Шань - ван Ластбадер Эрик (читать полностью книгу без регистрации .txt) 📗
— Говори! За что?
— Только гора... только гора знает...
—Что!
У Джейка волосы встали дыбом.
Гора?! Что этот оябун из якудзы знает о горе?
—Какая гора? О чем ты говоришь?
Однако уже было поздно. Зловещий смех оборвался. Хигэ Моро смотрел на Джейка немигающими глазами. Дух, уже покинувший остывшее тело, унес с собой тайну оябунаМоро в неведомую даль.
Лето 1950
Пекин
Хуайшань Хан вернулся из Гонконга героем. Чжилиню он сказал, что был только там. Если он и побывал на Тайване, как собирался до отъезда, то об этом оставалось только догадываться.
До отъезда он казался весьма озабоченным состоянием здоровья Сеньлинь, однако по возвращении он даже не поинтересовался ее самочувствием в его отсутствие, равно как и не поблагодарил Чжилиня за то, что тот заботился о ней. Казалось, он забыл, что вообще просил Чжилиня об этом.
Он находился в Пекине уже несколько часов. Сначала он отчитался перед Ло Чжуй Цинем, а потом — перед Мао. Он показал Чжилиню и жене медаль, которую ему вручил сам Мао во время, как говорил Хуайшань Хан небольшой изысканной церемонии.
Про себя Чжилинь задавал вопрос, почему его не вызвали в министерство на эту небольшую изысканную церемонию.
Сеньлинь хотела знать, что сделал ее муж, чтобы заслужить этот знак почета. Хуайшань же ответил, что не имеет права говорить. Но после ужина, когда двое мужчин пошли прогуляться по саду, он разоткровенничался с Чжилинем.
— Я спас жизнь Мао тон ши, — выпалил, прямо выкрикнул он.
Для Чжилиня это было равносильно пощечине. Конфуций говорил, что гордость — признак порочной души. Она противоречила его Пяти добродетелям: Справедливости, Милосердию, Учтивости, Преданности и Мудрости.
— О таких вещах не говорят вслух, — заметил Чжилинь.
— Почему бы и нет, — отозвался Хуайшань Хан. — Многие ли могут сказать, что совершили такое, а? По пальцам можно перечесть.
Чжилинь заметил, что за прошедшие полгода Хуайшань Хан начал отвечать на свои собственные вопросы.
— Тем более стоит держать подобное знание про себя.
— Нет, нет. Как раз с таким подходом нам надо бороться. Атмосфера наполнена патриотизмом. Тебе известно, что нам предстоит поход в Корею. “Дай отпор Америке и присоедини Корею” — наш новый национальный лозунг. Он, несомненно, отражает настроения людей, тебе так не кажется?
Чжилинь ничего не сказал. Он умел отличать риторические вопросы от обычных. Он подумал о китайском народе, усталом, слабом, все еще залечивающем раны и хоронящем жертвы долгой и трудной войны. Вне всяких сомнений, его соотечественники не могли испытывать приливы энтузиазма при мысли о предстоящих новых сражениях. С другой стороны, он, Чжилинь, сам высказывался в беседах с Мао в пользу военного вмешательства в корейский конфликт, утверждая, что этот шаг совершенно необходим с политической точки зрения. Однако утверждал он это скрепя сердце, ибо, сознавая жестокую необходимость похода на Корею и его будущую выгоду для Китая, ясно представлял себе, сколько горя принесет новое испытание измученному народу. Внутренне содрогаясь, он все чаще задумывался о том, как долго сможет его совесть нести такое бремя ответственности за гибель и страдания тысяч и тысяч неповинных людей.
Мертвецы уже являлись ему во сне, вцепившись костлявыми руками в Афину и Май. Они не пускали их к нему. Он привык разговаривать с душами своих жен во сне. Проливая бальзам на раны, полученные им за долгую жизнь, эти беседы хотя бы отчасти утешали его измученную душу. Но нередко он лишался даже этого не Бог весть какого утешения.
