Русский Дом - ле Карре Джон (читаемые книги читать онлайн бесплатно .TXT) 📗
Он снова остановился перед Недом.
– «Дрозд прямой человек», Нед! Помните? Ваши слова. И за них я вас полюбил. И сейчас люблю. Дрозд излагает чистую правду в той мере, в какой знает ее. И мое близорукое начальство получит полный ее заряд в жопу, пусть у него яйца отсохнут. До вас дошло, Нед? Или я вас совсем убаюкал?
Однако Нед не клюнул на черное бешенство Шеритона.
– Не давайте ему ничего, Рассел. Мы его потеряли. Ничего не давайте, кроме дыма.
– Дыма? Раскрутить Барли в обратную сторону? Признать, что операция сорвалась? Вы что – шутите? Дайте мне доказательства, Нед! Не пичкайте меня интуицией! Дайте мне доказательства, мать их за ногу! В Вашингтоне все, кто хоть что-то весит, твердят мне, что Дрозд – Святое Писание, Талмуд, Коран! А вы рекомендуете, чтобы я снабжал его дымом! Вы нас в это впутали, Нед. Ну, и не пытайтесь спрыгнуть с тигра при первой же дерьмовой заминке!
Нед некоторое время переваривал эту тираду, Клайв переваривал Неда. Потом Нед пожал плечами, словно разницы особой все равно уже быть не могло, и вернулся к своему столу, где, казалось, погрузился в бумаги, а я, помню, вдруг подумал, нет ли у него своей Ханны, нет ли ее у нас всех – какой-то несбывшейся жизни, которая заставляет человека крутиться в колесе.
* * *
Может быть, и правда, что в здании ВААПа маленьких комнат вообще нет, или же Алик Западний после лет, проведенных в тюрьме, испытывал к тесным помещениям понятную идиосинкразию.
В любом случае комната, которую он выбрал для их встречи, на взгляд Барли, внешне подошла бы для полкового бала. И все в ней было большим, кроме самого Западнего, который притулился у конца длинного стола, точно мышь на плоту, и поглядывал бегающими глазками на гостя, вразвалку приближавшегося к нему по паркету, – длинные руки с чуть вздернутыми локтями свисают по бокам, на лице выражение, какого у него не видел не только Западний, а, вероятно, и никто другой: не виноватое, не рассеянное, не нарочито глупое, но целеустремленное, почти угрожающее в своей твердости.
Западний разложил перед собой какие-то документы в обрамлении стопки книг, графина с водой и двух стаканов, явно желая внушить Барли, будто он отвлек его от многотрудных обязанностей: видимо, ему было страшновато принять его без поддержки и защиты своих бесчисленных помощников.
– Барли! Дорогой мой! Как любезно, что вы зашли проститься, ведь вы, конечно, заняты сейчас не меньше меня, честное слово, – зачастил он слишком уж быстро. – Если наше издательское дело и дальше будет расширяться с таким размахом, то у нас останется только один выход (хотя это мое частное, личное мнение): увеличить штаты на сотню человек и, пожалуй, настоять, чтоб нам дали помещение побольше! – Он забормотал себе под нос, перетасовывая бумаги, и предложил Барли стул, как ему, видимо, казалось, со старомодной европейской учтивостью. Но Барли, по обыкновению, сесть не пожелал. – Ну, мне не сносить головы, предложи я вам выпить в казенном кабинете, когда солнышко еще росой не умылось, как у нас говорится, но садитесь же, садитесь, и поболтаем минуту-другую. – Подняв брови, он взглянул на наручные часы. – Боже мой, нам бы на это месяц, а не пять дней! Как продвигается Транссибирская железная дорога? Собственно, никаких трудностей я тут не усматриваю при условии, что все заинтересованные стороны будут уважать нашу позицию и соблюдать правила честной игры. Что, финны чересчур жадны? А может, жадничает ваш мистер Хензигер? Да, ему пальца в рот не клади, должен признать.
Он вновь перехватил взгляд Барли, и его тревога усилилась. Англичанин подавлял его своим ростом и вовсе не походил на человека, который намеревался обсуждать Транссибирскую железную дорогу.
– Честно говоря, мне кажется немножко странным упорство, с каким вы настаивали на разговоре с глазу на глаз, – продолжал Западний с нарастающим отчаянием. – В конце-то концов, это по ведомству миссис Корнеевой. Фотографа и все прочее организовать должны они.
Но у Барли тоже была заготовлена речь, хотя, в отличие от Западнего, он не подпортил ее нервной скороговоркой.
– Алик, – сказал он, по-прежнему отказываясь сесть. – Этот телефон работает?
– Конечно.
