Идеальная мишень - Абдуллаев Чингиз Акифович (первая книга .TXT) 📗
– Я могу тебе чем-нибудь помочь? – спросила она.
– Нет. – Мне не хотелось так отвечать ей, но мне действительно уже ничем нельзя помочь.
Почти сразу же после этого разговора меня позвали к полковнику Кочиевскому. Десятого апреля я поговорил с ним, а потом весь день знакомился с личными делами «связных» Труфилова. Затем я получил деньги и позвонил агенту по недвижимости. Следующий день заняли хлопоты по оформлению квартиры. Я взял такси, заехал за матерью и дочкой. А через несколько часов – переезд на новую квартиру.
Мы подъехали к многоэтажному дому. Нужно было видеть восторг Илзе. Мы прошли к подъезду. Я набрал код, открыл дверь, и мы вошли в шикарный, по нашим понятиям, подъезд. Поднялись на четвертый этаж, и я открыл дверь ключом.
– Это наша новая квартира, – сказал я торжественно и закашлялся, смазывая эффект. Мать посмотрела на меня. Она теперь часто смотрела на меня таким вот вопрошающим взглядом. Илзе первая ворвалась в квартиру и замерла на пороге. Потом подошла к окну. Отсюда открывался вид на реку. Я снова закашлялся, подходя к ней.
– Тебе нравится здесь? – спросил я ее.
– Да, – прошептала она и почему-то помрачнела. – Это наша квартира? – с сомнением спросила она.
– Я купил ее на имя твоей бабушки, – ответил я, отводя глаза.
– У тебя появились такие деньги? – Илзе была уже взрослой. Я даже не заметил, как она выросла.
– Появились. Я раньше вкладывал деньги в акции одной компании и теперь, продав их, получил неплохую сумму.
– Это действительно наша квартира? – переспросила Илзе.
– Конечно. Я могу показать документы.
– Не нужно. – Дочь снова подошла к окну, посмотрела на панораму, открывавшуюся из окна. И отвернулась.
– Так тебе нравится, дочь?
Илзе промолчала. И я отправился по делам. Вечером я сам позвал мать для последнего разговора. Возможно, вообще последнего разговора с матерью в моей жизни.
– Мы должны поговорить, – сказал я, когда мы расположились на кухне после общего ужина. Я выложил на стол оставшиеся деньги – четыре тысячи долларов.
– Откуда у тебя столько денег? – спросила мать.
– Мне заплатили, – в эту ночь мне не хотелось ей врать.
– Заплатили? Такие деньги? Квартиру ты тоже купил на эти деньги? Я не видела у тебя никаких акций.
– Да. И квартиру – тоже.
– Я могу быть уверена, что ты не сделал ничего такого, о чем мне даже страшно подумать?
– Можешь. Я не сделал ничего плохого. Я завтра улечу в Европу.
– Это срочно, – поняла мать.
– Очень. – Я не стал ей говорить, куда именно я собираюсь лететь. Ей не нужно этого знать, а мне будет спокойнее, что она ничего не знает.
– Когда ты вернешься?
– Я не знаю. – Лицо матери стало каменной маской. Она понимала гораздо больше, чем я думал. – Я действительно не знаю, – сказал я и мучительно закашлялся.
– Ты серьезно болен, – она уже не спрашивала, она утверждала.
– Да, – честно признался я, – может быть, мне удастся там показаться врачам.
– Зачем ты хочешь уехать? Это как-то связано с теми деньгами, которые ты получил?
– С ними тоже. Послушай, мама, когда мы сюда переезжали, я тебе говорил, что у нас могут быть некоторые трудности, а потом все нормализуется. Но все получилось немного по-другому. Я тебе ничего не говорил о своей болезни. Сегодня я тебе могу сказать. Я болен. Очень серьезно болен.
– Я знаю, – сказала она, глядя мне в глаза, – я уже давно все знаю. И не только от друга Илзе.
– Врачи считают, что мне уже нельзя помочь. – В эту ночь мне нужно было забыть о жалости, забыть о своих чувствах, иначе я не смог бы ей ничего рассказать.
Она молчала. Я не представляю себе, как она смогла это выдержать. Я понимал, какую боль я ей причиняю. Но я обязан был сказать все. В нашем последнем разговоре.
– Может быть, лучше отдать эти деньги на твою операцию? – спросила она.