Бормочущие духи и хохочущие демоны словно сговорились являться ему по ночам и не отпускали его до тех пор, пока сон не превращался в кошмар. Тогда он просыпался в ужасе. А когда в конце концов, истощенный до предела, опять засыпал, сидя с открытой книгой на коленях, то видел во сне весеннюю ночь на краю магического колодца. Там, у порога обители злых духов, он умирал вновь и вновь, чтобы потом воскреснуть и сидеть неподвижно с тяжело бьющимся сердцем, глядя перед собой широко открытыми глазами, словно пытаясь взглядом пригвоздить к стене неведомого врага, вторгшегося в его дом.
Но в его доме не было никого. Никого, кроме него самого.
— Людям нужно указать направление, укрепить их дух, — говорил Хуайшань Хан. — Надо сделать так, чтобы они и сердцем и умом участвовали в корейской войне, равно как и в той, что продолжается здесь, в нашем доме. Здесь тоже есть чем заняться, Ши тон ши. В конце концов, мы ведь стремимся преобразить весь мир. Эта задача, естественно, не из легких. Поэтому мы требуем безупречной преданности от каждого человека.
— Кроме верных людей, нам нужны и деньги, — рассудительно заметил Чжилинь. — Все наши добрые начинания останутся ничем, пока мы не найдем средства для поддержки реформ Мао. Эти деньги не даст наша экономика. На данный момент у нас ничего нет. Мы едва можем прокормить свой собственный народ, не говоря уже о промышленности, без которой нам не выжить.
Если в Корее нас ждет успех, —размышлял он, — то можно ли будет даже в этом случае рассчитывать, что Сталин честно расплатится с нами? Нет, нельзя исключать возможность того, что мы получим куда меньше, чем надеемся.
—Деньги... — произнес Хуайшань Хан задумчиво. — В министерстве много говорят о деньгах.
— Да, так много, — отозвался Чжилинь, — что можно подумать, будто мы превращаемся в капиталистов.
Он рассмеялся, но на лице его друга не появилось и тени улыбки.
— Здесь нет ничего смешного, — мрачно сказал Хуайшань Хан. — У нас есть немало коварных и сильных врагов, которые хотят просочиться в наши новые структуры власти. Нет сомнений, что все они приспешники капиталистов. Неужели ты настолько не в курсе последних событий?
— Так, слышал кое-что, — отозвался Чжилинь с легкой насмешкой в голосе. — Я ведь не ушел в отставку за время твоего отсутствия.
Но он думал о Советах. Он верил, что в будущем именно Москва, а не Вашингтон, станет непримиримым врагом Китая. Для Сталина, как и для других советских лидеров, следовавших его политике железного кулака, коммунизм мог существовать только в одной форме. Он видел, как любое отклонение от линии рассматривается Москвой как ересь, как потенциальная угроза ее планам мирового господства.
И в каком-то смысле путь Мао был более опасен для Советов, чем капитализм. Ведь имея дело с Вашингтоном, они могли указать пальцем на эксплуатацию богатыми рабочего класса и бедняков. Но тот же самый прием не проходил в случае с Китаем. Здесь различия были более тонкими и поэтому более сложными для их устранения, а утонченность, как хорошо знал Чжилинь, не была присуща советским политикам.
В духоте ночи закуковала кукушка. Вскоре она замолчала, однако цикады продолжали исполнять свою металлическую симфонию. Пионы, за которыми с огромным удовольствием каждый день ухаживала Сеньлинь, наполняли воздух нежным ароматом.
— Хорошо быть героем, — заметил Хуайшань Хан. — Очень важно, чтобы они имелись в стране, находящейся в переходном периоде.
Его слова звучали так, словно он пытался убедить себя. Собственная значимость становилась все более и более драгоценной для него с тех пор, как он стал сотрудником государственных сил безопасности. Чжилинь вспомнил свой разговор с Мао.
Мы будем вынуждены зависеть все сильнее и сильнее от министерства общественной безопасности, —говорил Мао.
От тайной полиции, —поправил его Чжилинь.
Да, если тебе так хочется.
И тогда Чжилинь решился на крамольное замечание.
Нельзя оправдать власть террора, —сказал он.
Не поэтому ли его не позвали на эту небольшую изысканную церемонию?Неожиданно меняя тему разговора, он спросил у друга:
— Каким образом тебе удалось спасти жизнь Мао? Хуайшань Хан вынул сигарету из серебряного портсигара с гравировкой и постучал ее концом по полированной крышке. Чжилинь заметил, что портсигар явно не китайского, а западного производства.
