Огненный воздух - Тамоников Александр Александрович (полные книги TXT, FB2) 📗
И все же его остановили. Мужчина в пенсне, за которым прятались серьезные глаза, настоятельно потребовал ответа, что здесь делает господин майор. Пришлось снова излагать свою легенду в надежде, что солдат не подвел и в этом госпитале и правда нет никакой Ханны Мельстах. Врач отругал Сосновского за то, что тот ведет себя как контуженый. Достаточно обратиться в комендатуру города, и он получит сведения обо всех немцах, которые находятся временно или постоянно в этом городе. Там же, где господин майор, видимо, и сам вставал на учет, прибыв в Прешов. Продолжать разговор было уже опасно, потому что доктор был прав насчет комендатуры. Но на самом деле соваться туда было опасно. Там, скорее всего, уже знали майора Зигеля. А в любую минуту могут узнать и о том, что майор Зигель убит или пропал. Расшаркиваясь и благодаря за совет, Сосновский поспешил ретироваться. Но просто так уходить он не собирался и, расставшись со строгим доктором, все же подхватил под локоток одну фрау, судя по одежде, санитарку. Осыпав женщину комплиментами, он спросил, в какой палате может лежать немецкий инженер, который недавно пострадал при падении самолета. Сославшись на то, что он приехал из Берлина, как только узнал о несчастье, Сосновский умоляюще смотрел на женщину. Но фрау сделала удивленное лицо, а потом похлопала майора по руке, сказав, что у немцев проявление дружбы и братства в крови и она понимает молодого человека. Но у них в госпитале никакого инженера нет. Только господа офицеры.
Дружба, братство! Сосновский усмехнулся, пряча ненависть за улыбкой сострадания. Что ты, враг, знаешь о братстве, об истинной дружбе, о человеколюбии. Ты, пришедший подло и коварно на нашу землю, убивающий мирных жителей городов и деревень, топчущий плодородные поля, сжигающей сады? И советский народ показал тебе истинное значение этих понятий, сплотившись, встав плечом к плечу с оружием в руках. И не только мужчины, но и женщины, и дети! И гонят тебя, гонят со своей земли, гонят уже по Европе и загонят в конце концов в твое логово, где ты и подохнешь, ненавистный враг. И будут помнить твои потомки о том, что нельзя воевать с русскими!
Сосновский в форме немецкого офицера медленно шагал по коридорам госпиталя. Его строгая фигура, уверенность и холодный блеск в глазах не вызывали подозрений у раненых немецких солдат, офицеров и медицинского персонала. Он шел от палаты к палате, зачастую видел носилки и койки с ранеными, стоявшие прямо в коридорах. Он слышал стоны больных и крики отчаяния. Он проходил мимо молодых солдат с перевязанными конечностями, мрачных офицеров с обезображенными лицами и едва дышащих людей, чья жизнь уходила, словно вода сквозь пальцы.
Он видел медицинских сестер, ухаживающих за ранеными так, как если бы каждый из них был им дорогим человеком. Но великие страдания и злосчастия, переживаемые этими людьми, не вызывали у него даже малой толики сострадания. Под холодной маской немецкого офицера его сердце пылало ненавистью. Он думал о советских воинах, о своих товарищах, страдающих и сражающихся на передовой, о женщинах, детях и стариках, ставших жертвами этого жестокого врага. Воспоминания о сожженных деревнях и разрушенных городах, о мучениях, пронесенных через нашу землю, придавали ему сил для того, чтобы завуалировать, скрывать это кипящее в груди чувство. Каждое его движение, каждый взгляд были тщательно рассчитаны, отработаны годами работы в разведке. Он заставлял себя проявлять показное сострадание, спрашивая у врачей о состоянии пациентов, иногда останавливаясь, чтобы сказать несколько утешительных слов. Его речь была холодной, но в ней звучали ноты милосердия, необходимые для того, чтобы выглядеть для окружающих своим, вызвать доверие к его образу.