– Нет. Во-первых, их не хватит. А во-вторых, уже поздно, – безжалостно ответил я, – ничем помочь уже невозможно. И поэтому я купил квартиру на твое имя. Можешь ее сдавать и жить на эти деньги. В немецком банке я открою счет на имя Илзе. И сообщу вам номер счета. Ты будешь ее доверителем. Я думаю, туда тоже поступят деньги. Пока не знаю, сколько. Пять тысяч. Или десять.
– Когда ты вернешься? – снова спросила она.
– Не знаю. Я могу не вернуться вообще. Обещаю тебе, что я не сделаю ничего плохого. Но боюсь, что меня могут использовать. И поэтому не могу сказать тебе ничего определенного. Поэтому я и купил для вас квартиру. Извини, что не могу больше ничего для вас сделать. Илзе уже взрослая, она сама о себе позаботится, и о тебе, если понадобится.
И тут моя мама заплакала. Беззвучно, горестно. Первый раз в жизни. Я не видел ее плачущей даже тогда, когда умер отец. Тогда она держалась, чтобы не показать нам своего горя. Сейчас она сидела передо мной и молча плакала. Будь проклята моя жизнь! Что я мог ей сказать? И что я мог сделать? Победить свою проклятую болезнь? Вернуть деньги и остаться умирать с голоду вместе с матерью и дочерью? Что я должен был делать?
Нас все время учили, что социализм лучше капитализма. Но это были одни слова. Дешевая пропаганда. И как мы смеялись над собственными идеологическими лозунгами. Как мы над ними издевались. Мы выезжали на Запад и видели, что там люди живут гораздо лучше. Там было изобилие в магазинах, там ходили счастливые, улыбающиеся люди, там было все, а у нас – масло и водка по талонам и в парткомах – кретины и карьеристы.
Нам тогда казалось, что стоит убрать эту дурацкую систему, унижающую человека, и мы заживем прекрасно. Откуда нам было знать, что власть грязных денег ничуть не лучше власти любого государства. Но при социализме я мог все же надеяться, что после моей смерти мать и дочь будут получать приличную пенсию, а дочь закончит школу и поступит в институт. Конечно, им пришлось бы нелегко, но они бы жили. Сносно жили. А сейчас? Не будь этих чертовых денег, их бы ждало нищенское существование на пенсию моей матери.
Да, «постсоветский» капитализм не принес нам никакого облегчения. Кто-то сказал великую фразу: «Все, что нам говорили про социализм, было ложью, все, что нам говорили про капитализм, оказалось правдой».
С другой стороны, никто не виноват, что все так случилось в нашей семье. Моя болезнь, моя неудачная судьба, исковерканная личная жизнь. По большому счету, мне в конце жизни даже повезло. Удалось найти полковника Кочиевского, моего «благодетеля», давшего неожиданный шанс решить как-то наши проблемы. Я смотрел, как плачет моя мать, и молчал. Мы оба боялись разбудить Илзе.
– Ты можешь продать обе квартиры и вернуться в Ригу, к сестре, – предложил я матери, – только не доверяй маклерам. Лучше переведи деньги через солидную фирму или банк. Они помогут тебе купить домик в Риге. Этих денег хватит на неплохой дом.
Она вытерла слезы. Посмотрела мне в глаза.
– Когда ты родился, Эдгар, – сказала она, – я чуть не умерла. Сегодня я первый раз в жизни пожалела, что тогда осталась жива.
– Не говори так, мама.
– Я очень переживала тогда из-за твоего отца. От него не было никаких вестей. Может, это сказалось на твоей нервной системе?
– Нет, – улыбнулся я, – врачи считают, что я много курил. Это наказание за мое легкомыслие и несдержанность.
– Ты очень похож на отца, – вздохнула мать. – Мне казалось, что ты будешь его продолжением. Я так хотела, чтобы у тебя тоже был сын. Но Илзе похожа на вас обоих.
– Ты ей ничего не говори, – попросил я мать, – может, еще все кончится хорошо и я вернусь.
Она всегда чувствовала малейшую фальшивую ноту в моих словах. И теперь она медленно покачала головой:
– Ты говоришь мне неправду.
Я наклоняю голову, беру ее руки в свои и замечаю, как сам начинаю плакать. Что мне ей сказать? Как мне ее утешить?
– Прости, прости меня, – шепчу я ей, словно сам виноват в своей болезни.
Она кладет мне руку на голову.
– Будь сильным, – говорит она чуть дрогнувшим голосом, – я знаю, как это страшно. Твой отец умер от похожей болезни. Будь сильным, Эдгар. Он держался до самого конца. Только об одном тебя прошу: постарайся вернуться. Я хочу еще раз увидеть тебя. Ты мне обещаешь?
