Последний ворон - Томас Крэйг (читать книги полностью без сокращений TXT) 📗

Часть вторая

Заливные язычки жаворонков

6

Беглецы

Сквозь грязные стекла старенького такси почти ничего не видно, в ночи смутно проступают крупные холодные звезды. Скопление жалких лачуг в предместьях Пешавара похоже на военный бивуак. Обри чувствовал, что он слишком стар и оторван от жизни, чтобы просто так, открыто, окунуться в гетто афганских беженцев, но вернувшихся в страну после ухода русских. Посему он внутренне благодарил темноту, изнуряющую разницу во времени и присутствие угрюмо молчавшей Роз. Она, как и Обри, прильнула к стеклу. Пятна от ее дыхания – словно кружки в комиксах или карикатурах, изображающие речь. В темноте кабины проступала мертвенная бледность ее лица. В то же время она с детским любопытством вглядывалась в темноту. Сидевший за баранкой афганский парнишка насвистывал что-то не в лад, не сказав ни слова о Хайде, хотя и был специально послан встретить их в аэропорту. Его молчание не сулило ничего хорошего.

Обри откинулся назад. С повой силой вернулось потрясение от бессвязного разговора с позвонившим ему Хайдом. Казалось, теперь оно никогда его не оставит. Ярость Хайда, его почти маниакальная подозрительность, скрытность, нежелание что-либо сообщить, настойчивые требования вывезти его – все отдавалось в голове, как у него в кабинете, когда там меняли трубы. Отчаяние Хайда вызывало в нем не утихавшее чувство вины.

Он позвонил Шелли, попросил принять меры к вывозу Патрика, одернул его за любопытство и запретил сообщать кому-либо о том, что Хайд жив. Питер недовольно проглотил замечание, согласился действовать тайком, как, по его словам, каменщик, работающий налево, используя инвентарь фирмы, но все же согласился.

Хайд твердил одно... Харрел. ЦРУ. Харрел. Это был крючок, который Обри должен был заглотить. ЦРУ уничтожило жену Никитина. После этого Хайд повесил трубку, зная, что теперь-то Обри явится и что его спасение обеспечено.

Роз настояла, что полетит вместе с ним. У Обри по хватило духу отказать. Теперь же, глядя на нее, он сожалел, что не поехал один. При виде ее он испытывал угрызения совести: в ней, как в зеркале, отражались и увеличивались его собственные тревоги. И то и другое одинаково раздражало его.

Не может такого быть, это всего лишь перестраховка, вновь и вновь пытался убедить он себя. Это переутомление, мания, просто Патрик дошел до точки. Однако за Патриком охотятся из-за того, что он что-то видел...

Обри вздохнул. Роз дернулась, словно ее ударили, сделала гримасу и снова уткнулась в грязное окно. Ее поведение раздражало Обри. Какого черта, думал он, она хочет разглядеть в этой кромешной тьме! Потом почувствовал, что такси перестало вилять из стороны в сторону и замедлило ход. Поверх лохматой шевелюры водителя в свете фар показались полуразвалившиеся кособокие хибарки, одна или две под крышами из гофрированного железа, остальные кое-как покрыты соломой и тростником, стены из камня, кирпича, глины, картона или жести со следами фирменных знаков нефтяной компании или других коммерческих символов. Обри вздрогнул от неведомо как возникшего предчувствия, что он опоздал. К чему опоздал, он не мог точно сказать, но определенно опоздал. Паренек дал знак, и они вышли в холодную ночную тьму. Роз, нервно сжимая воротник меховой накидки и беспокойно оглядываясь, в нерешительности остановилась. Неприятный пронизывающий ветер трепал ее волосы и юбку. Обри поднял воротник и плотнее сжал рукоятку трости. "Поговорите с Годвином– и тогда поверите его объяснению того, что я видел". Уже договорились. Тони поменял билет с рейса Нью-Йорк – Лондон на рейс «Эр Индии» в Пешавар. Будет здесь завтра. Темно, хоть выколи глаза. Лишь холодное сияние замерзших звезд да кое-где просачивающийся тусклый свет и отблески открытых очагов. Запах приготавливаемой пищи, вонь отхожих мест. Парнишка дружелюбно, но нетерпеливо махнул рукой в сторону одной из хижин, более солидной по сравнению со стоящими по соседству. У порога Обри задержался, как отец блудного сына, подумал он, и Роз позволила взять себя под руку – жест, подбодривший обоих. Он кивнул, пытаясь улыбнуться, и они вошли внутрь. Открывший дверь афганец отступил в сторону, словно слуга. Еще до того, как глаза привыкли к тусклому свету освещавшей комнату лампы, жилище произвело на Обри угнетающее впечатление – здесь было не теплее, чем снаружи, холод твердого земляного пола проникал сквозь подошвы, шляпа касалась потолка.

