Нелегалы 2. «Дачники» в Лондоне - Чиков Владимир (серия книг TXT) 📗
Имея подтверждающие данные резидента Овакимяна об исчезновении на Западе публикаций ученых-физиков по урановой проблеме, Квасников без указания свыше инициировал посылку директивы резидентурам в США, Англии, Франции и Германии начать поиск научных центров, где могут вестись теоретические исследования и практические работы по созданию суперсекретного атомного оружия, а также обеспечить получение оттуда достоверной развединформации.
И колесо завертелось…
Сначала пришел ответ из Германии: в донесении говорилось о том, что возле Пенемюнде в засекреченном исследовательском центре немцы разрабатывают дистанционно управляемые снаряды («Фау-1» и «Фау-2»), способные нести большой взрывной заряд. В феврале 1941 года резидентура в Нью-Йорке подтвердила правильность и своевременность поставленного Квасниковым задания: «…По сообщению агента Бир, ядерные исследования в США проводятся с некоторого времени секретно: ученые опасаются, что их публикации могут помочь немцам создать свою атомную бомбу…» Прочитав до конца шифровку, радости Квасникова не было предела: «Это надо же — как в воду глядел! Теперь главное — не сбиться, не затерять «атомный след»! А еще, — подумал он, — уговорить бы Фитина, [115] чтобы он не докладывал пока об этом наркому Берии…»
Когда Квасников обратился с этой просьбой к начальнику разведки, тот, загадочно улыбнувшись, спросил:
— А почему бы нам и не подстраховаться — не проинформировать его?.. Не дай бог, всплывет когда-нибудь содержание этой шифровки, и нам с тобой не миновать тогда лагерной пыли, а то и пули в лоб.
— Но если мы и проинформируем его, он же все равно не поверит! И обвинит еще в дезинформации. Уж я-то знаю его!
Квасников имел все основания отозваться так о Берии: однажды судьба уже сталкивала его с «железным наркомом». Было это в 1939 году, когда коричневая чума фашизма начала расползаться по всей Европе, и масса людей, спасаясь от варварства гитлеровцев, устремилась на территорию СССР. Для урегулирования вопроса о беженцах была создана советско-германская Контрольно-пропускная комиссия, в которую вошли представители различных наркоматов. От НКВД в нее вошел Квасников. В удостоверении, выданном ему Наркоматом иностранных дел СССР, говорилось о том, что он пользуется правом неприкосновенности, всеми прочими дипломатическими преимуществами и что ему предоставлено право многократного перехода советско-германской границы.
Для приема беженцев на советскую сторону Квасников не раз выезжал в Польшу, захваченную немцами, а в последней поездке в Варшаву у него произошла встреча с представителем грузинского католикоса Георгием Перадзе, который рассказал о том, что Берия с 1919 года поддерживал с ним связь, и потому попросил передать ему привет. Возвратившись из Польши, Квасников на всякий случай передал Берии привет, а об остальном умолчал, но нарком почувствовал, что Перадзе мог рассказать и еще кое о чем, и потому не только лично, но и через своих ближайших помощников пытался выяснить, что еще говорил ему грузинский священнослужитель.
Квасников, конечно, понимал, что дамоклов меч уже занесен над его головой, и поэтому был непреклонен в своих однотипных ответах, утверждая, что один на один с Перадзе не встречался, а был лишь участником общей беседы, и потому ничего другого тот сказать ему в присутствии посторонних не мог. Берия же, не поверив утверждениям Квасникова, стал относиться к нему с неприязнью, и каждый раз, когда через него поступали особо важные разведданные, нарком тут же подвергал их сомнению, подозревая Квасникова в умышленной дезинформации.
Рассказав обо всем этом Фитину, Квасников пояснил:
— А потом, нет смысла докладывать ему. Мы же еще не имеем данных, где конкретно могут вестись атомные исследования и какие ученые привлечены к этому делу.
