Ночной администратор - ле Карре Джон (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
– Здорово, – вежливо отозвался Джонатан.
Секундное замешательство, которое Тэбби сумел преодолеть быстрее, чем Джонатан.
– Почвы, Ферди, хотел ты сказать, – мягко поправил он. – Это называется не «терра», а «почва». Здесь очень тонкий слой почвы.
– Люди из Требеньо – очень грустные люди, мистер Томас. Со всеми сражаются. Теперь они должны жениться на племя, которое им не нравится.
Джонатан сочувственно хмыкнул.
– Мистер Томас, сэр, мы говорим, мы старатели. Мы ищем нефть. Мы ищем золото. Мы ищем золотую жабу, золотого орла, золотого тигра. Мы здесь мирные люди, мистер Томас. – Раздался гомерический хохот, к которому Джонатану пришлось присоединиться.
Из-за стены джунглей Джонатан услышал пулеметные очереди и сухой шлепок взорвавшейся гранаты. Потом какое-то мгновение стояла полная тишина, опять сменившаяся лесным гомоном. Так было в Ирландии, вспомнил он: после взрыва все прежние звуки замирали до той поры, пока все не успокоится. Ветви над ними сомкнулись, и Джонатан очутился в туннеле Кристалла. Белые цветы граммофончики, стрекозы и желтые бабочки порой щекотали его кожу. Он вспомнил утро, когда Джед была в желтой блузке и словно коснулась его взглядом.
Отряд потных пехотинцев, трусивших мимо них вниз по холму с противотанковыми реактивными ружьями на плечах, вернул его к жизни. Во главе отряда бежал юноша со светлоголубыми глазами, в аборигенской шляпе. Но глаза его испанско-индейских подчиненных в злобном изнеможении были прикованы к дороге под ногами, так что единственное, на что успел обратить внимание Джонатан, пока они неслись мимо, была фанатическая изможденность их покрытых маскировочной краской лиц, кресты на шеях, запах пота и заляпанная грязью форма.
С горы повеяло прохладой, и Джонатан перенесся в леса над Мюрреном, которыми он пробирался к подошве Лобхорна, чтобы совершить однодневное восхождение. Он почувствовал себя невероятно счастливым. «Джунгли – это еще одно возвращение домой», – подумал он. Дорога шла вдоль бурного ручья, небо заволокло. Когда они переходили высохшую речку, профессиональный наблюдатель, прекрасно изучивший науку атак и штурмов, заметил веревки, проволочные ловушки, снарядные гильзы и сети, почерневшие кусты и следы взрывов на стволах деревьев. Они вскарабкались по склону по границе травы и скалы и, оказавшись наверху, посмотрели вниз. Лагерь под ними с первого взгляда казался пустым. Дым поднимался из кухонной трубы под звуки жалобной испанской песни. «Сильные мужчины – в джунглях. Все ушли, кроме поваров, больных и кадровых офицеров».
– При Норьеге здесь училось много добровольцев, – методично продолжал заниматься образованием Джонатана Фернандес. – Панама, Никарагуа, Гватемала, Американо, Колумбия. Испанцы, индейцы – все учились здесь очень хорошо, чтобы бить Ортегу. Чтобы бить Кастро. Чтобы бить много плохих людей.
Только когда они спустились со склона и вошли в лагерь, Джонатан понял, что Фаберже – это сумасшедший дом.
База возвышалась над остальной частью лагеря и была с тыла и с флангов загорожена белой стеной, исписанной лозунгами. Под ней кольцом располагались дома из шлакоблоков с намалеванными на дверях чудовищными картинками, указывавшими на назначение дома: кухня с громадной кухаркой, баня с голыми купальщиками, медпункт с окровавленными телами, школа технического образования и политпросвещения, дом тигра, дом змеи, дом обезьяны, птичник и, на небольшом возвышении, часовня, на стенах которой были наляпаны Дева Мария с младенцем, охраняемые свирепыми бойцами джунглей с «Калашниковыми». Между домами стояли вырезанные из фанеры и разрисованные фигуры в половину человеческого роста, свирепыми глазами взирающие на бетонные дорожки: толстопузый торговец в треугольной шляпе, голубом сюртуке и плоеном воротнике; нарумяненная сеньора из Мадрида в мантилье; индейская крестьянка с голой грудью, широко раскрытыми глазами и ртом, неистово крутящая ручку несуществующего колодца. Из окон и фальшивых труб торчали розовые гипсовые руки, ноги и остервенелые лица, забрызганные кровью, словно их только что отрубили у несчастных, пытавшихся спастись бегством.
