Красотки кабаре - Суворов Олег Валентинович (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
– Ну и что? – живо возразила Эмилия. – Зато благодаря этому родилась «Баллада Редингской тюрьмы»!
– Странно, – заметил Фихтер, глядя на нее с откровенным обожанием, – но мне всегда казалось, что женщины должны с презрением относиться к человеку, который предпочитает им юнцов.
– А мне странно другое, – подхватил Вульф. – Все три наших кумира умерли на пороге двадцатого века, в девятисотом году, причем примерно в одном возрасте. Владимир Соловьев скончался 31 июля, когда ему было 47 лет, Оскар Уайльд немного позже – 30 ноября, в возрасте 46 лет, а Фридрих Ницше чуть раньше – 25 августа. Хотя к тому времени ему уже исполнилось 56 лет, но, поскольку он сошел с ума лет за десять до того, общая закономерность сохраняется.
– Ну и о чем это говорит? – поинтересовался Фихтер. – О том, что все они принадлежат прошлому веку, или о том, что их идеи окажут влияние на век двадцатый? Но тогда в чем будет состоять это влияние?
– Не знаю. – И Вульф красноречиво развел руками. – К сожалению, я не пророк… Меня возмущает другое – крайняя самовлюбленность ваших кумиров. До какого детского хвастовства доходил Ницше: «Куда бы я ни пришел, лицо каждого при взгляде на меня проясняется и становится добрым, а старые торговки не успокоятся, пока не выберут для меня самый сладкий из их винограда… Я благостный вестник, с меня на земле начинается великая политика…» А вспомните, что писал о себе Уайльд: «Я был символом искусства и культуры своего века… Немногие достигали в жизни такого положения, такого всеобщего признания. Боги щедро одарили меня. У меня был высокий дар, славное имя… блистательный, дерзкий ум… Что бы я ни говорил, что бы ни делал – все повергало людей в изумление… все, к чему бы я ни прикасался… все озарялось неведомой дотоле красотой».
– Но это действительно так, и он имел право оценивать себя подобным образом! – возразила Эмилия.
– Разве? – скептически усмехнулся Вульф. – А почему же этот «блистательный гений» превратил свою жизнь в отвратительную трагедию, влюбившись в пустого, недалекого, но смазливого подростка? Разве это признак гениальности – жить ради ублаготворения своего ничтожного любовника, причем даже неважно какого пола?
– Вы слишком строги к одаренным людям, – сердито заметила актриса.
– Не к одаренным, – живо возразил Вульф, – а к самовлюбленным! На мой взгляд, все беды человечества проистекают именно от тех людей, которые обладают преувеличенным самомнением. И самый скверный случай – это когда самодовольством пытаются скрыть свои комплексы неполноценности, когда способностей значительно меньше, чем самомнения! Недаром же религия считает смирение одной из основных добродетелей, а гордыню – жесточайшим грехом!
– Христианская религия! – вмешался в разговор Фихтер. – Но общество, состоящее из скромных и смиренных, попросту невозможно. Каждый человек стремится к утверждению за счет других! Силы нашей души питаются слабостью душ окружающих…
– И именно в этом главная трагедия нашего века, – грустно согласился Вульф. – Недалекие, но самовлюбленные люди утверждаются с помощью власти, а не через создание духовных ценностей, к чему они просто неспособны…
Во время проводов фрейлейн Лукач, которая жила в престижном венском районе Леопольдштадт, расположенном между Дунайским каналом и Дунаем, инициатива незаметно перешла в руки Вульфа, поскольку именно он знал ее адрес. Данное обстоятельство вновь возбудило в лейтенанте Фихтере столь откровенную враждебность, что Эмилия заметила это и, уже прощаясь на пороге своего дома с обоими поклонниками, потребовала:
– Пообещайте мне, господа, что в мое отсутствие вы не будете ссориться!
Оба молча согласно кивнули головами, тут же склонив их для поцелуя, причем Вульф целовал левую руку Эмилии, а Фихтер – правую.
Ссориться они не стали, но и разговаривать тоже. Как только фрейлейн Лукач скрылась за дверью, Фихтер и Вульф холодно кивнули друг другу, после чего немедленно разошлись в разные стороны.
