Последнее правило - Пиколт Джоди Линн (библиотека электронных книг .TXT) 📗

На полу валяются трусы, лифчик, спортивные штаны и рубашка. Сперва я надеваю лифчик — я это умею, потому что смотрел кабельное и видел, как их снимают. Единственное, что от меня нужно, — сделать все в обратном порядке. В белье я не понимаю, там с одной стороны есть надпись, но я не знаю, должна она быть спереди или сзади, поэтому надеваю наобум. Потом рубашку и штаны, наконец носки и угги — самое сложное, потому что она мне не помогает.

Я взваливаю ее на плечо — она тяжелее, чем я думал, — и пытаюсь снести вниз по лестнице. Лестница крутая, я спотыкаюсь, и мы падаем. Я оказываюсь сверху, а когда переворачиваю ее на спину, то вижу, что выбит зуб. Знаю, что ей не больно, но все равно меня мутит. Синяки и сломанный нос по необъяснимой причине не производят на меня такого тягостного впечатления, как этот выбитый передний зуб.

Я усаживаю ее в кресло. «Подожди здесь», — говорю я, а потом громко смеюсь: она ведь меня не слышит. Наверху я вытираю кровь туалетной бумагой — пошел целый рулон. Пол все еще грязный и мокрый. В чулане я нахожу отбеливатель и выливаю на пол, и вторым рулоном туалетной бумаги все вытираю.

В голове мелькает мысль, что меня могут поймать, и тогда я решаю не просто все убрать, а инсценировать место преступления, которое пустило бы полицию по ложному следу. Собираю в рюкзак одежду, кладу туда зубную щетку. Печатаю записку и приклеиваю ее к почтовому ящику. Надеваю ботинки — они ей не по размеру, слишком велики — и обхожу вокруг дома, режу противомоскитную сетку, кладу кухонный нож в посудомоечную машину и включаю режим быстрой мойки. Хочу оставить следы, ведь Марк не очень умен.

Потом уничтожаю следы ног на пороге и подъездной аллее.

Вернувшись в дом, вешаю на плечо рюкзак и смотрю, ничего ли не забыл. Понимаю, что нужно оставить лежащими перевернутые стулья в кухне и разбросанные диски в гостиной, но не могу. Поэтому поднимаю стулья, складываю почту и расставляю компакт-диски так, как, по моему мнению, понравилось бы Джесс.

Я пытаюсь отнести ее в лес, но с каждым шагом она становится все тяжелее и тяжелее, поэтому через несколько метров мне приходится ее просто тащить. Я хочу, чтобы она оказалась там, где ей не придется сидеть под дождем, на ветру. Где не будет мести снег. Мне приглянулась дренажная штольня, потому что в нее можно попасть, не проходя мимо дома Джесс, а прямо свернув с дороги.

Я думаю о ней, даже когда я не здесь, даже когда узнаю, что ее разыскивает полиция, и мне легко отвлечься, наблюдая, как продвигается расследование (за их прогрессом или отсутствием такового). Именно поэтому в очередной свой визит я приношу стеганое одеяло. Я всегда его любил. Думаю, если бы Джесс могла говорить, она бы по-настоящему гордилась, что я закутал ее в одеяло. «Молодец, Джейкоб! — похвалила бы она. — Ты подумал еще о ком-то, кроме себя».

Откуда ей знать, что я думал только об этом.

Когда я замолкаю, в зале суда повисает такая тишина, что я слышу, как гудят трубы отопления и трещат перекрытия здания. Смотрю на Оливера, на маму. Ожидаю, что теперь они довольны, — ведь все предельно ясно. Хотя я не могу ни по их лицам, ни по лицам присяжных понять, о чем они думают. Одна женщина плачет; не знаю, это из-за моего рассказа о Джесс или потому что она рада, что наконец знает, что на самом деле произошло.

Я больше не нервничаю. Если хотите знать, у меня в крови столько адреналина, что я мог бы добежать до Беннингтона и вернуться обратно. Я имею в виду — ну и дела! — что только что объяснил, как создал место преступления с трупом, после того как удалось заставить полицию поверить в то, что это похищение. Я разложил по полочкам все улики, которые предъявило обвинение во время этого процесса, чтобы сложилась общая картина. Это лучшая серия «Блюстителей порядка», и я в ней главный герой.

— Мистер Бонд? — окликает судья.

Оливер откашливается. Кладет руку на свидетельскую трибуну, отводит взгляд.

— Хорошо, Джейкоб. Ты подробно рассказал нам, что делал после смерти Джесс. Но ничего не сказал о том, как она умерла.

— А нечего рассказывать, — отвечаю я.

Внезапно я понимаю, где уже видел выражение, что застыло на лицах всех присутствующих в зале суда. Такое лицо было у Мими Шеек, у Марка Макгуайра, у всех, кто думает, что не имеет со мной ничего общего.

У меня начинает печь внутри. Такое чувство накатывает, когда я слишком поздно понимаю: мой поступок был не слишком хорошей идей.

И тогда Оливер бросает мне «спасательный круг»:

— Джейкоб, ты сожалеешь о том, что убил Джесс?

Я широко улыбаюсь.

— Нет, — отвечаю я. — Именно это я и пытаюсь вам втолковать.

ОЛИВЕР

Вот она, горькая радость: Джейкоб предстал совершенно невменяемым, никаких показаний свидетелей не нужно. Но опять-таки: он также предстал в глазах присяжных как безжалостный убийца.

