Откровения секретного агента - Ивин Евгений Андреянович (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
На ком бы мне жениться, сунулись мои мысли в другую сторону. На примете ни одной приличной девочки. Одна Галка маячит, как красный плащ, но я уже твердо знаю, что не она героиня моего романа. Здесь, в советской колонии, одни жены военных специалистов, либо старые, либо страшные. Молодые лейтенанты оканчивали училища и подхватывали всякую шваль, которая вертелась возле их училища, а потом «стерпится — слюбится». Годы, дети, гарнизоны, в характеристике: «примерный семьянин» — вот и путь за рубеж. Нет, тут даже не на кого глаз положить. Только жена Визгуна интересная женщина, а он дубешник дубешником, его лицо будто вырубили топором — угловатое, без отделки. Вот бы ее факнуть, эту «Наталью Фатееву», и наставить ему рога. Узнал — убил бы, наверное. Характер у него явно не француза, такой не позволит трогать то, что ему принадлежит. Может, посмотреть Надю, подругу Зины?
Лезет всякая ерунда в голову. Хорошо бы отвоеваться и уехать в Союз, два месяца отдыха. Моей фантазии не хватило, что я буду делать в отпуске, — только рыбалка на Дону, на Хопре, купанье в Медведице, школьные приятели… Рассказывать ничего нельзя — подписка о неразглашении секретов.
Из-за далекого горизонта выглянуло солнце и полоснуло лучом по серебру фюзеляжей. Я посмотрел через иллюминатор. Одна из машин шла рядом и сверкала, как что-то нереальное, неземное. Здесь уже было солнечное утро, а там, внизу под нами, серые скалы. Только через несколько минут достанут их лучи солнца.
Я глядел вперед через плечо штурмана, но там ничего интересного не было, кроме скал и скальных складок. Наконец солнце косыми лучами осветило все внизу. Мы летели на большой высоте, наверное, тысяч восемь, поэтому я не сразу разглядел поднимающееся к вершинам скал какое-то серое облако. Мы шли прямо поперек этого облака.
— Что это, Виктор Иванович? — спросил я Жарова.
— Присмотрись — поймешь! Это же наша цель: танки, бронетранспортеры, пушки. Видишь, растянулась колонна по долине километров на десять. Саудовско-иорданские войска идут на подавление йеменской революции. Наша задача — остановить этот поход. — Голос у него взволнованно дрожал, и я удивился, что он так напыщенно вещает. Было бы понятно, если бы это произносилось перед летчиками, а то порох тратится по внутренней связи. Наверное, нервничает, подбадривает себя. А я был спокоен, может, потому, что война для меня еще ничего конкретного не значила.
Солнце уже поднялось на такую высоту, что его лучи хорошо высветили долину, и стала видна длинная лента военной техники, окутываемая дорожной пылью. Я смог разглядеть и танки, и бронетранспортеры. Дальше созерцать Жаров мне не дал. Он сделал крен влево-вправо, что означало «делай, как я», и, завалившись на правое крыло, пошел на разворот. Мы зашли со стороны солнца и стали вытягиваться в ленточный строй, нацеливаясь на дно долины. Даже с высоты было заметно, что она узкая, зажата крутыми горными скалами — настоящая ловушка, в которой мы и застукали эту боевую технику и тысячи солдат. Деться им здесь некуда: ни свернуть, ни спрятаться. Никто вас сюда не звал, королевские холуи! Сейчас мы вам покажем!
— С такой высоты плохо бомбить, — заметил Жаров. — Как ты думаешь, братишка, не снизиться ли нам? — неизвестно почему спросил меня командир. Он мог все это сделать, не говоря мне ни слова. — Ты не скажешь своему начальству, что я нарушил приказ «Не снижаться»? Могут же сбить…
— Давайте снизимся, — согласился я. — Тут же совсем не важно, где собьют — все равно костей не соберешь и национальность не определишь.
— Молодец! Ну голова у тебя, не то что у некоторых старших по званию. А я даже не подумал об этом. — В его голосе проскользнула откровенная насмешка. — Так ты не возражаешь, чтобы мы снизились тысяч до двух? В случае чего, если нас собьют, скажу, что ты как представитель командования разрешил снижение. — Он уже явно надо мной издевался. Нервничает полковник, нашел себе отдушину для разрядки за мой счет.