Фитин ценил энергичный, точный и правильный ум Квасникова и иногда даже сожалел, что этого внешне сурового, строгого и требовательного к себе и подчиненным, трудолюбивого человека в свое время отторгли от работы над диссертацией.
Прекрасно понимая, чего от него добивается Квасников, начальник разведки дружелюбно заметил:
— Вы, Леонид Романович, постарше меня и по возрасту, и по опыту работы, поэтому давайте-ка готовьте шифровку. Можете за своей подписью… Я вам полностью доверяю.
И снова только в резидентуры США, Англии, Франции и Германии за подписью Антона (псевдоним Л. Р. Квасникова) пошло указание: выявлять научные центры, в которых ведутся разработки по созданию атомной бомбы, на какой стадии они находятся и какие научные силы к этому привлечены.
В начале февраля 1941 года произошло разделение НКВД на два самостоятельных наркомата — внутренних дел и госбезопасности. Квасников, воспользовавшись тем, что НКВД стал возглавлять не Берия, а Меркулов, с согласия Фитина оперативно подготовил докладную записку, в которой убедительно, со знанием существа вопроса и с учетом возможного в ближайшее время развязывания Германией войны с Советским Союзом обосновал необходимость расширения заграничных резидентур, а также открытия новых самостоятельных подрезидентур и групп, специализирующихся на добывании научно-технической информации, особенно в тех зарубежных НИИ и КБ, которые мобилизованы на создание средств вооружений. Тогда же, в 1941 году, по инициативе все того же Квасникова было принято решение о направлении в НТР молодых людей только с инженерным образованием, чтобы они могли разбираться в технологических процессах и понимать научную терминологию.
22 июня началась война с Германией. Для объединения усилий по обороне страны НКГБ и НКВД были слиты в один наркомат, который возглавил Л. П. Берия, а еще через два месяца пришел из Лондона ответ на запрос Центра об атомной бомбе. Это были ценнейшие материалы, в которых очень кратко сообщалось содержание представленного Уинстону Черчиллю особо секретного доклада Уранового комитета, а также информация о том, что идея создания сверхмощного оружия приобрела вполне реальные очертания. Что на совещании британского комитета начальников штабов приняты рекомендации о немедленном начале работ и изготовлении первых бомб через два-три года. Что английские физики определили уже критическую массу урана-235, а также сферическую форму заряда, разделенного на две половины, и установили, что скорость их соударения должна быть не ниже двух — трех с половиной тысяч метров в секунду. Что наиболее приемлемым способом отделения урана-235 от других изотопов является метод газовой диффузии.
Досконально изучив разведывательные данные из Лондона по просьбе Фитина, Квасников вместе с ним доложил информацию Берии. Первая реакция наркома была отрицательной: это, мол, «деза», нацеленная на отвлечение материальных, людских и научных ресурсов от удовлетворения насущных потребностей фронта, обеспечения его новейшими видами вооружений. Мало того, Берия еще и накричал на Квасникова, назвав его «бумагомаракой» и «умником».
— Тоже мне… выискался ясновидящий на мою голову! — заключил Берия.
Ни за что бы не сносить головы Леониду Романовичу, если бы за него не заступился начальник разведки: он убедил Берию, что это не Квасниковым, а резидентурой в Лондоне зафиксированы первые шаги, первые замыслы по созданию атомной бомбы. Что Квасников лишь помог разобраться во всей этой «научной зауми». Косный, чрезмерно подозрительный Берия не сумел сразу оценить колоссальный успех разведчиков в Лондоне и счел разведданные дезинформацией. Но когда в один пакет сошлись дневник немецкого офицера, захваченного в плен под Таганрогом, и научная экспертиза показала, что это были математические расчеты по тяжелой воде и урану-235, а также письма Флерова и подосланный с курьером из Лондона полный доклад Уранового комитета (копия его была получена разведкой через агента Гомера [116] из знаменитой «большой пятерки»!), Берия решился сообщить это Сталину запиской и попросил Фитина доложить ее проект через два дня.
