Секретный пилигрим - ле Карре Джон (читать книги полностью без сокращений txt) 📗

Я слишком хорошо его понимал. Я говорил подобные вещи Салли, но она напрочь их отмела. Кроме того, я понял, что в том умственном напряжении, в котором он находился, для него не существовало случайного вопроса, а тем более ответа – не больше, чем для меня, хотя в отличие от него я более изощренно скрывал свои мысли.

– Пожалуй, я не стану записывать это, – сказал я. – Будем считать, что это относится к категории весьма общих сведений. В подтверждение я сделал в блокноте лишь несколько пометок для памяти и чтобы показать ему, что протокол все-таки ведется.

– Ну, ладно, давайте перейдем теперь к делу, не то мое начальство скажет, что я опять тяну резину. Вступили ли вы в коммунистическую партию с тех пор, как наш представитель беседовал с вами в последний раз, Сирил, или вам удалось воздержаться от этого?

– Нет, не вступил, – сказал он, усмехнувшись.

– Вы не вступили в нее или воздержались от вступления?

Усмешка стала шире.

– Первое. Вы мне нравитесь, Нед. Люблю юмор, хотя его не часто встретишь. Всегда его любил. Тем более что у нас на работе он далеко не в избытке. В отношении юмора я бы сравнил “Танк” с безводной пустыней.

– Членство в обществах дружбы и борьбы за мир? – продолжал я, изображая разочарование. – В каких-нибудь сопутствующих или родственных им организациях? Не состоите ли членом клуба гомосексуалистов или какого-нибудь другого клуба для людей с отклонениями, не наблюдалось ли у вас в последнее время тайной страсти к малолетним мальчикам-хористам?

– “Нет” на все вопросы, благодарю покорно, – ответил Фревин, широко улыбаясь.

– Не занимали ли крупных сумм, чтобы жить не по средствам? Не содержите ли миловидную блондинку, создав для нее роскошные условия? Не приобрели ли машину “Феррари” под видом проката?

– Мои потребности остаются, как всегда, скромными, благодарю вас. Я не материалист и не какой-нибудь гуляка, как вы, видимо, уже убедились. Откровенно говоря, ненавижу материализм. Слишком много его в наши дни. Слишком.

– А по остальным пунктам?

– Тоже – “нет”.

Я все время что-то писал, как бы сверяясь по воображаемому списку.

– Значит, торговать секретами за деньги не будете, – заметил я, переворачивая страницу и ставя еще несколько галочек. – Как я понимаю, вы начали заниматься изучением иностранного языка без письменного на то согласия своих нанимателей? – Мой карандаш опять застыл наготове. – Санскрита? Иврита? Урду? Сербо-хорватского? – перечислял я. – Русского?

Он застыл неподвижно, не сводя с меня глаз, а я прикинулся, что не обращаю на это внимания.

– Готтентотского? – продолжал я шутливо. – Эстонского?

– С каких пор это вошло в список? – спросил Фревин агрессивно.

– Готтентотский?

Я ждал.

– Языки. Знание языка не считается недостатком. – Это – достоинство. Достижение! Ведь не требуется же перечислять другие свои достоинства, чтобы получить допуск!

Я в раздумье откинул назад голову.

– Дополнение к Положению о процедуре проведения проверок на благонадежность от 5 ноября 1967 года, – процитировал я. – Я это очень хорошо помню. День фейерверков. Специальный циркуляр всем отделам кадров, включая ваш, согласно которому все желающие поступить на курсы по изучению иностранного языка должны заранее получить письменное на то разрешение. Рекомендовано Постоянным комитетом по юридическим вопросам, одобрено Кабинетом.

Он повернулся ко мне спиной.

– Я считаю этот вопрос совершенно не относящимся к делу и отказываюсь отвечать на него в каком бы то ни было виде. Запишите это.

Я пыхтел трубкой среди клубов дыма.

– Я сказал – запишите!

– Я бы на вашем месте так не поступал, Сирил. Они будут вас донимать.

– Пускай.

Я снова затянулся.

– Скажу вам, что по этому поводу думает мое начальство, хорошо? “Чем это наш Сирил занимается со своими приятелями Борисом и Ольгой? – сказало оно. – Задайте-ка ему этот вопрос. Посмотрим, что он на него ответит”.

