Идеальная мишень - Абдуллаев Чингиз Акифович (первая книга .TXT) 📗
– Интересно, – усмехнулся Рогов. – Действительно интересно. Кажется, я начинаю верить в ваши нестандартные подходы.
– Я могу рассказать вам очень занятную историю, которую слышал от отца, – продолжал Дронго. – В шестидесятые годы один человек решил защитить диссертацию по газетам военного времени. Он исправно проштудировал в библиотеках все газеты, выходившие во время войны, и написал диссертацию о нашем военном потенциале в первой половине сороковых. И что вы думаете? Диссертацию немедленно засекретили, настолько ошеломляющими оказались сведения о нашем военном потенциале во время войны. И это газеты времен войны, которые подвергались строжайшей военной цензуре. Вот вам и весь секрет. В ЦРУ, говорят, целые управления занимались подробным анализом всех выходивших в социалистическом лагере газет и журналов. Вы, очевидно, не знаете, что в состав Первого Главного управления КГБ СССР входили еще два сверхсекретных управления. Управление «Р», отвечавшее за оперативное планирование и анализ, и управление «И», уже тогда имевшее мощную компьютерную службу. Но, кстати, лучше всех прессу использовала особая секретная служба «А», которая занималась организацией дезинформации. Именно сотрудники этой службы готовили различные статьи в чужих газетах, они прекрасно понимали, как важно использовать печать в собственных интересах.
– Да, разумеется. – Рогов отодвинул тарелку. – Но почему вы уверены, что сумеете выйти на конкретный результат?
– Судя по вашим данным, Кочиевский отправил в Европу группу для захвата Труфилова, – пояснил Дронго. – Я абсолютно убежден, что противники Чиряева попытаются нанести ответный удар. Если я все рассчитал верно, мы вскоре узнаем о действиях этих групп. И тогда мне следует оказаться в нужном месте. В этом и состоит моя тактика. Я почти уверен: мы получим известия в ближайшие несколько дней.
– Да, – сказал Рогов, – теперь я понимаю, почему вас считают гением.
В следующее мгновение в столовую ворвался возбужденный Лукин. В пустом помещении сидели только Дронго и Рогов. Лукин подскочил к ним, посмотрел на Дронго.
– Говорите, – кивнул тот.
– Есть, – выдохнул Лукин. – Вы просили обращать внимание на любые происшествия в самолетах, вылетающих из Москвы.
– Что случилось? – спросил Дронго.
– Только что передали из Амстердама. На рейсе Аэрофлота Москва—Амстердам убили одного из пассажиров. Голландская полиция задержала всех пассажиров, ведется расследование.
– Они начали, – вздохнул Дронго, отодвигая тарелку. – Я так и предполагал. Они начали. Когда ближайший рейс на Амстердам?
Париж. 15 апреля
К дому на авеню генерала Леклерка я подъехал минут через двадцать после того, как договорился о встрече. Расплатившись с таксистом, я выскочил на тротуар. Подбежав к подъезду, нажал на кнопку домофона.
– Я вас слушаю, – раздался голос Сибиллы Дюверже.
– Это друг мистера Труфилова, – проговорил я, сдерживая кашель. – Я звонил вам недавно.
– Заходите, я живу на четвертом этаже. – Щелкает замок входной двери.
Я вхожу в подъезд, автоматически включается свет. Прохожу к лифту. И через несколько секунд после того, как открывается дверь и включается свет, раскрываются створки кабины лифта, распахиваются под приятную музыку. Вхожу в кабину, нажимаю на кнопку четвертого этажа. Когда всю жизнь видишь автоматически включающийся свет, чистые парадные и услужливо раскрывающиеся перед тобой створки лифта, поневоле вырабатывается совсем другой характер, чем у большинства бывших советских людей. Чаще всего мы видели замызганный темный подъезд, провонявший сивухой и мочой, и обшарпанные двери. Я не утверждаю, что все подъезды в нашей бывшей стране были такими, но и таких повидал немало.
Выхожу из лифта, озираюсь. На площадке четыре квартиры. На каждой двери имеется табличка. Прохожу по коридору и вижу наконец нужную мне фамилию. Едва подхожу ближе, как дверь открывается. На пороге стоит женщина. У нее темные прямые волосы, почти до плеч. Светлые миндалевидные глаза, нос с небольшой горбинкой, который ее совсем не портит, и тонкие сухие губы. Она смотрит на меня и, похоже, пытается вспомнить, где меня видела. Но вспомнить не удается – мы с ней никогда не встречались. Зато я сразу узнаю ее лицо. Мне показывал фотографию Кочиевский.
