Ночные бульвары - Райнов Богомил Николаев (читаем книги бесплатно .txt) 📗
— Ну, и что с того?
— Ничего.
— Тогда выпьем по маленькой на посошок да разойдемся.
Робер заказал.
— С каких пор у тебя этот любовник?
— Не твое дело.
— Знаю. Просто так спрашиваю. С каких он у тебя пор?
— Нет, ну до чего ты надоедлив. Допрос, что ли, проводишь? По какому праву?
— Никакого допроса. Так, беседуем. Впрочем, если хочешь, можем сменить тему.
— Вот это что-то разумное.
«Верно, сменим тему. Станем говорить глупости — что придет в голову.»
Официант принес заказ.
Робер вытащил изо рта мокрый окурок и зажег новую сигарету. Затем поднял рюмку и отпил до половины.
— Ты становишься воздержаннее, — заметила Марианна.
— Нет. Просто бережливее.
— В затруднении?
Он кивнул.
— Плохо живешь?
Он снова кивнул.
— Костюм у тебя неплохой…
— Да, но единственный.
— Чем вообще занимаешься?
— Тем же, чем и раньше.
«Врешь. Ничем ты не занимаешься. И ничего не осталось у тебя от того Робера, который трудился. Ничего, кроме привычки держать сигарету во рту, чтобы освободить руки для кистей и палитры. Ну вот, теперь они у тебя совершенно свободны. Свободны от всего — даже от кистей и палитры.»
— Тебе бы к Пикассо за советом сходить… — предложила Марианна после краткого молчания.
— Тайна известна мне и без Пикассо.
— В чем же дело тогда?
— Ну вот, теперь ты становишься надоедливой. Оставь! — Он устало махнул рукой.
— Как хочешь…
Она замолчала, но немного погодя снова добавила:
— И все же жил же ты как-то все эти годы.
— Совершенно верно. Жил как-то. Жил всяко. В последнее время даже с немалыми деньгами в кармане. Но сейчас все кончено. Полный крах.
— И окончательный?
— Скорей всего.
Он выплюнул недокуренную сигарету, подпер голову ладонью и стал смотреть на улицу. Ряды прохожих поредели. За каштанами напротив загорелись зеленые буквы неоновой рекламы, и деревья в темноте стали плоскими и неестественными, словно декорации.
— Ты только не подумай, — сказал Робер, вновь повернувшись к столу, — что я позвал тебя на судьбу свою пожаловаться.
— Я ничего и не сказала.
— Потому что в сущности у меня нет причин жаловаться. Мне даже хорошо. Человеку всегда хорошо, когда ему нечего больше терять.
Она посмотрела на него, но ничего не ответила.
— Разве не так?
Она молчала и смотрела на него.
— Потому что если нечего терять, значит, единственная возможная перемена — что-то приобрести.
— Например, вечный покой.
— Да, даже и это. Когда устал — я хочу сказать: устал до предела, — то это не самая страшная перспектива.
— Любишь ты пофилософствовать, — заметила Марианна. — С тех еще пор любишь. И может быть, в этом и состоит все твое несчастье. Потому что в том зверятнике, куда нас с тобой впихнули, коли цел остаться желаешь, так действовать нужно.
— А ты, действующая, чего достигла?
— Может, и немногого, но прогореть еще не прогорела.
— А, ну да: у тебя есть любовник.
— Почему бы и нет! Я тебе девственность свою беречь не обещала.
— Ничего, что любовник староват…
— Разумеется, ничего.
— И довольно дурен собой…
— Тоже без значения. Главное, что состоятелен и верен. На этом свете, милый мой, если чересчур взыскателен будешь, так можешь и без ничего остаться.
— Если б я был таким уж взыскательным, то вряд ли захотел встретиться с тобой…
Он сказал это вполголоса, почти про себя, но эффекта это не уменьшило.
— Слушай — может, я и правда не такая, какой пятнадцать лет тому назад была, но я тебя останки подбирать не звала, и не позволю такому никудышному, как ты, грубости мне преподносить. — Говорила она тихо, но усталый голос приобрел металлический тембр, и движения, которыми она складывала перчатки, были нервными и отрывистыми. — Так что до свиданья.
Марианна встала. Она хотела взять со стола сумку, но Робер поймал ее за руку.
— Обожди. Дай сказать пару слов, а потом можешь уходить.
— Мне некогда. Я пошла.