— Ссылайтесь! Я даю «добро». Хотите, отдам ваш приказ в эфир. Пусть англичане узнают. Уцелеем — вы спасены. Не уцелеем — какой с меня спрос, — принял я его издевательский тон и ответил ему насмешкой.
— Сопляк! — беззлобно буркнул он и сосредоточился на том, что ему предстояло делать в ближайшие секунды.
Мы пошли на снижение. Стрелка альтиметра поползла по кругу. Боевая колонна стремительно приближалась. Штурман давал какие-то поправки на непонятном мне языке и вдруг что-то крикнул, то ли «Готов!», то ли «Пошел!». Тяжелая машина содрогнулась, ее подбросило, она сильно облегчилась, освободившись от своего многотонного смертоносного груза. Жаров, напрягаясь, потянул штурвал на себя, второй пилот тянул за свой штурвал, и самолет стал задирать нос все сильнее и сильнее, набирая высоту. Меня прижало к переборке, двигатели визгливо ревели, вытаскивая нас на воздушную гору. Наконец меня перестало давить к переборке, мы перестали лезть вверх и пошли на второй заход. Жаров заложил такой вираж, что я смог увидеть злополучную долину. Столбы дыма и огня окутали ее всю. Мы снова легли на старый курс и вошли в пологое пике. Вдруг машина стала содрогаться. Я понял, что командир открыл огонь из пушек, добивая эту банду агрессоров.
— Богдан, включи фотокинопулемет! — крикнул Жаров по связи. — Сейчас уходим! Несколько секунд!
— Уже работает, — ответил Богдан. — Успею отстрелять всю кассету, нечего везти домой чистую пленку.
Мы снова резко поползли в гору. Мимо прошла трасса красных и белых светящихся пуль — и это был весь ответный огонь снизу, из долины.
— Проснулся! — непристойно выругался Жаров. — Теперь уже твоя стрельба что мертвому припарки.
Мы развернулись и, перестроившись в походный строй, парами, как детишки в детском саду, только не держась за руки, пошли обратно. Вся война длилась пять минут. Я даже не успел прочувствовать, что участвовал в боевых действиях, вместе с экипажем наносил мощный удар по врагам йеменской революции.
Мы потом просмотрели кинопленку, и я ужаснулся. Такое не увидишь даже в кино, где специально создают боевую массовку. Сплошной огонь, дым, разбросанные по долине боевые машины, местами сбитые в бесформенную груду, словно художник-абстракционист нагромоздил все это искореженное железо, следуя своей больной фантазии. Планы были мелкими, и что там творилось с людьми — трудно сказать. А потом динамика движения — это не художественное кино, где можно выхватить из хаоса искусственно искаженное ужасом лицо солдата, офицера, то, что заранее спланировано режиссером и оператором. Здесь, в этом огненном железном скопище, среди рвущихся снарядов и мин, по-настоящему кромсало на кровавые куски солдат и офицеров, хоть и не видно их было на киноленте, снявшей всю жуткую картину вдоль долины, где поработали наши бомбардировщики.
Я сидел возле кресла Жарова, и мне очень хотелось знать, что чувствует в эти минуты профессиональный военный. А собственно, что он должен чувствовать, человек, уже прошедший одну кровавую мясорубку во Вьетнаме. Правильно сказал Богдан, что нам лучше, чем пехотинцам, потому что мы не видим убитых нами людей, хотя точно знаем, что убиваем. А пехотинец — он стреляет и видит, как убивает. Не каждой психике это под силу. Оказывается, трудно принять реалии: в теории все ясно — оказываем военную помощь революции, — а на практике — убиваем и убиваем людей. Если бы знать, кого мы убиваем, тогда все просто. Когда я вижу, что меня хотят убить, я не колеблясь открою огонь — тут защита собственной жизни. А кого убивали мы в долине? Разве мы лишали жизней врагов йеменской революции? Таких же простых феллахов, каких тысячи в Египте, Сирии, Ливане. Какое им дело до йеменской революции? Они пашут землю, сеют рис и хлопок, а подлинные враги йеменской революции сидят во дворцах и на виллах. Их мы не убиваем. Выходит, не туда мы бомбы кидали. Такой бы рейд на Эр-Рияд, и по королевскому дворцу короля Сауда нанести массированный удар. Интересно, что об этом думает Жаров, подмывало меня спросить полковника, и я чуть было не задал ему вопрос, но вовремя спохватился: мой вопрос прозвучал бы в наушниках у всех членов экипажа. Заткнись, философ!
