Год Людоеда. Время стрелять - Кожевников Пётр Валерьевич (книга жизни TXT) 📗
— А может быть, отложить? Ты столько пережила ночью, — юноша потянулся за шоколадной конфетой в пестром фантике. — Ну завтра или через два дня — разве так нельзя? Куда они все за это время денутся?
— Милый мой мальчик, сейчас это, конечно, не модно, но у меня есть чувство долга. Перед кем? Перед этими детьми, и даже их детьми и внуками, которые когда-нибудь, даст бог, родятся и, на что я очень и очень надеюсь, будут вести нормальную жизнь и иметь человеческое детство, — Софья отпила кофе, слегка поперхнулась, ее глаза покраснели, и на них выступили слезы. — Горячо… А если мы сейчас для них ничего не сделаем, то у них и детей-то скорее всего никогда не будет или будут такие, что лучше бы их и… Ну ты и сам все понимаешь, ты уже большой мальчик… мужчина. Ты знаешь, что в России сейчас на одного родившегося приходится двое умерших? Тебе это о чем-нибудь говорит?
— Да, сейчас, конечно, такое время, да, — Ремнев развернул конфету и держал ее двумя пальцами, очевидно выжидая момент, когда будет удобным откусить первую долю. — Многие вообще никого не хотят рожать. Да, я знаю и парней, и девчонок, которые так и говорят: а зачем мне это надо? Соня, я все это понимаю, но сегодня можно было отоспаться, успокоиться, а завтра пойти, нет?
— Родной ты мой пацанчик, а если, пока мы с тобой отсыпаемся, этих детей их пьяные родители кипятком обварят или на панель выставят? — Морошкина отставила чашку и начала доставать сигарету. — Очень правильно Станислав Егорович выражается: мы сейчас как на войне и надо жить по законам военного времени!
— Хорошо, я ведь просто хотел как лучше, — улыбнулся Иван и надкусил сладость. — Я ведь тоже за то, чтобы молодые рожали и своих детей не бросали.
— Да я это знаю и люблю тебя за твою доброту, а особенно за заботу обо мне. Ты знаешь, я тебя люблю все сильнее и уже не боюсь этого чувства, хотя немного стесняюсь. Ты хороший! У тебя у самого трагедия, а ты обо мне печешься! — Софья закурила. — Я смотрю на тебя и радуюсь и даже, кажется, схожу с ума. Подойди ко мне.
Ваня отошел от окна и послушно придвинулся к женщине в милицейской форме с погонами майора, которая нежно обняла его и потянулась за поцелуем. В этот момент в дверь постучали, любовники со смущенными лицами отпрянули друг от друга. Дверь отворилась, и в кабинет инспектора ОППН вошел молодой человек.
— Товарищ майор, старший лейтенант Драхматулин по вашему приказанию прибыл! Готов к исполнению боевого задания! — вошедший, видимо, почему-то не сразу воспринял присутствие в помещении Вани Ремнева и сейчас с недоумением на него посмотрел. — Ну чего, Тарасовна, готова, что ли?
— Полная боевая готовность, Эльдар! — ответила Морошкина. — Это Ваня Ремнев, познакомься!
— Да я его знаю, — кивнул лейтенант. — У него батяня еще в морге работает. Правильно, да? А! И еще бабулю его этой ночью убили.
— Ну, это вообще кошмар! — покраснел Ваня. — Хорошо, что я Насте успел сразу глаза закрыть. Она, кажется, так ничего и не поняла. А так, я даже не знаю… За что это ее, кому она помешала? Ну, она там всякие письма сочиняла: коммунистам, еще кому-то, да вроде даже никуда их ни разу и не отправила. Во всяком случае, ответов ей никто никогда не присылал.
— Да ее, наверное, не за это убили. Ничего, следствие выяснит, — Эльдар потрепал юношу по плечу. — Сейчас, Ваня, такое время, что нужно быть очень осторожным, никому чужому или малознакомому дверь не открывать, лучше лишний раз милицию вызвать, а самому в живых остаться.
— Слушай, Эльдар, можно тебе задать откровенный вопрос? — Софья глубоко затянулась и рассеяла дым в обратном направлении от лица своего возлюбленного. — Я думаю, ты у нас не из тех, кто их боится?
— Какой? — Драхматулин манерно вытянул шею. — Да здесь у вас кофием пахнет! А что, младших по чину сегодня, случаем, не угощают?
