По светлому следу (сборник) - Томан Николай Владимирович (лучшие бесплатные книги TXT) 📗
— Классически взяли! — восхищенно воскликнул главный кондуктор, поправляя широкой ладонью седые пушистые усы с рыжевато-желтыми подпалинами от табачного дыма. — Великое это искусство — взять с места тяжеловесный состав.
НА ТОРМОЗНОЙ ПЛОЩАДКЕ
Поезд набирал скорость, все чаще постукивая колесами на стыках рельсов. Усевшись на жесткую скамейку тормозной площадки, майор достал папиросы и угостил Сотникова. Главный кондуктор, чиркнув спичкой по коробку, прикрыл ее широкой ладонью и протянул Булавину. Нагнувшись, прикурил от его папиросы. Некоторое время сидели молча, с удовольствием попыхивая сизоватым дымком. Встречный ветер крепчал с каждой минутой. Булавин поднял воротник шинели, задумался.
Еще неизвестно, где советские войска нанесут главный удар противнику и через какие станции пойдет основной поток груза для обеспечения этого удара, а враги уже настороже. В перехваченной директиве резидентам их разведки так прямо и говорится: «Усильте наблюдение за прифронтовыми железнодорожными станциями».
«Неужели и за Воеводином ведет кто-то наблюдение?» — уже в который раз сегодня спрашивал самого себя майор Булавин.
Погруженный в размышления, он не замечал ни главного кондуктора, ни покачивающейся перед тормозной площадкой стенки большегрузного вагона.
— Вы на паровозный дымок обратите внимание, товарищ майор, — вывел Булавина из задумчивости голос Сотникова.
Поезд шел теперь по закруглению, и локомотив хорошо был виден с площадки вагона, на которой находились Булавин с Сотниковым. Майор взглянул на трубу паровоза и заметил частые выхлопы отработанного пара, слегка сероватого от легких примесей дыма.
— Отличное сгорание, — удовлетворенно заметил главный кондуктор. — Умеют топить ребята!
Булавину понравилась эта глубокая заинтересованность главного кондуктора в работе паровозной бригады, и он стал внимательно прислушиваться к его словам.
— С такой бригадой, — неторопливо продолжал Сотников, — не страшно даже, когда фашистские стервятники вдруг обрушатся. Мы хоть и накрепко с рельсами связаны, но не беспомощны перед врагом. Маневрируем, увертываемся от его бомб. Нелегкое, конечно, это дело. Невредимыми уйти из-под бомбежки не всегда ведь удается…
И старик нахмурился, вспоминая что-то. В уголках его глаз резче обозначились глубокие, похожие на трещины, морщины.
Поезд шел теперь под уклон, и скорость его все возрастала. Хмурый сосновый бор в легкой дымке тумана, голые поля, еще не прикрытые снегом, небольшие поселки с дымящимися трубами, отдельные домики, группы деревьев и черные от грязи дороги — все это, медленно у горизонта и стремительно вблизи полотна железной дороги, разворачивалось перед глазами майора Булавина.
Рассеянно поглядывая на этот вращающийся пейзаж, Евгений Андреевич все с большим интересом прислушивался к словам Сотникова. Майор считал совершенно необходимым для успеха своей работы знать все, чем жила его станция, и он никогда не упускал случая побеседовать с местными железнодорожниками. Это давало ему возможность быть в курсе событий не только производственной, но и личной их жизни. С особенным вниманием относился Булавин ко всему новому, что рождалось на станции Воеводино.
— Не слыхали вы, Никандр Филимонович, — спросил он Сотникова, — как там у паровозников с их лекторием? Не охладели они к этому делу?
— Ну, что вы, товарищ майор? — удивился Сотников. — Все больший размах оно приобретает. Вначале, когда Сергей Доронин только подал мысль о таком лектории, действительно с большой опаской отнеслись к ней некоторые: война, мол, а вы академии тут затеваете, — мыслимое ли это дело? А Сергей им в ответ: «Потому, говорит, и затеваем, что война. Хотим, говорит, через лекторий опыт передовых машинистов обнародовать, научить и других лучше работать и тем помочь фронту».