Итак, авиационного инженера-испытателя в этом госпитале не было. Это можно было считать установленным. Значит, оставался второй госпиталь для офицеров в парке на Терьяковце. Через час Сосновский был на месте. Он очень торопился, потому что понимал – его внимание, внимание постороннего человека к госпиталям и месту падения самолета многое объяснит немецкой службе безопасности. В СД и гестапо дураков не держат. Там прекрасно понимают, что советская разведка не оставит без внимания этот самолет и приложит все усилия, чтобы получить сведения о новых технологиях во вражеской авиационной промышленности. Советских разведчиков здесь будут ждать, а может быть, уже и ждут. И попасть в руки врага можно легко. Нельзя терять осторожность ни на секунду. Риск велик, но и задача, стоящая перед группой, важна как никогда.
Сосновский остановился на тротуаре, разглядывая здание, прятавшееся в тени старого парка. Видимо, до войны здесь было какое-то административное или учреждение культуры, может быть, даже небольшой театр. Красивый парк сохранил свой стиль и красоту. Ведь боев в городе не было. Вот она, внешняя оболочка видимого благополучия. Просто надо сдаться врагу, и ты уже чувствуешь себя человеком. Видимость свободы, видимость безопасности, видимость государства. И только свастики на стенах. Протекторат был формально автономной территорией, которую немецкое правительство считало частью великогерманского рейха. Автономия могла реализовать свои права только в соответствии с политическими, военными и экономическими потребностями Германии. Автономия осталась лишь на бумаге, Германия ее ограничивала, а в некоторых областях полностью устраняла.
Разведчик повернул голову. А вот это уже плохо, это уже совсем никуда не годится. Вот и первое осложнение в виде военного патруля. Патруль словацкий из состава сил самообороны протектората. Но кто знает, какие у него инструкции. Раболепие по отношению к германскому офицеру может и исчезнуть, если у них есть приказ искать советских разведчиков. Теперь нужно вести себя так, чтобы патруль не заподозрил неладное. Сосновский демонстративно достал сигареты, прикурил и, заложив руки за спину, задрал голову, любуясь роскошными кронами старых каштанов и платанов. Старинный кованый забор создавал впечатление вековой древности парка. Особенно сейчас, при тихой солнечной погоде начала осени.
Патруль приближался. Сосновский спокойно курил. Он же несколько минут назад продемонстрировал, что видел патруль, но ему как немецкому офицеру до этого патруля нет никакого дела. И вот шаги слышны уже совсем рядом. Шаги затихли. То, что патруль остановился рядом, не должно волновать немецкого офицера, это сквозило в позе, в выражении лица Сосновского. Что патруль предпримет? Или просто пройдет мимо? Нет, патруль все же остановился рядом.
– Господин майор любуется нашей природой? – раздался голос, произносивший немецкие слова с чудовищным акцентом.
Сосновский неторопливо повернулся и недоуменно посмотрел на офицера. Солдат, стоящих в паре метров, он даже не удостоил взглядом. «Интересно, хватит у них наглости проверить мои документы или тут что-то другое?» – подумал разведчик. Медленно поднеся руку к лицу, Сосновский двумя пальцами взял сигарету, сделал затяжку и вытащил ее изо рта, с небрежным изяществом выпустив струю дыма. Он посмотрел на лейтенантский погон офицера, потом его взгляд, ставший недоуменным, перешел на лицо.
– Лейтенант? – произнес с холодом одними губами, без всякой посторонней мимики Сосновский.
Офицер мгновенно вытянулся, щелкнул каблуками. Глаза стали напряженно-подобострастными. Он виновато наклонил голову и произнес снова, терзая слух Сосновского чудовищным акцентом.
– Я хотел предложить господину майору помощь, если вы ищете какой-то конкретный адрес и не знакомы с этим городом. Это мой долг офицера и союзника.
«Ах, вот оно что, – с иронией подумал Сосновский. – Союзника! Это ты, дружок, зря затеял. Почувствовал, что жареным запахло, думаешь, если союзник, то немцы тебя с собой заберут, кров дадут и безопасность обеспечат? Жизнь хочешь выторговать у них? Не выйдет! Тебя первым пошлют прикрывать отход частей вермахта, на убой пошлют союзников, чтобы немцы выбрались из горнила войны. Могут еще и артиллерией накрыть район вашей обороны, чтобы с вашей смертью досталось и русским. Ты еще этого не знаешь, лейтенант, а я уже знаю».