— Угощают. Милости просим! Вам с коньячком или по-польски? — Морошкина гостеприимно указала на банку кофе и сахарницу с отбитыми ручками, наполненную желтоватым сахарным песком. — Я только вот чего не понимаю: ты у нас, прости, какой национальности, что так переспрашиваешь?
— А по-польски, это как? — не удержался от вопроса Ремнев. — Как-то по-особенному, да?
— Да я, честно говоря, и сама не знаю, — улыбнулась Софья. — То ли с молоком, то ли с пеной, надо будет при случае поинтересоваться у знатоков.
— Я — марокканец, — Эльдар потянулся за чистой чашкой. — Мама белоруска, папа чукча, а я марокканец, так и в паспорте записано.
— Понятно. Нет вопросов, — Софья допила свою порцию и перевернула чашку вверх дном. — Короче, я хочу тебя спросить: не хочешь ли ты сегодня отдохнуть, а если твой ответ будет положительным, на что я, признаться, в данный момент очень рассчитываю, то я готова тебе предложить сегодня отдохнуть. Мы с Карловной и вдвоем управимся. А тебе я хотела дать одно поручение.
— Какое, Тарасовна? — Драхматулин организовывал себе порцию кофе. — Я надеюсь, особо секретное?
— Конечно, как всегда и только тебе! На самом деле дельце-то довольно нехитрое, но, по моему разумению, нужное, — Морошкина затушила окурок. — Сопроводить вот этого молодого человека ко мне домой и оставить его там под домашним арестом. Ему сейчас надо лечь и заснуть, денька так на три.
— Ну зачем? Я же… — Ремнев допил кофе, но чашку не стал ставить, а внимательно посмотрел на перевернутую чашку, которой пользовалась его любимая женщина. — Я правда не хочу спать!
— Отставить разговорчики! — вполне серьезным тоном произнес старлей. — У нас тут, брат, не забалуешь!
— Ванюша, я тебя очень прошу: не сопротивляйся властям! Так надо, понимаешь? — Софья отследила взгляд юноши. — Ты знаешь, почему я так чашку ставлю?
— Нет, — смутился Ваня. — Даже не знаю. Чтобы с нее стекло?
— Да нет конечно! Это мне как-то бабушка про старинные русские обычаи рассказывала: если гости еще желали пить, то чашку на бок ставили, а если все, то вот так ее переворачивали, — значит, можно уносить, — Морошкина нежно посмотрела на юношу. — А сейчас не обижайся; если захочешь, я тебе потом все объясню. Ты уже большой, умный, но сейчас тебе нужно от всего отключиться. Я надеюсь, что Настя останется в приюте?
— Да, Данилыч ее вчера забрал и сказал, что никому ее не отдаст, — Ремнев поставил свою чашку так же, как Софья. — Хорошо, я пойду.
— Вот и молодец! — Морошкина встала. — Я здесь потом приберусь. Товарищ старший лейтенант, задание ясно? Вопросы есть?
— У матросов нет вопросов! — Эльдар подошел к дверям. — Ваня, айда за мной!
— Тогда выполняйте! Где мои ключи? А, вот! Отлично! Пойдемте, ребята! — Софья открыла дверь и вышла в коридор. — Значит, вы дуйте домой, а я отправлюсь на встречу с мадам Мультипановой.
Они вышли из отдела милиции на набережную Лейтенанта Шмидта и окунулись в мелькание и гул транспорта.
— Ванюша, ты иди, а я Эльдару еще два слова скажу, — Морошкина придержала Драхматулина за локоть. — Я тебя прошу его проводить, потому что просто боюсь за него. Ты же знаешь, что последние дни творится. Зачем рисковать?
— Конечно! — Эльдар понимающе поджал губы, хотя, судя по выражению его лица, у Драхматулина накопилось много вопросов, которые он просто не решался озвучить. — Хорошо, я все сделаю! Тут идти-то всего два шага!
— Вот в том-то и дело: два шага, а мало ли что может случиться? — покивала головой Софья. — Все, до вечера!
Третьим участником рейда по неблагополучным квартирам, в которых проживали несовершеннолетние, состоящие на учете в ОППН, мыслилась муниципальный инспектор по опеке и попечительству Лариса Карловна Мультипанова. Именно эта особа собирала информацию о несовершеннолетних, обитающих в недрах «социально-уязвимых слоев населения». Свой вердикт о возможном решении детской судьбы Мультипанова выносила на заседание муниципального совета, где имели право голоса только избранные год назад муниципальные депутаты. Инспектор была наемным работником и могла оказывать на ход событий только косвенное влияние, последнее же слово оставалось за народными избранниками.