– Добрый вечер, – здороваюсь я.
Хозяйка молча пропускает меня в квартиру. Когда я вхожу и она закрывает дверь, я оборачиваюсь к ней.
– Должна вас предупредить, – говорит Сибилла, – я позвонила своему другу в полицию и сообщила о вашем визите. Камера наблюдения внизу уже сфотографировала вас, и ваша фотография уже имеется у нашего консьержа.
– Спасибо за предупреждения. – Я пытаюсь улыбнуться.
– Проходите, – приглашает Сибилла.
На хозяйке длинное черное платье, даже туфли на высоком каблуке почти не видны. Странно... Она что же, ходит на каблуках и дома? Впрочем, у каждого свои причуды. Но мне почему-то кажется, что она дома не одна... А может, хозяйка недавно принимала гостей и еще не успела переодеться? Стоит ли гадать? Мне вдруг приходит в голову, что она, возможно, специально так нарядилась, то есть из-за моего визита. В конце концов, разве поймешь француженку, пусть даже наполовину польку?
Я усаживаюсь на голубой диван. В просторной гостиной – царство «нового евростиля». Или, как его сейчас называют, «техностиля». Глубокие, причудливо выгнутые диваны, настольные лампы и торшеры четких геометрических линий... Небольшие лампочки освещают картины постмодернистов. И повсюду неяркий мягкий свет, словно рассеивающийся по гостиной. Хозяйка садится в кресло причудливой формы, стоящее напротив дивана.
– У вас ко мне дело? – Она берет со столика длинную пачку сигарет. Предлагает мне, но я качаю головой – уже откурил свое.
Сибилла щелкает зажигалкой, затягивается. Внимательно смотрит на меня. Сложно начинать разговор именно здесь. Париж... Картины постмодернистов на стенах, причудливый дизайн и эта женщина... Какое ей дело до моей судьбы, до моей дочери, до моей жизни? Как я могу ей объяснить, что произошло? Могу ли я надеяться, что она захочет мне помочь? Какое ей дело до моего горя?
– Извините, что беспокою вас так поздно, – говорю я, покашливая, – но у меня очень важное дело. Я не посмел бы даже позвонить вам, если бы речь не шла о самом дорогом для меня человеке, о моей дочери.
Она смотрит на меня с удивлением. Смотрит и курит, изящным движением стряхивая пепел в стоящую на столике пепельницу в виде головы льва, раскрывающего пасть.
– Я вас не совсем понимаю, – говорит она. – При чем тут ваша дочь? Какое я имею к ней отношение? Вы сказали, что вы друг Дмитрия Труфилова, и только поэтому я согласилась вас принять. Я действительно знала мистера Труфилова, недолго, но знала. Однако я не совсем понимаю, что именно вы от меня хотите.
– Мне нужно срочно увидеться с мистером Труфиловым. Я должен его увидеть, – говорю я, глядя в ее равнодушное лицо.
– Это даже... неприлично, – замечает Сибилла. – Вы врываетесь ко мне ночью, требуете найти человека, которого я не видела уже несколько лет, и при этом рассказываете о своей дочери. Я ничего не понимаю...
– Сейчас объясню.
Очевидно, я не совсем правильно начал разговор, моя сумбурная речь, вероятно, смутила хозяйку. Впрочем, трудно было бы требовать от меня четкости изложения в такой момент.
– Дело в том, что мне нужно срочно найти Труфилова. Я знаю, что он сейчас в Париже. Речь идет не только о судьбе моей дочери. Речь идет и о его судьбе. Я приехал его предупредить. Может так получиться, что завтра его убьют.
Она улыбается. Вежливо улыбается. Хваленая европейская вежливость.
– Вы говорите страшные вещи. – Сибилла докуривает сигарету и небрежно тушит ее в пепельнице.
– И тем не менее я говорю правду.
Кажется, мне нужно успокоиться и перевести разговор в русло неторопливой беседы с перечислением фактов. Но как рассказать этой особе обо всем, что случилось? Как рассказать о моей болезни, о пославшем меня полковнике Кочиевском, о нашедшем меня в Голландии Самаре Хашимове? Как ей все объяснить? Но я просто обязан найти доводы, которые ее убедят.
