Пятая профессия - Моррелл Дэвид (читать книги онлайн .txt) 📗
— Конечно, — отозвался Сэвэдж.
Мисима был одним из знаменитейших романистов Японии. Если говорить о его личности и темах романов, то ближайшим его американским эквивалентом являлся Хемингуэй. Кодекс послушания Мисимы привлек к нему огромное количество поклонников, сформировавших что-то вроде частной армии. В особых случаях они носили тщательно продуманный вариант японской военной одежды — костюмы, покрой которых разработал сам Мисима. Из-за славы и влияния романиста офицеры одной из наземных баз Японской Самозащиты позволили Мисиме и его людям практиковаться у них в боевых искусствах.
В 1970-м году Мисима с горсткой ближайших почитателей прибыл на базу, попросил разрешения переговорить с командиром, обработал беднягу, захватил командный пункт и потребовал, чтобы солдаты базы выстроились на плацу, чтобы Мисима мог произнести речь. Власти — неспособные освободить заложника — согласились с условиями романиста. Речь превратилась в яростное разглагольствование по поводу того, что Япония разваливается как страна, что ей необходимо вернуть былые чистоту, величие, выполнить благородный божественный дож: в общем, чистой воды милитаризм, смешанный с очень похожими на Шираи воплями по поводу необходимости создания сил, напоминающих по строению Силу Аматерасу. Солдаты, отказавшись всерьез воспринимать тираду Мисимы, обложили его и начали гоготать.
Униженный и оскорбленный Мисима вернулся на командный пункт, вытащил меч, который носил при себе — крупица самурайской традиции, — и встал на колени… И произвел сеппуку — вспорол себе живот. Но перед этим он приказал наиболее верному из своих почитателей встать рядом и по завершении ритуала отсечь ему голову.
— Этот прецедент повлек за собой дискуссию, — сказал Акира. — Многие японцы восхищались принципами и отвагой Мисимы. Но в то же время сомневались в пользе самоубийственной ярости. Какая польза от ритуального самоубийства? Социальное давление было не столь велико, чтобы делать сеппуку. Неужели он не мог отыскать более эффективный и конструктивный способ выразить свое отчаяние? Или действительно верил в то, что самоубийство заставит приверженцев отправиться по его пути?
Сэвэдж искренне не знал, как ответить на эти вопросы. Он думал об отце — не том незнакомце, которого помнил с детства, которого любил и который однажды ночью пустил пулю себе в голову. Да, какая-то часть сэвэджской души сочувствовала Мисиме.
Она чувствовала его отчаяние.
Но Сэвэдж вырос в Америке и привык к американской системе ценностей. Прагматизм. Выживание, несмотря на позор. Долготерпение, даже за счет гордости. Так вот. Не позволять всякой сволоте себя прикончить.
Боже!
Акира прервал затянувшееся молчание.
— Мисима — это идеальный пример. Символ. Его помнят через двадцать лет после самоубийства. Уважают. Так что, быть может, он достиг желаемого. — Акира снял с руля руку, рубанув воздух. — Не тогда, когда резал себе живот, не мгновенно. Как надеялся. Но через определенный промежуток времени. Ты должен понять. В Японии демонстрации левых подавляют. Их — левых — приравнивают к коммунистам, а коммунистов ненавидят. Чтобы все стали равны? Нет. Япония основана на кастовой системе. Сегун приказывает даймио, тот — самураю, тот… Страна иерархична. Но демонстрации правого крыла — совсем другое дело. Власти их терпят, позволяют проведение, а все потому, что они защищают систему контроля, общественного подчинения, порядка. Они хотят, чтобы каждый винтик стоял на своем месте: хозяин — слуга, муж — жена, отец — сын, наниматель — служащий.
— Можно подумать, — нахмурился Сэвэдж, — что ты с ними согласен.
— Я просто стараюсь объяснить, что правых у нас меньшинство, но они не беспомощны, и составляют основное ядро последователей Шираи. Ему, разумеется, хочется превратить умеренных в экстремистов, но пока это не удается. Так вот: большинство японцев наблюдают за демонстрациями с интересом и симпатией… но недостаточной для присоединения и активных действий.
— Пока недостаточной.
Акира пожал плечами.
