Рукопожатия границ (Сборник рассказов) - Цыбульский Евгений "Составитель" (читать хорошую книгу .txt) 📗

Пятый разведчик Красного Куста ждал своего часа.

И надо же было случиться, что его час настал, когда в музее был задержан похититель.

Ко мне в комнату вбежала старушка — дежурная по залу. Волосы у нее торчали в разные стороны, а бантик на блузке сполз набок:

— Скорее! Скорее! Средь бела дня подставили стул… и за фотографию. Но я-то следила. Я-то все видела…

— За какую фотографию? — спросил я.

— Этого… как его… пятого.

— Пятого?!

— Вот тебе раз! Одни незаметно вешают фотографию в музее, другие — похищают.

Я быстро зашагал в зал, к месту преступления, в ожидании увидеть мальчишку, из тех, кого неудержимо влечет к гранатам и тесакам. Но похитителем таинственной фотографии оказалась девочка-подросток. Она стояла под картиной Красного Куста, окруженная экскурсоводами, — длинноногая, белобрысая, с жиденькой челкой на лбу, в свитере с чернильными пятнами. Она заложила руки за спину и враждебно смотрела на меня. Рядом стоял стул с отпечатком подошв, а фотография пятого разведчика была перекошена.

— Что здесь происходит? — строго спросил я.

Девочка молчала.

— Ты хотела взять фотографию?

Похитительница кивнула.

— Зачем она тебе?

Снова молчание.

— Ты что-нибудь знаешь о нем? — Я показал на фотографию.

— Знаю.

Наконец-то нашелся человек, который что-то знает о таинственном новичке. А может быть, не знает — всего лишь фантазер…

— Рассказывай! — потребовал я.

Девочка посмотрела на носки своих ботинок, откашлялась и напряженно, как на экзамене, стала отвечать:

— Афанасьев Вячеслав Петрович родился в нашем городе, в семье… — тут она запнулась и спросила: — Про семью надо?

— Ты говори о нем!

— Хорошо. О нем… В детстве он увлекался голубями. В пятом классе болел корью. Остался на второй год, по болезни… Окончил вторую железнодорожную школу. После школы его призвали на границу.

— Когда это было? — спросил я.

— Что «когда было?»

— Когда он был призван на границу?

— В прошлом году. Он тогда…

Я уже не слушал. Мне стало ясно: Афанасьев родился, когда война уже давно кончилась, и не имел никакого отношения к четырем разведчикам. Теперь можно было снять со стенки злосчастную фотографию…

Ради чистого любопытства я спросил девочку:

— Ты не знаешь, случайно, кто повесил его портрет?

Она посмотрела на меня исподлобья и сказала:

— Знаю.

Она все знала. А мы в музее столько времени ломали голову.

— Выкладывай!

Она не торопилась «выкладывать». Я нетерпеливо потряс ее за плечо:

— Кто же?!

— Я!

— Ты?!

Девчонка спокойно кивнула. И тут меня прорвало:

— Если все будут развешивать в музее фотографии своих знакомых, то какой это будет к черту музей? — Я кричал на белобрысую девчонку, нарушившую священные законы музея, а она смотрела на носки своих ботинок. — Ты знаешь, чьи портреты висят на этом стенде?!

— Знаю.

— Нет, ты плохо это знаешь. Эти ребята два месяца жили в логове врага. Каждый день они рисковали жизнью. Два месяца.

— А он два года. — Она вдруг повернулась ко мне: — Два года. На границе. Там тоже рискуют жизнью. — Она распалилась, глаза ее болезненно сузились и сердито поблескивали. — На войне в тебя стреляют и ты стреляешь. А на границе знаете как бывает: в тебя стреляют, а ты не смеешь. Потому что нет приказа.

— Но они-то погибли, — тихо сказал я, кивнув на разведчиков.

— На границе тоже погибают, — не отступала она. — Только об этих ребятах экскурсоводы рассказывают, а с границы пришлют похоронную матери. И все…

Она меня окончательно обескуражила, выбила из-под ног почву. И я почувствовал, что опять не смогу снять со стены фотографию пограничника со шрамом над бровью.

Длинноногая белобрысая девчонка уставилась на носки своих ботинок, а я смотрел на фотографию парня, который хотя и родился целой жизнью позже четверых разведчиков, но был удивительно похож на них. Почти не отличался. Та же пилотка — звездочка над переносицей, та же гимнастерка с помятыми погонами… А экскурсоводы выжидательно смотрели на меня.

Я повернулся и медленно пошел прочь, но похитительница окликнула меня:

— Подождите. Я должна взять Славину фотографию. Можно?

Эта вздорная девчонка решила, что может распоряжаться в музее, как в собственном доме: захотела — повесила, захотела — сняла. Я промолчал. Я ждал, что она скажет.

— Понимаете, он скоро приедет домой. Он был ранен в бою на границе. Он залег с пулеметом, а их было десять. Он не пропустил их… Когда пришло письмо, я повесила сюда его фотографию.

Я посмотрел в сторону Славы Афанасьева, и мне показалось, что там, на границе, вместе с ним залегли и вели огонь по тем, кто посягнул на нашу землю, и эти четверо ребят из Красного Куста. И кто знает, что было бы со Славой, если бы их не было рядом.

— Зачем же именно теперь снимать фотографию? — тихо спросил я.

— Вы не знаете брата, — печально сказала девочка. — Если он увидит свою фотографию в музее, он знаете что со мной сделает! Он меня в детстве поколачивал.

И снова у Красного Куста осталось четверо бойцов. Историческая справедливость была восстановлена. Но меня огорчала эта справедливость, ведь Слава Афанасьев как бы связывал четырех погибших разведчиков с сегодняшней жизнью. Он был принят в их товарищество как равный. И каждый раз, проходя мимо, я испытываю непонятное щемящее чувство, словно этих ребят всегда было пятеро, а теперь один из них ушел навстречу новым боям.