Все еще не поворачиваясь ко мне, он, сердито нахмурившись, переводил взгляд с места на место, призывая в свидетели моего невежества весь свой полированный мирок. Я ожидал, что за этим последует взрыв. Но вместо этого он укоризненно посмотрел на меня. “Мы ведь с вами друзья, – говорил его взгляд, – а вы так поступаете со мной”. И так как в момент стресса наш мозг в состоянии справиться со множеством образов одновременно, то передо мной вдруг предстал не Фревин, а машинистка, которую я однажды допрашивал в нашем посольстве в Анкаре, когда она вдруг подняла рукав кофточки и протянула ко мне руку, показывая свежие ранки от сигаретных ожогов: она истязала себя сама накануне ночью. “Не кажется ли вам, что я уже достаточно от вас настрадалась?” – заявила она. Но страдала она не из-за меня, а из-за двадцатипятилетнего польского дипломата, которому она преподнесла все известные ей секреты.

Я вынул трубку изо рта и ободряюще засмеялся.

– Полно, Сирил. Ведь Борис и Ольга – это те, с кем вы потихоньку занимаетесь на русских курсах, верно? Оклеиваете их дом обоями? Ездите на дачу к тете Тане и все такое прочее? Это обычный курс русского языка по Московскому радио, пять раз в неделю, в шесть ноль-ноль, как мне сказали. “Спросите его о Борисе и Ольге, – говорят, – спросите, почему он занимается русским в свободное время”. Поэтому я и спрашиваю. Вот и все.

– Их не касается, почему я занимаюсь русским, – пробормотал он, все еще опасаясь подвоха в этом вопросе. – Чертовы ищейки. Это мое личное дело. Я сам это нашел, сам занимаюсь. А они пусть проваливают. Да и вы тоже.

Я рассмеялся. Но меня это тоже расстроило.

– Ну не надо, Сирил. Мы ведь с вами знаем правила. Не в ваших привычках нарушать порядок. Да и не в моих. Русский есть русский, а протокол есть протокол. Просто-напросто надо изложить все на бумаге. Я получил такие же инструкции, как и все.

Я опять обращался к его спине. Он отошел к эркеру и теперь уставился на свой небольшой квадратный дворик.

– Как их зовут? – потребовал он.

– Ольга и Борис, – повторил я терпеливо.

Он пришел в ярость.

– Тех, кто инструктировал вас, идиот! Я напишу на них жалобу! Суют нос не в свои дела, вот чем они занимаются. Чертовски жестоко в наши дни и в наше время. Откровенно говоря, и вы тоже приложили к этому руку. Как их фамилии?

Я все не отвечал: мне нужно было еще больше его разозлить.

– Во-первых, – еще громче заявил он, продолжая смотреть на свой грязный дворик. – Вы записываете? Во-первых, я не занимаюсь языком так, как это подразумевается Актом. Заниматься на курсах – значит ходить на занятия, то есть сидеть на скамье рядом с кучей каких-то ноющих машинисток, у которых дурно пахнет изо рта, значит терпеть издевки грубого преподавателя. Во-вторых, я все-таки действительно слушаю радио, поскольку мне доставляет удовольствие искать на разных волнах примеры необычного и странного. Запишите это, и я поставлю свою подпись. Готово? Хорошо. А теперь убирайтесь. Сыт вами по горло, благодарю покорно. Ничего против вас лично. Это все они.

– Значит, вот так вы и вышли на Бориса и Ольгу, – подсказал я услужливо, продолжая писать. – Понял. Просто шарили по радиоволнам и попали на них. На Бориса и Ольгу. В этом нет ничего дурного, Сирил. Держитесь этой версии – и чего доброго, еще и языковую надбавку получите, если экзамен сдадите, разумеется. Денег всего ничего, да лучше, как говорится, в своем кармане, чем в чужом. – Я продолжал писать, но делал это не спеша и страшно скрипел казенным карандашом. – Их больше всего беспокоит, когда что-то утаивается, – поделился я с ним, как бы извиняясь за причуды своего начальства. – “Если он не доложил нам об Ольге и Борисе, что еще он утаил?” И, пожалуй, они правы. Они делают свое дело, мы – свое.

Перевернем еще одну страницу. Лизнем кончик карандаша. Сделаем еще одну запись. Я начинал чувствовать возбуждение погони. Любовь – это обязательство, говорил он, любовь – часть жизни, любовь – усилие, любовь – это жертва. Но любовь к кому? Я провел карандашом жирную линию и перевернул страницу.