Булавин давно уже знал и от самого Доронина и от других машинистов об этом лектории, созданном при техническом кабинете паровозного депо, но ему любопытно было послушать, как к этой затее относится главный кондуктор — человек трезвый, рассудительный, хорошо знающий настроения местных железнодорожников.
— По-вашему, значит, дело стоящее? — снова спросил Булавин, внимательно разглядывая суровое, обветренное лицо Никандра Филимоновича.
— Как же не стоящее, если в депо нашем каждый день растет число тяжеловесников? Должен вам сообщить к тому же, что и моя кондукторская бригада аккуратно посещает лекторий Доронина.
Сказав это, главный кондуктор поднялся с места и, держась за металлическую скобу, высунулся с площадки. Поезд снова шел теперь по закруглению, и весь состав его был на виду.
— Ну, а вы-то почему лекторием машинистов так интересуетесь? — не без удивления спросил Булавин, когда главный кондуктор вернулся на свое место.
— А потому, видите ли, что прямая у нас, у кондукторских бригад, связь с паровозниками, — убежденно заявил Сотников. — Стоит мне или, скажем, хвостовому кондуктору недосмотреть за составом — и сразу вся успешная работа машиниста пойдет насмарку. Поезд из-за неисправности любого вагона придется остановить на ближайшей станции, а то и вовсе в пути. Вот и прощай тогда график!
Помолчав немного, настороженно прислушиваясь к паровозному свисту, Никандр Филимонович продолжал свои рассуждения:
— Ну, а наша кондукторская бригада от паровозной зависит еще больше. Разве можем мы в связи с этим не интересоваться, каким образом собираются машинисты водить скоростные тяжеловесные поезда? Вот и ходим в их лекторий. И можете не сомневаться: хорошо теперь знаем, где Сергей Доронин думает разгон поезду дать, где придержать его.
— Что вами движет с политической точки зрения, я, конечно, понимаю, — задумчиво произнес Булавин. — Но ведь вам, человеку далеко уже не молодому, просто физически нелегко посещать этот лекторий?
— А кому же нынче легко? — удивленно поднял мохнатые брови главный кондуктор. — Солдатам на фронте легче разве? А со стороны действительно кое-кто может подумать: к чему, мол, старику эта академия? Вот сосед мой, к примеру, Аркадий Илларионович Гаевой, никак не может этого уразуметь. А у меня, сами знаете, сыновья на фронте…
Никандр Филимонович, прищурясь, пристально посмотрел на Евгения Булавина и, расстегнув шинель, достал из кармана гимнастерки аккуратно сложенный треугольничек.
— Вот вчера только от меньшего своего получил, — сказал он, разворачивая и протягивая майору исписанный листок. — Хоть и не жалуется ни на что, но сам-то я не понимаю разве, как им там нелегко?
РАСЦЕНЩИК ГАЕВОЙ
Комната, в которой работал Гаевой — расценщик паровозного депо, была совсем маленькой. Тут стояли всего два стола да шкаф с делами. Единственное окно было до половины занавешено газетой, так как находилось на первом этаже и в него могли заглядывать любопытные.
Лысоватый, гладко выбритый, застегнутый на все крючки и пуговицы форменной гимнастерки, Гаевой сидел за столом и с удивлением смотрел на своего помощника Семена Алешина, худощавого парня с всклокоченной ярко-рыжей шевелюрой и сердитым выражением лица.
— Чему же ты удивляешься, Семен? — спрашивал он Алешина, разглаживая на столе замусленные листки нарядов. — Почему не веришь, что Галкин сто сорок процентов вырабатывает?
— Да потому, что лодырь он, этот ваш Галкин, — раздраженно отозвался Алешин, глядя исподлобья на Гаевого. — Он и ста-то процентов никогда не вырабатывал. Разобраться еще надо, откуда у него теперь сто сорок.
Гаевой сокрушенно покачал головой и тяжело вздохнул:
— Удивляешь ты меня, Семен. А еще комсомолец. Что же ты, не веришь разве патриотическому порыву Галкина?
— Скажете тоже — патриотическому порыву! — усмехнулся Алешин. — Да откуда у него этот порыв? Будь у меня такое, как у него, здоровье, сидел бы я разве в нашем депо, хоть оно и прифронтовое? А он сидит и очень крепко за свою бронь держится, незаменимого специалиста из себя разыгрывает.