– Мне необходимо предать мою родину и поскорее. Так мне бы хотелось, чтобы вы связали меня с соответствующими властями, поскольку кое-что надо обговорить заранее. А потому не тратьте времени на уверения, будто вы не знаете, с кем связаться. Просто свяжитесь, не то свиньи, которым вы, по их убеждению, принадлежите, не зачтут вам очков, причитающихся скауту за доброе дело.
Время близилось к трем часам, но Лондон уже окутывался зимним сумраком, и в тесном кабинете Неда в Русском Доме стояла полумгла. Он положил ноги на письменный стол и откинулся в кресле, закрыв глаза. Под рукой у него темнел стакан с виски – отнюдь с утра не первый, как я быстро сообразил.
– Что, Клайв Безиндийский все еще пребывает с уайтхоллскими пэрами? – спросил он с вымученной шутливостью.
– Он в американском посольстве утрясает список.
– А я думал, что ни единого презренного бритта к списку не подпустят и на милю.
– Они обговаривают принципиальную часть. Шеритон должен подписать декларацию, объявляющую Барли почетным американцем. Клайв должен добавить к ней поручительство.
– А именно?
– Что Барли человек чести, во всех отношениях подходящий и достойный доверия.
– Ваша работа?
– Естественно.
– Дурачок, – произнес Нед с дремотным упреком. – Они же вас повесят! – Он снова закрыл глаза и устроился в кресле поглубже.
– Неужели список стоит так дорого! – спросил я, против обыкновения чувствуя себя более практичным, чем Нед.
– Ему вообще цены нет, – небрежно ответил Нед. – То есть если хоть что-то в нем чего-то стоит.
– А вы не могли бы объяснить мне почему?
Я не был допущен в святая святых операции «Дрозд», но сознавал, что, даже если бы меня ознакомили с этими материалами, я не понял бы в них ровным счетом ничего. Но добросовестный Нед посещал вечерние занятия: он почтительно внимал нашим домашним бонзам от науки и кормил завтраками в «Атенеуме» крупнейших наших оборонных специалистов, чтобы войти в курс дела.
– Взаимодействие, – сказал он. – Взаимно обеспечиваемый бедлам. Мы прослеживаем их игрушки, они – наши. Мы следим за состязаниями в стрельбе из лука у них, а они – у нас, причем ни им, ни нам не известно, в какие мишени целится другая сторона. Если они целятся в Лондон, не накроют ли они Бирмингем? Что ошибка, а что расчет? Кто приближается к расчетному эпицентру? – Он заметил мое недоумение и обрадовался. – Мы наблюдаем, как они палят своими МБР по полуострову Камчатка, но могут ли они пальнуть ими по шахтной пусковой установке «Минитмена»? Ни мы не знаем, ни они. Потому что тяжелые свои штуки ни та, ни другая сторона в боевых условиях не проверяла. Когда начнется заварушка, траектории будут совсем не те, какие были на испытаниях. Матушка-Земля, да благословит ее бог, вовсе не идеальный шар. Да и как бы она сохранила фигуру при ее-то возрасте? Плотность ее варьируется, а с ней и тяготение старушки по отношению к тому, что над ней пролетает, например ракетам и ядерным боеголовкам. На сцену выступает отклонение. Наши специалисты по наведению пытаются компенсировать его при калибровке. Как пытался Гёте. Манипулируют данными, полученными с помощью спутников, и, может быть, у них выходит лучше, чем у Гёте. А может быть, и нет. Нам это станет ясно, только когда дойдет до дела. Как и им, поскольку испробовать настоящую штуку можно один лишь раз. – Он со вкусом потянулся, словно эта тема ему нравилась. – И вот лагеря делятся пополам. «Ястребы» вопят: «Советы все засекли сверхточно. Они способны стереть пылинку с жопки мухи на расстоянии в десять тысяч миль!» А у «голубей» есть только одно возражение: «Мы не знаем, что могут сделать Советы, и они сами этого не знают. А тот, кто не знает, в порядке ли его орудие или нет, никогда не станет стрелять первым. Эта неопределенность и гарантирует нашу честность». Вот что говорят «голуби». Но подобный довод не способен удовлетворить прямолинейное американское сознание, потому что прямолинейное американское сознание чурается смутных понятий, как и величественных видений. Во всяком случае, на своем прямолинейном полевом уровне. А то, что говорит Гёте, ересь еще похлеще. Он говорит, что, кроме неопределенности, вообще ничего нет и быть не может. С чем я склонен согласиться. Поэтому «ястребы» его возненавидели, а «голуби» устроили бал и повисли на люстре. – Он выпил виски. – Если бы только Гёте поддержал любителей точной засечки, все было бы тип-топ, – произнес он с упреком.
