Ювелир с улицы Капуцинов - Самбук Ростислав Феодосьевич (читать книги без TXT) 📗
— А вы почему отмалчиваетесь, господин Шпехт? Неужели вас это вообще не интересует?
“Э-э, тебе меня не поймать!” — внутренне усмехнулся Петро и начал долго и скучно говорить об искусстве вообще и его значении в подъеме общей культуры народа.
— Все вокруг да около, — раздраженно пробормотал Мор.
Но это как раз и устраивало Петра. Он ответил с предельной наивностью:
— Но ведь по этому поводу существует официальная точка зрения, и сам доктор Геббельс утверждает…
Лицо Роберта перекосилось, словно от зубной боли.
— Мы все очень хорошо знаем официальные мнения. Но иногда хочется услышать что-то оригинальное.
— К сожалению, за оригинальность частенько приходится сурово расплачиваться, — предостерегающе заметила Лотта.
— В этой комнате оригинальные, — Дора сделала ударение на этом слове, — мысли не преследуются. Друг Лотты может положиться на нашу откровенность, как полагаемся и мы на его.
— Ой, как тяжело жить сейчас в нашей стране!.. — вздохнул Петро. — И вы сами это хорошо понимаете…
— Справедливые слова! — воскликнула Дора. — Я подписываюсь под ними обеими руками. Да, из этой страны надо бежать. Но куда? — И Дора принялась разглагольствовать о необходимости бегства от мира — пускай кругом будут войны, революции, для настоящего человека все это не имеет никакого значения.
Как ни раздражала эта претенциозная болтовня хозяйки, Петро вовсе не намерен был вступать в полемику с ней. Однако он был приятно удивлен, когда вдруг в спор вступил Мор.
Они уже пообедали и отдыхали в гостиной. Мор ходил по комнате и, глядя себе под ноги, возбужденно говорил:
— Вы призываете отсиживаться в своих квартирах и не высовывать носа на свежий воздух. Да, да, в этом квинтэссенция ваших взглядов, Дора, никуда от этого не уйдешь. Но замечали ли вы как отличаются комнатные растения от тех, которые развиваются в естественных условиях? Они низкорослые и чахлые, но попробуйте пересадить их на настоящую почву — и они быстро наберут силы. Вместо этого вы вкупе со многими из тех, кто причисляет себя к духовной элите, проповедуете идею о крепких замках в дверях. Разве вы не понимаете, что это грозит утратой всех завоеваний цивилизации, открывает путь для пробуждения самых низких инстинктов и жестокости? Разрушительные силы победили бы — и все полетело бы вверх тормашками!
— Но ведь вы нарисовали картину, близкую к реальной! — воскликнула Лотта.
Оставив реплику Лотты без возражения, Мор продолжал:
— И все это стало возможным потому, что я и вы согласились с существующим порядком, спрятали голову под крыло, как страус. Спохватились, а уже поздно… Храбрейшие либо погибли, либо погибают в полосатых халатах за колючей проволокой, а мы стали послушной скотинкой, проповедуем покорность и прячемся за дверями с замками новейшей конструкции…
— Что же вы предлагаете? — спросила Дора.
— Я не врач и не собираюсь выписывать рецепты, — проворчал Мор. — Не надо задавать такие вопросы человеку, который сам себе бессилен помочь…
— И все же выход должен быть, — осторожно произнес Петро.
Мор посмотрел так, словно впервые увидел его.
— Конечно, конечно, — согласился, — только все это не для меня… — Он как-то сразу скис, быстро распрощался и исчез.
С уходом Мора разговор оборвался. Петро вспоминал испытующие взгляды Роберта, его встревоженность, которая так не вязалась с последующим поведением, таким неосторожным, даже вызывающим.
Лотта поднялась.
— Завтра мы будем целый день вместе, моя дорогая, — поцеловала Дору в щеку.
Отправились пешком. Под вечер немного приморозило, но все равно в воздухе чувствовалось дыхание весны. Шли молча. Лотта почувствовала: мысли Германа где-то далеко… Осторожно взяла его под руку. Петро крепко сжал ее пальцы, словно боялся потерять, и Лотта пожалела, когда навстречу вдруг выскочило такси. Уже возле дома Петро потер лоб и спросил:
— Я не кажусь сегодня слишком мрачным?
Лотта засмеялась и покачала головой.