Джейкоб снова сидит на скамье подсудимых и держит за руку свою мать. Эмма белая как полотно, ее нельзя винить. Выслушав показания Джейкоба — подсудимый сам подробно описал, как подчищал за собой следы, — я чувствую то же самое.

— Дамы и господа, — начинаю я, — вашему вниманию было представлено много улик о том, как погибла Джесс Огилви. С уликами не поспоришь. Но если вы внимательно следили за процессом, вы также понимаете, что нельзя судить о книге по ее обложке. Джейкоб — юноша с синдромом Аспергера, неврологического нарушения, которое делает его, в отличие от нас с вами, не способным к сопереживанию другим людям. Когда он рассказывает о том, что проделывал с телом Джесс в ее доме, он не понимает, что его деяния — ужасающее убийство. Вместо этого, как вы сами слышали, он гордится тем, что создал совершенное место преступления, достойное описания в его дневнике наравне с остальными сериями «Блюстителей порядка». Я не стану просить у вас для него прощения за смерть Джесс Огилви — мы вместе с родителями скорбим об утрате и не пытаемся никоим образом преуменьшить горечь трагедии. Тем не менее я прошу вас принять во внимание то, что вы услышали о Джейкобе и его психическом расстройстве, чтобы на вопрос, виновен ли подсудимый в смерти Джесс — осознавал ли он на момент совершения преступления, что «хорошо», что «плохо», как осознаем мы с вами, — вы без колебаний ответили «нет». — Я подхожу к присяжным. — Синдром Аспергера тяжело понять. За последние несколько дней вы много о нем узнали и, держу пари, подумали: «И что?» Испытывает неловкость в незнакомых ситуациях, хочет каждый день делать одно и то же, не может завести друзей? Все мы временами сталкиваемся с подобными трудностями. Однако ни одна из этих черт не влияет на нашу способность выносить суждения и никого из нас не судят за убийство. Вы можете подумать, что Джейкоб, на ваш взгляд, не выглядит человеком с психическим расстройством. Он умен и совершенно не похож на умалишенного в общепринятом смысле этого слова. Как можно быть уверенным, что синдром Аспергера действительно серьезное неврологическое расстройство, а не просто новомодный ярлык для проблемного ребенка? Как можно быть уверенным, что в момент совершения преступления именно синдромом Аспергера объясняются действия моего подзащитного? Что это не просто надуманное обстоятельство, освобождающее от ответственности? — Я улыбаюсь. — Хочу в качестве примера привести дело, которое рассматривал судья Верховного суда Поттер Стюарт. В пятидесятых-шестидесятых годах в суде рассматривалось несколько случаев о непристойности. Из-за неоднозначного толкования Первой поправки суду пришлось решать, отвечает ли серия порнографических фильмов юридическому определению непристойности, поэтому фильмы нужно было просмотреть. Каждую неделю, в так называемый «непристойный вторник», судебная коллегия смотрела эти фильмы и выносила решения. Это было дело Джекобелли против штата Огайо, и судья Стюарт стал звездой благодаря своему высказыванию о том, что тяжело дать определение порнографии, но… Цитирую: «Я узнаю порнографию, если увижу». — Я поворачиваюсь к Джейкобу. — «Я узнаю, когда увижу», — повторяю я. — Вы не только слушали специалистов и видели медицинские справки и улики, вы также видели и слышали Джейкоба. Если основываться только на этом, должно быть ясно, что он не просто обычный юноша с несколькими индивидуальными причудами. Он ребенок, который не умеет общаться, чьи мысли часто спутаны. У него монотонная речь, он редко демонстрирует чувства, даже когда они оправданны. Однако он набрался смелости встать перед вами и попытаться защититься от одного из самых серьезных обвинений, предъявленных такому юноше, как он. Его слова, вернее его манера разговаривать, могли вас смутить. Даже шокировать. Но это из-за того, что человек с синдромом Аспергера, такой как Джейкоб, — не обычный свидетель. Я не хотел, чтобы мой подзащитный давал показания. Я не думал, что он сможет через это пройти. Когда даешь показания в суде, нужно учиться говорить так, чтобы тебе поверили. Необходимо выставлять себя в таком свете, чтобы снискать симпатии у присяжных. А я знал, что Джейкобу с этим не справиться. Черт возьми, я и галстук-то нацепил на него с боем… И уж точно не мог бы заставить его продемонстрировать раскаяние или хотя бы печаль. Джейкоб посчитал бы это обманом. А для него говорить правду — незыблемое правило. — Я смотрю на присяжных. — Мы имеет дело с юношей, который не такой как все, потому что он ни физически, ни психологически не способен втиснуться в рамки. Он не знает, как расположить к себе. Не знает, что увеличит, а что уменьшит его шансы быть оправданным. Он просто хотел рассказать вам свою версию случившегося — что и сделал. Итак, вы знаете, что Джейкоб не преступник, который пытается найти лазейку в законе. Вот таким образом синдром Аспергера повлиял, и до сих пор влияет, на его суждения. Потому что любой другой подсудимый — любой обычный подсудимый — хорошо бы подумал, прежде чем рассказывать то, что рассказал Джейкоб… Мы с вами, дамы и господа, знаем, что система правосудия в Америке работает отлично, если, по счастью, человек может подать себя в выгодном свете, чего Джейкоб не умеет. И все же всем в этой стране гарантирован справедливый суд — даже людям, которые не умеют подать себя в суде. — Я делаю глубокий вдох. — В таком случае, возможно, для того чтобы свершилось правосудие, в случае с Джейкобом нам просто нужны люди, которые захотят прислушаться более внимательно.