рассмотрел, что она не так уж мала ростом, как показалось с первого взгляда. Она была всего на голову ниже Элен, и глаза на старушечьем лице весело блестели. Брату Ивану она поцеловала руку, а когда мы все по очереди протянули ей руки для рукопожатия, кажется, несколько смешалась. Потом она загнала нас в дом, как стайку разбежавшихся цыплят.
Внутри домик оказался очень бедным, но чистым, и я сочувственно заметил, что она украсила комнату кувшином с охапкой полевых цветов, стоявшим на выскобленном добела столе. Дом матери Элен казался дворцом в сравнении с этим покосившимся домиком, к боковой стене которого была прибита гвоздями лестница-стремянка. Я задумался, долго ли еще баба Янка будет в силах карабкаться на эту лесенку, но хозяйка двигалась по комнате так энергично, что я постепенно осознал: не так уж она стара. Элен, с которой я шепотом поделился своим наблюдением, кивнула:
— Лет пятьдесят… — Она тоже говорила шепотом.
Это оказалось для меня новым потрясением. Моей матери, оставшейся в Бостоне, исполнилось пятьдесят два, но она на вид годилась этой женщине в дочери. Руки бабы Янки были столь же изуродованы, как легка ее поступь: я смотрел, как она расставляет перед нами прикрытые тряпицей тарелки и стаканы, и дивился, какая работа могла довести их до такого состояния. Рубила лес, колола дрова, жала хлеб, работала в зной и в стужу? Хлопоча, она искоса поглядывала на нас, сопровождая каждый взгляд быстрой улыбкой, и наконец наполнила наши стаканы напитком, густым и белым, который Ранов, одобрительно крякнув, опрокинул в себя и с довольным видом утер губы платком. Я последовал его примеру и чуть не подавился: жидкость оказалась тепловатой и отчетливо пахла коровником. Я постарался скрыть отвращение, и баба Янка наградила меня сияющей улыбкой. Элен, с достоинством одолевшую свою порцию, она похлопала по спине.
— Овечье молоко, разбавленное водой, — утешила меня Элен. — Представь, что пьешь молочный коктейль.
— Теперь я спрошу, согласится ли она петь для нас, — предупредил нас Ранов. — Вы ведь за этим приехали, верно?
Он переговорил с братом Иваном и повернулся к хозяйке дома. Женщина подалась назад, отчаянно кивая. Ответ был ясен без перевода: нет, петь она не хочет. Она указала на нас и спрятала руки под передник. Однако брат Иван продолжал настаивать.
— Сперва попросим ее спеть что она сама захочет, — пояснил Ранов, — потом можете попросить песню, которая вас заинтересовала.
Баба Янка, кажется, поддалась уговорам, и мне пришло в голову, что ее горячий отказ был всего лишь данью скромности. Певица наконец улыбнулась, вздохнула и повела плечами под старенькой цветастой блузкой. Она бесхитростно взглянула на нас и открыла рот. Звук, вырвавшийся из ее горла, поразил меня прежде всего своей громкостью — стаканы на столе зазвенели, и люди, собравшиеся за приоткрытой дверью — там уже собралась вся деревня, — стали просовывать в щелку головы. Первая нота дрожала, отдаваясь в стенах и в досках пола у нас под ногами. Гирлянды лука и перца, висевшие на гвоздях над печью, раскачивались в такт. Я тайком коснулся руки Элен. За первой нотой последовала другая, долгая и протяжная: плач нищеты и отчаяния. Мне вспомнилась девушка, бросившаяся со скалы, чтобы не попасть в гарем паши, и подумалось, что слова этой песни, должно быть, такие же горестные. Но, как ни удивительно, баба Янка, глубоко вдыхая в паузах мелодии, все шире улыбалась нам. Потрясенные, мы молча слушали, пока певица не смолкла и последняя нота не отзвенела, надолго задержавшись в стенах крохотной комнатушки.