Но еще более безумное впечатление, чем вся эта мазня на стенах, все эти колдовские истуканы, магические индейские письмена вперемежку с испанскими лозунгами и даже крытый тростником салун «Бешеная лошадь» с высокими табуретами, автоматическим проигрывателем и пляшущими голыми девицами на перегородках, производил зверинец. Там был ополоумевший горный тигр, едва помещавшийся в клетке со своим куском гнилого мяса. Там были стреноженные горные бараны и затравленные камышовые кошки. Там в одной грязной вольере были собраны длиннохвостые попугаи, орлы, журавли, коршуны и грифы, бившие подрезанными крыльями в злобе на сгущавшиеся сумерки. Там были мартышки, с немым отчаянием смотревшие из-за решеток, и ряды зеленых ящиков из-под боеприпасов, затянутых сетками, в каждом из которых помещались змеи одного вида, чтобы бойцы джунглей научились отличать друга от врага.
– Полковник Эммануэль любит очень зверей, – объяснял Фернандес, провожая гостей в их комнаты. – Чтобы сражаться, мы должны быть дети джунглей, мистер Томас.
Окна их хибарки были забраны железными прутьями.
Ночью в Фаберже общий ужин, форма одежды парадная. Почетный гость полка – мистер Ричард Онслоу Роупер, наш патрон, полковник-аншеф, товарищ по оружию и по любви. Все головы повернуты к нему и к позабывшему о своей томности лорду.
Тридцать здоровых мужиков едят курицу с рисом и пьют «кока-колу». Свечи, правда, не в подсвечниках работы Поля де Ламари, а в жестянках, освещают их лица. Создается впечатление, что двадцатый век выкинул всех оставшихся не у дел вояк в лагерь, именуемый Фаберже. Здесь и американские ветераны, которых сначала тошнило от войны, а потом от мира, и российские спецназовцы, которых готовили защищать страну, исчезнувшую, как только они отвернулись, и французы, по-прежнему ненавидящие де Голля за то, что он отдал Северную Африку, и израильский паренек, не знавший ничего, кроме войны, и швейцарский мальчик, не знавший ничего, кроме мира, и англичане, ищущие военной славы на стороне, ибо их поколению в этом смысле страшно не пофартило (вот бы нам английский Вьетнам!), и куча рефлектирующих немцев, мучающихся сознанием греховности войны, но не могущих противостоять ее соблазнам. И полковник Эммануэль, который, как сказал Тэбби, участвовал во всех грязных войнах от Кубы, Сальвадора, Гватемалы и Никарагуа до черт знает чего, чтобы только угодить ненавистным янки: ну, теперь Эммануэль несколько сровняет счет!
И Роупер собственной персоной, собравший этот призрачный легион на пир и возвышающийся над ним подобно многоликому гению – то командир, то импресарио, то скептик, то сказочный крестный.
– Му-уджи? – повторяет Роупер сквозь смех, подхватывая что-то сказанное Лэнгборном об успехе американских «стингеров» в Афганистане. – Моджахеды? Храбрые, как львы, бешеные, как мартовские зайцы! – когда Роупер говорит о войне, его голос ровен и спокоен и даже появляются местоимения. – Они выпрыгивают из-под земли прямо перед советскими танками, лупят по ним из своих карабинов десятилетней давности, а их пули отскакивают от брони, как горох от стенки. Все равно что с пневматической винтовкой против лазеров воевать. Американцы только посмотрели на них и сказали: муджам нужны «стингеры». И Вашингтон подкидывает им «стингеры». А муджи сходят с ума от радости. Подбивают советские танки и советские вертолеты. И что теперь? А я скажу вам что! Совки убрались, больше совков нет, а у муджей есть «стингеры». И они хотят ими пользоваться. Теперь все остальные тоже хотят «стингеры», потому что они есть у муджей. Когда у нас были луки и стрелы, мы были обезьянами с луками и стрелами. Теперь же мы обезьяны с многочисленными боеголовками. Знаешь, почему Буш пошел воевать против Саддама?
Роупер спрашивает своего друга Мэнни, но отвечает американский ветеран.