— Марианна, не устраивай сцен. На нас смотрят.
— Что ж тебя это так волнует? Тебе ведь нечего терять, — поддела она его, однако присела на краешек стула.
— Я понимаю, что обидел тебя, но сказал это совершенно машинально.
— Сорвалось с языка то, что думал.
— Ну да, да — я так думал. А если что-то думаешь — что проку это скрывать.
— Ну вот, я и пошла…
Робер посмотрел на нее. Потом пожал плечами.
— Можешь идти. Уходи, если хочешь. В конце концов этим все решается…
Марианна потянулась за сумкой и уже хотела снова встать, но задержалась на мгновение и спросила:
— Ты хотел сказать мне пару слов…
— Забыл уже, — пробормотал Робер и потер рукой лоб. — Не подумай, что притворяюсь — правда забыл.
— Ну, нет — это уже слишком. Держишь меня, якобы чтобы что-то сказать, а теперь я же должна тебя специально уговаривать, чтоб ты это сказал.
— Забыл, уверяю тебя, — повторил тихо Робер. — То, что помню: просто не хотел, чтобы ты ушла.
— Потому что не взыскателен, да?
— Не знаю. Возможно. Потому что, когда в первый раз увидел тебя в этом кафе, то подумал сначала, что это не ты. И даже когда убедился, что это ты, так мне больно стало, что даже не нашел в себе сил заговорить.
— Сердце разрывается.
— Нет — не из-за внешности, о которой печется любая женщина. Не знаю, сколько лет тебе дают, но не удивился бы, что на тебя засматриваются. У тебя есть еще на что посмотреть, если речь идет о постели. Но, боже мой, это не то, за что человек запоминает женщину, и так запоминает, что она остается единственной в его жизни.
— Это надо отметить. Платоническая любовь… Неужели до этого докатился?
— Ты вот вскочила недавно. Но послушай, как ты разговариваешь, и сама увидишь, что я прав. Ты стала вульгарной, Марианна, бесстыдной.
— Слушай…
— …и это бестыдство — и в лице, и в гриме, и во взглядах, которыми ты окидываешь публику, в жестах, в скрещивании ног так, что юбка у тебя задирается на бедра…
— Мы что, женаты с тобой, или что?
— …и в этих вещах нет даже искренности молодых бесстыдниц, а есть лишь привычка, а за этой привычкой кроется усталость и досада, и испорченность, и сам уж не знаю, что еще.
— Ты прирожденный писатель. По моему, я тебе это уже как-то говорила. Вот видишь: одна маленькая ошибка в профессии — и вся жизнь насмарку.
— И все же, — продолжал Робер, не слушая ее, — и все же в этой чужой женщине есть что-то и от Марианны…
— Ну наконец-то…
— Слушай, Марианна. Когда на прошлой неделе я захотел встретиться с тобой, то еще не был банкротом и в кармане у меня хватало средств оплатить женщину — женщину первого сорта, если бы это было то, чего я хотел. Но я хотел Марианну, хотел тебя или то, что от тебя осталось, и потому пришел тогда, и потому пришел и сегодня, и наверняка потому недавно нагрубил тебе с досады, что так мало осталось у тебя от Марианны.
— И самая красивая девушка на свете не может дать больше того, что у нее есть, — сказала она назидательно.
Робер не ответил. И не продолжал. Сказать было больше нечего. Не было смысла больше говорить. Он помолчал, потом пробормотал, словно оправдываясь:
— В сущности, это и есть то, что я забыл. Просто хотел тебе объяснить, чтобы ты не сердилась.
Марианна сморщила лоб и свои полные губы в гримасе сожаления.
— Фантазер ты, Робер. Такой же фантазер, как и раньше. Может быть, это — единственное, что осталось у тебя с тех пор, если не считать твой злой язык. Ты хочешь найти во мне девицу пятнадцатилетней давности и считаешь себя обиженным, когда не находишь. Но ты посмотри только на самого себя — посмотри, на кого ты сам похож. Да ты, по сути, лишь развалина того Робера. И все же, как видишь, я сохраняю самообладание и сдерживаю свои слезы.
— Какой я, меня не интересует. В себя я влюблен никогда не был. Я любил Марианну.
— Врешь. И причем именно с вульгарностью, которую приписываешь мне. Человек всегда в первую очередь любит самого себя, а уж потом растрачивает чувства на любовные истории.
