Секретный пилигрим - ле Карре Джон (читать книги полностью без сокращений txt) 📗

Я получил в библиотеке военно-топографическую карту, а в гараже взял “Форд-Гранаду” и в два тридцать отправился в путь, держа в голове материалы досье. Порой забываешь, до чего хороша Англия. Я проехал Ньюбери и начал взбираться по извилистой горной дороге, окаймленной буковыми деревьями, продолговатые тени которых напоминали траншеи, вырытые в золотистом жнивье. Запах полей заполнил машину. Я достиг перевала, где меня поджидали замки из белых облаков. Должно быть, я вспомнил свое детство, потому что у меня вдруг возникло желание въехать прямо в эти замки; это часто мне снилось, когда я был еще ребенком. Машина качнулась вперед, перешла на какой-то момент в свободное падение, и вдруг подо мной открылась целиком вся долина с разбросанными по ней деревушками, церквами, пастбищами и лесами.

Я миновал трактир и вскоре оказался перед великолепными с позолотой воротами, установленными меж двух столбов, увенчанных каменными львами. Ладный молодой человек наклонился к открытому окну машины и окинул меня взглядом снайпера.

– К сэру Энтони, – сказал я.

– Имя, сэр?

– Карлайл, – ответил я, в последний раз прибегая к своему псевдониму.

Молодой человек удалился в сторожку, ворота открылись и, как только я проехал, сразу же закрылись. Парк был огорожен высокой кирпичной стеной, тянувшейся, по-видимому, на несколько миль. В тени каштанов лежали лани. Дорога пошла вверх, и передо мной предстал дом. Он был золотистого цвета, безупречно вылизан и огромен. Центральная его часть была выдержана в старом колониальном стиле. Боковые пристройки выглядели моложе, но не намного. Перед домом плескалось озеро, а позади него расположились огороды и парники. Старые конюшни были переоборудованы в служебные помещения с оригинальными наружными лестницами и остекленной галереей. Садовник поливал растения в оранжерее.

Дорога обогнула озеро и привела меня к парадному подъезду. Две арабские кобылы и лама разглядывали меня поверх ограды круглого манежа. По ступеням спустился молодой дворецкий в черных брюках и полотняном пиджаке.

– Поставить вашу машину за домом, мистер Карлайл, после того, как я вас представлю? – спросил он. – Сэр Энтони любит, чтобы фасад был по возможности свободным, сэр.

Я отдал ему ключи и последовал за ним по широким ступеням. Я насчитал их девять, хотя не могу сказать, почему я их считал; быть может, потому, что на занятиях по развитию наблюдательности в Сэррате мы обучались чему-то подобному, а последние несколько недель моя жизнь из непрерывного процесса превратилась в мозаику разных периодов и переживаний. Если бы ко мне энергичной походкой подошел Бен и схватил за руку, я, пожалуй, тоже не особенно удивился бы. Если бы появились Моника и Салли с обвинениями в мой адрес, у меня были бы наготове ответы.

Я вошел в огромный зал. Великолепная двойная лестница вела на открытую площадку. Сверху вниз на меня смотрели портреты благородных предков – все мужского пола, – но мне почему-то было сомнительно, что они принадлежат к одной семье или что долго здесь прожили без женщин. Я прошел через бильярдную, обратив внимание, что и стол, и кии были новыми. Возможно, я видел все так отчетливо, потому что делал это как бы в последний раз. Я проследовал за дворецким через солидную гостиную, пересек еще одну комнату, забранную в зеркала, а потом и еще одну, считавшуюся, видимо, не парадной, где стоял телевизор размером с одну из тех старинных тележек мороженщиков, которые солнечными вечерами останавливались возле нашей начальной школы. Мы оказались перед величественной двойной дверью, в которую и постучал дворецкий. Затем мы ждали, пока кто-нибудь отзовется. Будь Брэдшо арабом, нам пришлось бы ждать часами, подумал я, вспомнив Бейрут.

Наконец я услышал протяжный мужской голос: “Войдите”, – и дворецкий, сделав шаг внутрь комнаты, объявил: “Мистер Карлайл, сэр Энтони, из Лондона”.

Я не говорил ему, что я из Лондона.

Дворецкий отступил в сторону и позволил мне в первый раз взглянуть на хозяина, хотя последнему понадобилось больше времени, чтобы впервые увидеть мистера Карлайла.