«А этот лейтенант – довольно оригинальный субъект, – размышлял Вульф, медленно, с удовольствием идя по ночной Вене в сторону Рингштрассе. – До этого я полагал, что все лейтенанты похожи друг на друга, как их собственные револьверы, и что это – абсолютно безликая толпа, где лица столь же однообразны, как и затылки. Но этот Фихтер оказался исключением. Мы мало что знаем о том, как зарождается человеческое „Я“, но еще меньше – о том, как оно становится неповторимым. Почему именно в Фихтере каким-то мистическим образом вспыхнула искра оригинальности? Неужели потому, что он начитался Ницше и тоже возомнил себя гением?»
«Странно, – в то же самое время думал Фихтер, взяв фиакр и направляясь в казарму, – я должен бы относиться к этому Вульфу как к врагу и ненавидеть его, во-первых, потому, что он русский, во-вторых, потому, что является моим соперником в любви. Тем не менее у меня нет к нему никакой ненависти, хотя фрейлейн Лукач я ему не уступлю…»
Глава 11
Полковник в бешенстве
– По поводу истории со Штритроттером больше можешь не беспокоиться, – заявил на следующий день полковник Фихтер своему почтительно внимавшему племяннику. – Сейчас, когда начались маневры в Боснии, да и в общеевропейских делах наметилось множество серьезных проблем, при дворе уже никому нет дела до смерти этого болвана. Так что мне практически не пришлось ничего улаживать. Ты доволен?
– Разумеется. – Лейтенант обрадованно вздохнул и поудобнее устроился в кресле. – Ну что ж, если с моим делом все уладилось само собой, давай поговорим о тебе.
– Обо мне? – Полковник перестал прохаживаться по кабинету и удивленно воззрился на Стефана. – Что ты имеешь в виду?
– Меня вызывали в полицию…
– Опять что-нибудь натворил?
– Нет, речь зашла о тебе.
– Объясни толком.
– Попытаюсь. Комиссар Вондрачек занимается делом об убийстве актрисы «Иоганн Штраус-театра» Берты Тымковец. Красотка была задушена чулком несколько дней назад в гостинице Кальтенбрюндльберга.
– Я читал об этой истории в газетах, – сердито заявил полковник, и Стефан тут же метнул на дядю быстрый взгляд – ловко притворяется старик! – Но какое отношение ко всему этому имеешь ты?
– В день убийства я случайно оказался в этом городке…
– И что ты там делал?
– Следил за тобой, черт подери! – разозлился лейтенант. – Только не уверяй меня, что это не ты вышел из дома, доехал на фиакре до Восточного вокзала, взял билет до Линца, однако сошел в Кальтенбрюндльберге!
– Какая чушь! – Полковник произнес это таким невозмутимым тоном, что уверенность Стефана чуть было не поколебалась.
– И ты никогда не был знаком с фрейлейн Тымковец?
– Я узнал это имя только из газет.
– А что за дама была у тебя во время моего последнего визита?
– У меня не было никакой дамы! – отчеканил полковник и вдруг рассвирепел. – Мальчишка! Щенок! Молокосос! Кто дал тебе право допрашивать старшего по званию, да еще задавать такие оскорбительные вопросы? А ну встать по стойке «смирно»!
Лейтенант поспешно вскочил с кресла и издевательски щелкнул каблуками.
– Позвольте еще один вопрос, ваше превосходительство?
– Не позволю!
Но лейтенант уже был неудержим.
– Смею заметить, что у нас с вашим превосходительством общие вкусы. Вы, кажется, тоже изволите любить дам в белых чулках?
Говоря это, он ловко выхватил из кармана своего мундира белый чулок и жестом заправского фокусника встряхнул его перед онемевшим, зато густо побагровевшим дядей. В следующий момент Стефан пожалел его, поняв, что зашел слишком далеко. На полковника тяжело и жалко было смотреть: он изумленно пучил глаза, пыхтел, хватался за сердце – и все это не отрывая глаз от чулка.
А появление этой пикантной детали женского туалета из кармана лейтенанта объяснялось крайне просто – когда Стефан позвонил в дверь, швейцар Фердль был настолько поглощен нравоучительной беседой со своей впервые приехавшей в Вену юной деревенской родственницей, что не стал возражать, услышав от Фихтера следующее:
