...Начинают и проигрывают - Квин Лев Израилевич (книги онлайн полностью .txt) 📗
Долгое молчание. И тихое, едва слышное:
— Буду…
24.
Страх то придает крылья ногам, то приковывает их к земле.
Так изрек некий французский философ и, по-моему, не совсем точно. Ведь мужество тоже то придает ногам крылья, то приковывает их к земле.
Все зависит от конкретных обстоятельств.
Вот, например, мужественный человек идет в атаку; у него и в самом деле будто крылья вырастают. И он же не сделает ни шага назад, словно ноги его приросли к земле, когда самому приходится отражать атаку врага.
У труса все наоборот. Надо стоять насмерть — у него появляются крылья и он летит со всех ног назад, в тыл. Пришла пора атаковать — попробуй оторви его от земли.
Никто не застрахован от смерти в бою. Хоть и поется в песне, что смелого пуля боится и штык его не берет, однако каждый фронтовик знает, сколько смельчаков гибло и от пуль, и от снарядов, и от мин. Но у труса действительно меньше шансов уцелеть — и тут песня права. Не говоря уже о том, что на поле боя обезумевший от страха, бегущий без оглядки человек представляет собой великолепную мишень, что снаряд может достать труса и в кустах, где он надеется пересидеть атаку, его, если даже он уцелеет, ждет самая страшная, самая позорная смерть — от своих.
И получается, что, постыдно убегая от опасности, трус не только предает товарищей и теряет честь, совесть, человеческий облик, но, в конечном итоге, и собственную шкуру, ради которой так старался.
Нечто подобное произошло и с Владимиром Изосимовым.
Не знаю, каким он был солдатом на фронте. И выяснить это вряд ли удастся. Изосимов служил в пехоте, а в стрелковых ротах старожилов не бывает. Народ там, особенно во время наступления, долго не задерживается. Скорее всего, Изосимов ни в какую сторону не выделялся: солдат как солдат. Ведь трусость тем и опасна, что проявляется не всегда, не постоянно, а лишь при определенных условиях. На лице человека не написано, что он трус, и даже если кто не прочь в домашних условиях пустить в ход кулаки, то это еще само по себе ни о чем не говорит. Наступает момент, когда надо собрать воедино все свои духовные силы, — и осечка!
Изосимов попал на передовую в период затишья, когда шла ленивая пулеметная перестрелка и покряхтывали нечастые мины; не было подходящего случая проявить себя в ту или другую сторону.
А в атаке он так и не побывал — за день до начала наступления вонзился в плечо осколок случайного снаряда.
Острая боль, испуг, а затем радостнее чувство избавления от опасности. Ранение не тяжелое, кость хоть и задета, но не сильно. И никаких тебе наступлений, никаких атак, никаких взрывов, случайных и не случайных, — впереди тихие блаженные госпитальные дни.
А из дней, как известно, складываются недели, из недель — месяцы. Возвращение на фронт представлялось делом очень отдаленного будущего. Может быть, лечение окажется затяжным. Может быть, на худой конец, удастся пристроиться в тылу; есть ведь такие ловкачи, чем он хуже? А может быть, к тому времени кончится война — не продолжаться же ей вечно.
Поначалу все слагалось отлично. Изосимоза привезли в энский госпиталь, неподалеку от его родного города — подумаешь, несколько сот километров; иных забрасывает на самый Байкал, а то и дальше. Жена нашла общий язык со своим директором, приспособилась навещать частенько, выполняя попутно всякие деликатные поручения начальства. Приезжала она не с пустыми руками; мастер на хлебозаводе в военное время — сила! Рана тоже не подводила: с одной стороны, заживала успешно, с другой — не слишком быстро.
Но время шло. И снова фронт, казавшийся вначале таким далеким, почти нереальным, стал угрожающе приближаться. Правда, Изосимов знал кое-какие примитивные способы, оттягивавшие сроки полного выздоровления, но злоупотреблять ими не следовало: его лечил опытный врач.