— Мы можем поучиться у истории, но не можем повернуть ее вспять. Несмотря на то, что я ненавижу “черные корабли” коммодора Перри и то, что они сотворили с моей страной, я не верю, что Шираи сможет вернуть чистоту культуры, возникшую во времена сегуната Токугавы. Ему нужен выход, вдохновляющая идея, но пока он не может ее отыскать, так же, как не смог ее найти и Мисима.
— Но это не говорит о том, что он не ищет.
Темными от печали глазами Акира показал: да — и вновь взглянул вперед, на лимузин Шираи. В потемках проносящиеся навстречу фары высвечивали автоколонну. Лишь изредка просветы в несущихся по шоссе машинах позволяли Акире увидеть задние огни лимузина и “ниссанов”. Он держался на безопасном от них расстоянии.
Сэвэдж не увидел тревожащих признаков того, что колонна заметила преследование.
— Что же касается твоего замечания, — возобновил разговор Акира, — то я отвергаю тактику Шираи, но уважаю его ценности. И мне это не нравится. Это меня тревожит. Человек, с которым я в нормальных обстоятельствах идентифицировал бы… А обстоятельства данного дня заставляют меня относиться к нему, как к потенциальному врагу.
— Может быть, он — жертва. Как и мы.
— Мы это вскоре выясним. Его кошмар может нам объяснить наш.
11
Автоколонна съехала с хайвэя. С еще большей осторожностью Акира направился следом, набрав дистанцию с лимузином. Время от времени мимо проезжали машины, не давая охране Шираи засечь неотступно следующую за ними пару фар.
Дорога перешла в другую, затем в третью, они извивались, сворачивались в кольца. “Словно в лабиринте”, подумал Сэвэдж, чувствуя, что совершенно запутался и потерял ориентиры. Сияние городов сменилось редкими огнями да стоящими на подоконниках деревенских домов лампами. Сэвэдж встревоженно высунулся в окно. В ночи перед ним возвышались какие-то огромные силуэты.
— Это, что, горы? — Черви дурных предчувствий зашевелились в кишках.
— Мы въезжаем в японские Альпы, — сказал Акира. С еще большей тревогой Сэвэдж, прищурившись, стал смотреть на массивные пики. Он напрягся, когда “тойота” переехала узенький мост, под которым луна отражалась в стремительно бегущей речушке. Вверх, круто извиваясь, уходило ущелье, поросшее по сторонам лесом.
— Альпы?
— Ну, это я преувеличил. Они не похожи ни на скалистые горы Европы, ни на высоченные холмы востока Соединенных Штатов.
— Но ты не… Я внезапно почувствовал… Черт побери, так, словно мы опять очутились в Пенсильвании, — Сэвэджа затрясло. — Темень. Не апрель, а октябрь. Вместо набухающих листьев — листопад. Деревья выглядят так же голо, как и…
— Тогда, когда мы отвезли в Мэдфорд Гэпский Горный Приют.
— Чего на самом деле мы никогда не делали.
— Верно, — сказал Акира.
Сэвэдж содрогнулся.
— Я это тоже чувствую, — голос Акиры прозвучал совсем глухо. — Жуткое ощущение того, что я здесь раньше был, хотя это и бред.
“Тойота” проехала очередное обрывистое ущелье. Почувствовав головокружение, Сэвэдж постарался взять себя в руки.
Но на этот раз его преследовало не жамэ вю, а де жа вю. Или комбинация, при которой первая привела в действие последнюю. В кишках заурчало от страха, и с ужасающим ощущением наползающей нереальности Сэвэдж стал разглядывать Акиру — человека, которого он видел обезглавленным.
Дорога продолжала виться, подниматься вверх, прокладывая себе путь сквозь странно знакомые поросшие деревьями склоны гор.
Япония. Пенсильвания.
Шираи. Камичи.
Ложная память.
Призраки.
Ужас в душе Сэвэджа сковал все остальные чувства. Ему страшно захотелось схватить Акиру за руки, заставить его остановиться и повернуть обратно. Все инстинкты защитника требовали позабыть о поисках правды, вернуться назад, к Рэйчел, и научиться жить с кошмарами.
Потому что Сэвэдж нутром чуял, что предстоит увидеть нечто еще более ужасное.
Акира, судя по всему, прочитал его мысли или же почувствовал точно такой же, вырывающий кишки, ужас.
