Парижский антиквар. Сделаем это по-голландски - Другов Александр (книги онлайн без регистрации .TXT, .FB2) 📗
И на этом этапе надежность и преданность тех, с кем ты работешь, становится одним из главных условий не просто успеха, а выживания в прямом смысле этого слова. Гутманис всегда был уверен в своих людях. Ни разу он не получал удара в спину и поверил в свою абсолютную способность управлять людьми и точно определять их намерения и мотивы поступков. Так что полученная сегодня информация ошеломила его.
Немного придя в себя, Гутманис стал прикидывать примерный масштаб угрозы своему бизнесу. Именно бизнесу, так как угрозу его собственному существованию ему часто приходилось если не игнорировать, то ставить на второе место. Он пережил два покушения на свою жизнь — после них он и покинул Россию — и знал, что такое ужас приговоренного. Одновременно он научился даже в таком состоянии просчитывать свои шаги.
Соловьев не был способен понять того, что Гутманис в принципе не мог себе позволить передать право мести другому человеку. Он должен был сам извести предательство в своем доме. А бизнес до сих пор оставался для него и работой, и семьей, и увлечением. И домом. И пусти он сейчас в него в качестве хозяина кого-то другого — этот дом был бы обречен на разрушение.
Сейчас Гутманис думал не об этом — еще слушая Соловьева, он точно знал, что нужно сделать. А вот как это должно быть сделано, следовало решить. Но только после трезвого и холодного размышления. Просидев еще полчаса, Гутманис, не глядя в поданный официантом счет, бросил на стол несколько купюр и тяжело поднялся. Неторопливо шагая к выходу он думал о том, что теперь должен будет каждую секунду сдерживать свой гнев и ненависть к тем, кто его предал. Сев в машину, он устало велел везти его домой. Отпустив водителя и поднявшись к себе в квартиру, сел на стул у небольшого столика с телефоном у входа и некоторое время неподвижно сидел, глядя перед собой. Затем вздохнул и снял трубку.
Завадская стоит, недружелюбно насупившись. Судя по всему, Вера успела поделиться с ней своими подозрениями касательно рода моих занятий и целей поездки в Париж. Хуже того, она рассказала и о моем неуместном появлении в ресторане. К сожалению, объяснений избежать никак не удастся — в настоящий момент взбунтовавшаяся хозяйка дома перекрывает вход в дальние комнаты и с места двигаться не намерена. Одета она в туго подпоясанный роскошный шелковый халат, что странным образом придает ей особенно воинственный вид.
— И не думайте, молодой человек, Вера с вами разговаривать на станет. И вообще, люди вашего рода занятий нам в семье не нужны.
Стараясь поаккуратней подбирать слова, чтобы не обидеть хозяйку квартиры, объсняю:
— Наталия Алексеевна, вообще говоря, речь о нашем браке пока не шла. Не знаю, что говорила вам Вера…
Неосторожный намек на то, что любимая внучка могла представить события в неверном свете, окончательно выводит Завадскую из себя, и она резко прерывает меня:
— Она мне ничего не говорила, сама все вижу! Я сейчас о другом! Запомните — у нас с вами не может быть ничего общего. У меня свои счеты с теми, на кого вы работаете. То, что происходило в России, не имеет оправдания!
Мне нечего возразить; не может быть ничего хуже и глупее в разговоре, чем личная тема, переходящая на политику. Я думал, этот абсурд возможен только в Россия во время родственного застолья, причем ближе к подаче сладкого. Оказывается, я ошибался.
— Наталия Алексеевна, я не могу нести ответственность за Октябрьскую революцию. За восстания Пугачева, Разина и Ивана Болотникова — тоже.
Хмыкнув, Завадская ненадолго задумывается. Потом что-то вспоминает и с язвительной радостью говорит:
— А в первый раз пришел как будто за картинами! Замаскировался! Знала бы, кто такой, на порог бы не пустила!
Ясное дело, не пустила бы, поэтому и маскировался. Постепенно заводясь, все-таки стараюсь сдерживаться.
— Да, именно так. Как будто за картинами! С разными людьми дело имею, приходится маскироваться!
Скрестив руки на груди, Завадская царственно кивает головой на входную дверь:
— Молодой человек, я не намерена с вами больше разговаривать!
