Медная пуговица - Овалов Лев Сергеевич (полная версия книги .TXT) 📗
Железнов открывал мне глаза на Марту с такой стороны, с какой я ее еще не видел.
А я – то подозревал, что она приставлена ко мне немцами.
Еще больше меня интересовало, как отнесется к появлению Железнова Янковская.
Она приехала под вечер, прошла в столовую, села у стола, закурила.
– Вас можно поздравить, – сказала она, – Эдингер доволен вами.
– А вы уже осведомлены об этом? – спросил я.
– Я обо всем осведомлена, – сказала она. – Особенно, если это в какой-то степени касается меня.
– У меня тоже есть для вас новость, – сообщил я. – Я нанял себе шофера.
– Для чего? – резко сказала она. – Это лишнее!
– Не могу же я постоянно злоупотреблять вашей любезностью, – спокойно возразил я. – Кроме того, он уже здесь.
– А кто он такой? – поинтересовалась Янковская.
– Русский эмигрант из Таллина, – объяснил я. – Виктор Петрович Чарушин.
– Ах Август! Август! – укоризненно заметила Янковская. – Вас еще легко обвести вокруг пальца.
Я, разумеется, не согласился.
– Вы преувеличиваете мою наивность.
– Документы его вы по крайней мере видели? – осведомилась Янковская. – Вы можете их мне показать?
– Разумеется, – сказал я и принес документы из кабинета.
Она внимательно их пересмотрела.
– К сожалению, ни к чему нельзя придраться, – недовольно сказала она.
– Почему “к сожалению”? – удивленно спросил я.
– Потому что всегда лучше, чтобы документы были чуточку не в порядке, – заметила она, поджимая губы. – У людей, которые выдают себя не за тех, кем они являются в действительности, всегда бывают слишком хорошие документы.
Мы помолчали.
– Может быть, он подослан немцами? – высказала она предположение. – Хотя с таким же успехом может оказаться и русским партизаном. Не исключено даже, что вы сами предложили ему убежище. – Она прищурила свои хитрые глаза. – Смотрите, Август, не вздумайте вести двойную игру, – предупредила она меня. – Во второй раз я уже не промахнусь.
– У вас слишком развита профессиональная недоверчивость, – развязно сказал я. – Я во всем следую вашим советам, а что касается шофера, по-моему, этот шофер всего-навсего только шофер.
– Он здесь? – спросила Янковская.
Я нажал звонок, вызвал Марту.
– Если Виктор здесь, пригласите его, – сказал я.
Железнов немедленно появился в столовой, очень вежливый, спокойный, независимый.
Янковская долго, чересчур долго рассматривала Железнова, но он не проявил никакого нетерпения.
– Как ваша настоящая фамилия? – внезапно спросила она.
– Чарушин, – невозмутимо ответил Железнов.
– Откуда вы сюда попали?
– Из Таллина, – все так же безмятежно ответил он.
Он говорил по-русски, но в его голосе звучало что-то чужеземное: у него были актерские способности.
– Мне не нравятся ваши документы, – сказала она.
Железнов только пожал плечами. Она отпустила его.
– Мне он и сам не нравится, – сказала она, когда Железнов вышел. – Фальшивые люди умеют казаться симпатичными.
– На его счет у меня другие соображения, – сказал я. – Вы заметили, как он говорит по-русски? По-английски он говорит гораздо лучше, без какого бы то ни было акцента.
Янковская упрямо покачала головой.
– Если бы Интеллидженс сервис понадобилось, чтобы он был русским, он бы не акцентировал, – уверенно возразила она. – Кстати, вы сами неплохо говорите по-английски.
Она ушла и не показывалась два дня, она сердилась на меня за проявленную мною самостоятельность и хотела дать мне это почувствовать.
Шестнадцатого днем ко мне заехал какой-то гауптштурмфюрер.
– Господин обергруппенфюрер просил напомнить, что он ждет вас сегодня вечером у себя, – с изысканной вежливостью предупредил меня посланец.
Я тут же взял свою телефонную книжку и за полчаса выписал для Эдингера имена всех сотрудниц покойного Блейка.
Вечером Железнов отвез меня к Эдингеру.
Начальник гестапо занимал просторный особняк.
В подъезде дома дежурил эсэсовец, дверь открыл мне тоже эсэсовец.
Навстречу вышел сам Эдингер и ввел меня в гостиную.
Просторная комната казалась удивительно тесной – так она была заставлена мебелью. Тут были и столы, и столики, и этажерки, всякие горки и полочки, стулья, кресла, пуфы, везде было полно всякой посуды, хрусталя и фарфора, ваз и статуэток; все эти предметы были, несомненно, накрадены здесь же, в Риге, или, как выражались сами немцы, реквизированы.
Но если мебель, посуда и безделушки были позаимствованы Эдингером в Риге, то великое множество салфеточек, накидочек и дорожек, по всей вероятности, были привезены из Дортмунда, где жил Эдингер до начала своей политической карьеры.
Вышитые гладью красные и коричневые буквы старомодного готического шрифта сплетались в назидательные надписи и украшали диван, стены и этажерки: “У того хороший дом, кто все добыл своим трудом”, “Того, кем труд не позабыт, господь всегда вознаградит”, “Если женушка верна, то спокойно спит она”…
На диване, загораживая широкой спиной одну из таких надписей, сидела та самая дама, которую я видел вместе с Эдингером у профессора Гренера.
Эдингер подвел меня к ней.
– Позволь, Лотта, представить тебе… – он на секунду задумался: – Пока что господина Августа Берзиня. Вероятно, ты его помнишь, он бывает у доктора Гренера.
Она церемонно поздоровалась и устремила свой тусклый взгляд на круглый столик перед искусственным камином, явно привезенным сюда тоже из какого-то другого помещения.
Столик был сервирован для кофе. На нем стояли крохотные кофейные чашечки, рюмки, вишневый ликер, печенье и бисквитный пирог. Перед столиком стояли обитые золотистым шелком низкие пуфы; и столик, и пуфы освещал торшер с тусклым желтовато-бежевым абажуром, украшенным каким-то неясным синеватым рисунком.
– Пригласи господина Берзиня выпить чашку кофе, – отдал Эдингер команду своей супруге.
Она смущенно улыбнулась:
– Господин Берзинь…
Мы сели за стол, эсэсовец, открывший мне наружную дверь и исполнявший здесь обязанности горничной, принес дымящийся кофейник, госпожа Эдингер разлила по чашкам кофе, а сам хозяин налил мне и себе ликеру.