Он восседал за письменным столом длиной в двенадцать футов, инкрустированным бронзой и с гнутыми ножками. Позади него висели современные портреты маслом, изображавшие избалованных детей. Его почта лежала на подносах из толстой стеганой кожи. Это был крупный упитанный мужчина, явно работящий, потому что он разделся до синей сорочки с широким, как у акушерки, белым воротником; на нем были подтяжки красного цвета. Он был так занят, что не обратил на меня внимания. Вначале он читал, водя по строчкам золотой ручкой, затем той же золотой ручкой поставил свою подпись. Потом он задумался, все еще не поднимая головы и сосредоточив свои великие мысли на кончике золотой ручки. Его золотые запонки были не меньше старинного пенни. Наконец он положил ручку и с обиженным, почти страдальческим видом поднял голову и сперва обнаружил меня, а затем оценил по своим меркам, в которых мне еще предстояло разобраться.

В тот самый момент природа так распорядилась, что сноп закатного солнца проник через доходящее до пола окно и упал на лицо Брэдшо, дав и мне возможность оценить его: грусть в его припухлых глазах, будто он достоин жалости за свое богатство, жесткий маленький рот, неровно втиснутый в морщинистый подбородок, выражение лица решительное, но от слабости, от подозрительности ребенка в мире взрослых. В сорок пять этот упитанный ребенок был не умиротворен и винил одного из отсутствующих родителей за полученные блага.

Ни с того ни с сего Брэдшо вдруг зашагал по направлению ко мне. Крадучись? Или как идут вброд? В Англии власть имущие обладают сейчас особой походкой, представляющей собой соединение сразу нескольких вещей: самоуверенность – одна из них, налет спортивности с ленцой – другая. Но в ней просматриваются и угроза, и нетерпение, и спокойная агрессивность, о которой говорят расставленные по-крабьи локти, не дающие никому прохода, и сутулые по-боксерски плечи, и игривая пружинистость в коленях. Еще задолго до того, как пожать ему руку, вы знаете, что он держится в стороне от целой категории явлений повседневной жизни, начиная с искусства и кончая общественным транспортом. Вас молчаливо предупреждают о необходимости соблюдать дистанцию, если вам это было невдомек.

– Вы один из ребят Перси, – сообщил он на случай, если я вдруг об этом позабыл, оценив тем временем мою руку и придя к неутешительному выводу. – Ну, ну. Давно не виделись. Лет десять, больше. Угощайтесь. Возьмите шампанское. Берите что хотите. – Последовало приказание Саммерсу: – Принесите нам бутылку шампуня, ведерко льда, два бокала и отваливайте. И орешков! – прокричал он ему вслед. – Кэшью. Из Бразилии. Кучи этих чертовых орешков – любите орешки? – вопросил он неожиданно с располагающей теплотой.

Я сказал, что люблю.

– Хорошо. Я тоже. Люблю их. Вы пришли, чтобы зачитать указ о бунте. Верно? Валяйте. Я не из стекла сделан.

Он распахивал окна, чтобы я мог лучше полюбоваться его владениями. Для этого маневра он избрал другую походку, с раскачиванием рук в ритме неслышного марша. Открывая окна, он показал мне свою спину; он поднял руки и уперся ладонями в раму, наподобие мученика, ожидающего стрелу. Типичная для Сити прическа, подумал я: много волос у воротника с небольшими рожками над ушами. Долина в золотистых, коричневых и зеленых тонах мягко растворялась в вечности. Нянька гуляла с младенцем среди оленей. На ней коричневая шляпка с поднятыми кверху полями и коричневое платье, наподобие униформы девочек-скаутов. Поляна была подготовлена для игры в крокет.

– Мы всего-навсего обращаемся к вам с просьбой, сэр Энтони, – сказал я. – Просим вас еще об одном одолжении, как в свое время это делал Перси. В конце концов, вы ведь благодаря Перси получили титул, не так ли?

– Да пошел он, этот Перси. Умер, наверное? Никто ничего мне не дает, благодарю покорно. Сам беру. Что вам нужно? Выкладывайте, прошу вас. Мне тут одну проповедь уже прочитали. Этот надутый Сейвори из министерства иностранных дел. Я стегал его еще в школе, а он подхалимничал передо мной. Хныкал тогда, хныкает и сейчас.