Он снял шляпу. Здесь воняло – да еще как! – нечистотами, немытым телом, самогоном и еще сладковатым дымком, который он не сразу распознал. Афганец и парнишка, который вел такси, явно смущенные, вышли, закрыв за собой скрипучую дверь. Они с Роз остались стоять у двери, словно не были знакомы с единственным обитателем комнаты.

Патрик Хайд, разглядывавший грязную растрескавшуюся стену, повернул голову и с трудом сосредоточил на них взгляд. Обри, потрясенный внешним видом Хайда, потерял дар речи. На давно не бритом, заросшем бородой лице Хайда в желтом свете керосиновой лампы зияли чернотой запавшие глаза. Он машинально прижал к груди бутылку, словно боялся, что ее отнимут. Похоже, он их но узнал. Его мешковатые афганские штаны и рубаха, как и тонкий матрас, на котором он лежал, вызывали отвращение.

Обри ощутил, как Роз дергает его за рукав. Боже правый, подумал он. Он стыдился собственных чувств, но был не в состоянии подавить их. Они заглушили даже чувство вины. Он никогда не видел Хайда таким... как сказать? Конченым. Роз дергала его за рукав, словно ищущий утешения ребенок, но он не мог отвести глаз от Хайда. Патрик дошел до точки. От него воняло, он был пьян и, как теперь понял Обри, витал в парах гашиша.

Хайд, словно больной, приподнялся на локте: узнавая их, окинул недоброжелательным взглядом. Хрипло заворчав, снова откинулся на спину, словно он их ждал, но как нежеланных гостей. Обри стало тесно в этой грязной сырой комнате, голову распирало от невмещавшихся там мыслей. Казалось, молчание поселилось здесь навечно. Обри только глядел, не отрывая глаз, а комната, словно через все щели, наполнялась атмосферой вины и жалости. Убогая обстановка хижины как нельзя лучше подчеркивала жалкое положение, в котором оказался Хайд.

По и без того обнаженным нервам ударил визгливый голос Роз. Она отпустила рукав Обри и с воплем ринулась к Хайду. Хайд, сжавшись, отпрянул от нее. Такое бурное выражение эмоций вызвало у Обри жгучее чувство стыда. Она вырвала из рук Хайда бутылку и швырнула ее в глиняную стену. Бутылка не разбилась, только из горлышка тонкой струйкой полилось содержимое. Потом она вцепилась в грязную рубаху Хайда и принялась его трясти.

– До чего ты, черт возьми, себя довел, Хайд! – кричала она. Накидка сползла с ее широких плеч на пол. Обри чуть было не ринулся ее поднимать. – До чего ты, черт возьми... – продолжала она, встряхивая Хайда, но крик перешел в рыдания... – себя довел, ты, безмозглый, паршивый...

Она, обмякнув, как ее накидка, сползла на пол рядом с грязной кроватью. Хайд глядел на нее как на нежданно ворвавшегося пришельца: беспомощно, смущенно, потом благодарно, облегченно. Обри смотрел, как плечи Роз сотрясали глубокие судорожные рыдания. Она, обхватив Хайда руками, всем телом прижалась к нему.

– Хайд, черт тебя возьми... – всхлипывала она. Обри заметил, как Хайд грязной рукой неуверенно провел по ее волосам.

Неведомо сколько времени Обри в замешательстве глядел на них, испытывая чувство вины и облегчения. Он ощущал себя лишним, но понимал, что должен оставаться здесь. Хайд ни на минуту не упускал из виду Обри, будто его объятия с Роз были всего лишь игрой. Сжимавшие плечи Роз руки его говорили больше, чем глаза.

Наконец он откинулся на постели, а Роз, вытирая слезы и громко всхлипывая, тяжело уселась у него в ногах. Хайд бросал злобные взгляды на Обри. Роз своими большими руками растирала – пот, крушила – гашиш и листки папиросной бумаги, потом с отвращением смахнула их на пол. Близость, видно, приносила успокоение; она выглядела удовлетворенной, как медсестра, обнаружившая при осмотре только небольшие растяжения, пару порванных связок да порезы и ушибы. У Обри не было такой уверенности. Он видел во взгляде Хайда бессильную угрозу, которая, правда, в дальнейшем, возможно, не реализуется.