Мор явился к Доре в полдень. Петро опередил его и успел развесить картины так, чтобы на них падал рассеянный свет. Роберт сразу оценил это. Он отступил на несколько шагов и долго стоял перед картинами.
— Матейко есть Матейко! — произнес он, наконец, и присел на стул перед картиной. — Я люблю его ранние произведения. Когда-то в Кракове я побывал в музее Матейко — и, скажу вам, такого баталиста поискать надо. Не холодный летописец, а исполненный страсти художник; невольно кажется, что он сам был участником запечатленных им событий. А этот этюд принадлежит к позднему периоду. Очень характерный для Матейко того времени. Бывают же такие метаморфозы — зрелый мастер уступает юноше. И все же, — вздохнул, — Матейко остается Матейко!..
— А мне больше нравится пейзаж, — вмешалась Лотта. — Посмотрите, сколько в нем воздуха и простора!
— Прекрасный пейзаж, — согласился Мор. — Я слышал о Васильковском, но вижу его картину впервые. Ее мог написать человек, знающий и любящий степь. Глядите… — вскочил он вдруг со стула и сделал шаг в сторону. — Если отсюда посмотреть, то видно, как марево повисло над степью. Зной, все притихло, и только жаворонок купается в вышине… Красота неповторимая… Где вы достали это чудо, Шпехт?
— У одного краковского спекулянта — монополиста по сбыту картин. Это лучшее, что он мог предложить.
— Я ездил в Краков еще перед войной. Хотел посмотреть на Вавель и знаменитый скульптурный алтарь Ствоша в Мариацком костеле. Между прочим, — обратился вдруг к Петру, — где вы живете в Кракове?
— Вблизи Вавеля, на улице Мицкевича, — без запинки ответил Петро. Он неплохо изучил Краков — прожил гам неделю перед поездкой в Берлин.
— Прекрасный район. Много зелени, эти величественные башни крепости…
— В Кракове я никак не могу отрешиться от мысли, что попал в средневековье. Закрою глаза — и вижу рыцарей верхом на конях, яркие знамена… Прекрасный город! — Петру снова показалось, что Мор смотрит на него внимательным насмешливым взглядом. Впрочем, может быть, это всего лишь плод воображения, результат обостренной настороженности.
Роберт решил отметить приобретение новых картин и пригласил всех в ресторан.
— Только, — предупредил, — мне хотелось бы пригласить еще одного человека. Вы его знаете — штурмбаннфюрер Амрен. Он немного потворствует мне, а такое заслуживает поощрения.
— Это тот, который был с вами в Бреслау? — удивилась Лотта. — Он ведь типичный солдафон!
Петро не мог упустить случая встретиться со штурмбаннфюрером!
— Но ведь это нужно Мору, — сказал. — Да и я не прочь встретиться с Амреном.
— Пожалуйста, — легко согласилась Лотта, — мне все равно.
В ярко освещенном зале ресторана играла музыка, пели безголосые, но глубоко декольтированные девицы. За большинством столиков сидели военные; певицы им нравились, и они громко аплодировали. Много пили и громко разговаривали, смеялись и танцевали, спорили и хвастались своими подвигами.
Петро сел так, чтобы рядом осталось свободное место для Амрена. Тот вскоре появился, блистая новым мундиром.
— Вы сегодня сверкаете, как новая монета, господин штурмбаннфюрер, — подал ему руку Петро.
— Обер… — поправил Амрен.
— Что — обер? — не понял Роберт.
— Оберштурмбаннфюрер, — не мог скрыть счастливой улыбки Амрен. — Вчера получен приказ.
— Поздравляю!
Петро начал разливать коньяк.
— Выпьем за успех еще одного оберштурмбаннфюрера! — провозгласил Роберт.
Слова “еще одного” звучали явно иронически, но Амрен, купавшийся в лучах славы, ничего не замечал. Он снисходительно похлопал Петра по спине, спросил о его успехах и, не дожидаясь ответа, почтительно наклонился к Доре — с падчерицей группенфюрера Лауэра следует быть особенно любезным.
— За что вам присвоили такое высокое звание? — спросила девушка; глаза у нее лукаво блеснули.
— За службу, — не моргнув глазом, ответил Амрен. — Конечно, за добросовестную службу.
— Когда же вы успели так отличиться? Может быть, подвиг?..