Собственно говоря, я тоже пришел общаться не с ней, а с ее внучкой. Но разве этой даме что-нибудь втолкуешь? Терять уже нечего. Понимая, что Завадской руководят по преимуществу личные мотивы, все-таки иду по ее неверному пути и сваливаюсь в политику:
— Хорошо, я уйду. Только рол занятий тут ни при чем. Вы не на меня злитесь. Вы на себя злитесь. Вы, эмигранты, относитесь к России как к очень старой и очень больной родственнице. Изредка вспоминаете, еще реже навещаете. И стараетесь поскорее уйти и забыть, чтобы не портить себе настроение!
И совсем уж непоследовательно добавляю:
— Можно, я все-таки с Верой поговорю?
— И не думайте! Я вам уже сказала…
За ее спиной раздается голос:
— Все обсудили? Бабуль, дай нам поговорить.
Завадская в негодовании всплескивает руками и, окинув нас возмущенным взглядом, удаляется в глубину квартиры, бормоча что-то неодобрительное в адрес Веры. На этот раз она явно недовольна поведением своей внучки.
Скрестив на груди руки, точь-в-точь как ее престарелая родственница, Вера вопросительно поднимает бровь. У нее на редкость неприступный и холодный вид. Безумно хочется ее поцеловать. Ей очень идут тонкий вишневый свитер и узкие черные брюки.
— Что ты хотел?
— Кофе.
Поперхнувшись от неожиданности, Вера качает головой и с каким-то даже сожалением сообщает:
— Какой ты нахал!
— Это не нахальство, а парадоксальное мышление в его частном проявлении. Нам надо спокойно поговорить. Пойдем куда-нибудь посидим.
— Ладно, сделаю я тебе кофе.
— А Наталия Алексеевна?
Не особенно почтительно махнув рукой в сторону комнат, Вера ведет меня на кухню. Сварив кофе и поставив на стол чашки, она садится напротив. Подперев щеки ладонями, некоторое время насупленно смотрит, как я пью. Потом неохотно делает глоток из своей чашки и говорит:
— Не смей вмешиваться в мою личную жизнь.
— Я не вмешиваюсь. А что ты так разозлилась? Он собирался делать тебе предложение?
Вера слегка краснеет от этой неожиданно верной догадки и, помедлив, кивает:
— Хотя бы и так.
— И ты хотела его принять? Тогда извини.
— Это не имеет никакого значения. Пусть делают предложения. Я решу, какое из них принимать. Тем более, что от некоторых такого не дождешься.
Самое время уйти от щекотливой темы. Поставив пустую чашку, предлагаю:
— Может, все-таки пойдем куда-нибудь? Наталия Алексеевна не слишком довольна моим присутствием.
Вера отрицательно качает головой:
— Не могу. Я же тебе вчера говорила — у меня сегодня встреча с этим изобретателем, Тьери. Если хочешь, поехали со мной. Кстати, ты, случайно, не из-за этого пришел? С тобой я перестала верить в случайные совпадения и бескорыстные отношения между мужчиной и женщиной.
Минут через двадцать мы уже едем в машине. Стараясь отвлечь Веру от мысли о моем интересе к Тьери, без умолку обсуждаю предстоящий визит.
— Он хоть пьет, этот изобретатель? Одному мне пить будет неудобно. А в трезвом состоянии слушать, что он думает о путях технического прогресса, абсолютно невозможно.
Вера терпеливо молчит. Она ведет свой ярко-красный «рено-меган» очень аккуратно. Редкий случай — сидя рядом с водителем, не давишь пол правой ногой в поисках педали газа и не стискиваещь в раздражении зубы, когда двигатель трясет машину, залы, чаясь на слишком высокой передаче.
Разговор о спиртном носит исключительно светский отвлекающий характер — хорошее красное сухое вино мы на самом деле уже купили. А правда заключается в том, что визит к Тьери действительно представляет для меня интерес. Встреча на набережной, при всей ее экзотичности, навела на некоторые размышления. Скудность информации по делу Лорана заставляет приглядываться к каждой мелочи, и я осторожно поинтересовался у Веры, когда ее познакомили с Тьери.