Пользуясь щедрыми дарами заботливой супруги, Изосимов стал завязывать полезные знакомства. Да вот не все получалось так, как надо! Подружился с веселой медсестричкой Руфой Богатовой — и напрасно: ее по дисциплинарным причинам отставили от секретарствования в медицинской комиссии, определявшей судьбы раненых. Начал прилаживаться к временно заменившему ее мужчине, и тоже только зря время потерял: тот оказался непьющим, некурящим, неприступным, как железобетонный дот.
И вот настал день, которого Изосимов опасался. Вместе с другими выздоравливающими он предстал перед медицинской комиссией. Не помогли жалобы на продолжающиеся боли в плече, на быструю утомляемость, на общую слабость. Врачи признали его годным к несению воинской службы в строевых частях. Единственное, чего он все-таки добился, пустив в ход все, вплоть до скупых мужских слез, был месячный отпуск для завершения курса лечения в домашних условиях.
И на том спасибо! Небось там, в своем городе, ему, раненому фронтовику, удастся что-нибудь сообразить.
Через день Изосимов, уже в полной форме, с тощим рюкзаком за плечами, явился в канцелярию госпиталя за бумагами. Расписался в получении, откозырял и зашагал в сторону вокзала. Отойдя от госпиталя, развернул проходное свидетельство, выписку из истории болезни — и глаза выпучил: «Признан негодным к несению воинской обязанности с исключением с учета». И ранение совсем другое указано: не в плечо, а в легкие.
Кто-то, оформляя бумаги, ошибся — неслыханная удача!
Одного опасался Изосимов: явится в свой военкомат по месту жительства, а там уже знают — хватились в госпитале, сообщили.
Нет, не хватились! Нет, не сообщили!…
В военкомате с Изосимовым долго разговаривать не стали: выписали «белый билет» и отпустили с богом на четыре стороны. Все счеты с армией, с фронтом кончены раз и навсегда!
Устроился шофером на химический комбинат, стал работать. Дом — полная чаша, машина тоже приработки дает. Жить можно, пусть где-то и идет война.
Но вот однажды…
Нет, ничего особенного не случилось. Просто увидел случайно, выезжая из ворот комбината, лаборанта из госпиталя — вежливый такой, услужливый, раненым, которые сами карандаша не держали, письма домой писал.
Лаборант тоже узнал Изосимова, замахал, улыбаясь, руками: остановите!
Изосимов затормозил, выбрался из кабины. Постояли, потолковали: как жизнь, то да се. Потом вдруг лаборант возьми да спроси:
— А как вы в гражданке очутились, Володя? Вас ведь комиссия назначила после отпуска в часть?
Изосимов оторопел от неожиданности. Полез торопливо в карман за своим «белым билетом», стал убеждать, что, как домой приехал, заболел сильно. Туберкулез, открытая форма. Вот его и освободили.
Тот не поверил:
— Здесь же указана совсем другая статья!… Слушайте, а вы не подделали? Не бойтесь, я не выдам, но это же страшная штука. Знаете, что могут дать?
И тут Изосимов, облившись от страха потом, посчитал, что лучше сказать правду. Да, так случилось. Но не его ведь ошибка — чужая. Да и не читал он бумаги, не знает, что в них было: не ему предназначены, военкомату. Вот он туда, не читая, и сдал. А что «белый билет», — откуда ему знать? Раз дали, значит, наверно, так и надо.
Лаборант от души посмеялся:
— Думаете, военный трибунал таким сказкам поверит?… Эх, Володя, Володя, жалко мне вас! Умный парень, а сглупили. Пропадете не за грош.
— Что же делать? — вконец растерялся Изосимов.
— Выход вообще-то есть… Сейчас мне некогда, а вот после работы давайте встретимся, потолкуем, если не против?
Против? Да он как утопающий за соломинку!
Встретились вечером у Изосимова. Выпили, закусили, не касаясь того разговора: Изосимов сам не решался начать, и гость почему-то не заикался. И лишь уходя, уже во дворе, сказал негромко, положив Изосимову по-дружески руку на плечо:
— Симпатичны вы мне, Володя; так и быть — помогу.
— Как? — пролепетал Изосимов, судорожно расстегивая пуговицы на гимнастерке — на дворе холодно, а ему нечем дышать.
— Заменю листы в книге протоколов медкомиссии. Тогда с какой стороны ни возьмут — все у вас чисто.
