Атомная крепость - Цацулин Иван Константинович (читать книги .TXT) 📗
Глава двенадцатая
В доме Марины Нарежной Тимура Рахитова встречали неплохо. Дед Марины, Ефим Саулыч, увидев Тимура еще издали, кричал сильным басом:
– Эмилия! Готовься, молодой человек идет.
Ефим Саулыч начинал выводить рулады из какой-нибудь оперы, у него поднималось настроение: намечалась компания, хоть и не ахти какая, но все же, – долгую жизнь он провел на сцене, выступая в ряде театров, и к людям привык, и к шуму привык, и когда пришлось уйти на покой, ему иногда бывало не по себе от вынужденного одиночества. Многие прежние дружки забыли к нему пути-дорожки. Но была и другая причина одиночества: сын бывшего оперного артиста, инженер Нарежный Семен оказался подлинным виртуозом в математике и инженером в искусстве высокого класса. Он что-то такое не то конструировал, не то строил – Ефим Саулыч определенно не знал и точной информации от сына не добивался; если уж работа у него секретная, то и незачем о ней выспрашивать. Ефим Саулыч вынужден был примириться и с желанием сына ограничить визиты в их дом людей посторонних, он понимал, что так надо и тут уж ничего не поделаешь: особый характер работы инженера Нарежного неизбежно был связан с некоторыми вполне объяснимыми неудобствами. Но от сознания необходимости вести замкнутый образ жизни старому артисту легче не было. Вот почему он всегда оживлялся при виде Тимура Рахитова: «Эмилия, готовься, молодой человек идет!» Это была команда жене-старушке накрывать на стол.
Несмотря на радушие хлебосольного старика, Тимур чувствовал, что в этом доме, в этой семье ему как-то не по себе. Сначала его приводили в недоумение никому, на его взгляд, не нужные, витиевато выполненные на бронзовой пластинке фамилия, имя и отчество старика: Пищик-Нарежный Е. С. Эта начищенная до блеска визитная карточка неизвестно зачем красовалась не только на входной двери городской квартиры Нарежных, но и на столбике в глубине двора на подмосковной даче. Тимуру это проявление старческого тщеславия было непонятно, ведь он отлично знал – и там и там подлинным хозяином был Семен Нарежный – таинственная личность, отец Марины, о котором она почему-то не любила говорить. И гости – и в квартире и на даче – бывали под стать хозяину, личности знаменитые и таинственные – непосредственный руководитель Семена Нарежного инженер Ландышев, профессор Ясный, физик-атомник и некоторые другие люди. Если не считать злосчастной бронзовой пластинки, то на первых порах Тимура ничего не смущало, у Нарежных он был своим человеком как друг Марины. Он хорошо видел, что в доме Нарежных к нему относятся с открытой душой. Однако с некоторого времени он чувствовал себя неважно всякий раз, как только приходил к Нарежным: ему казалось – и с каждым днем все сильнее – что их доверия он не заслуживает, что если быть до конца честным, – то следует признаться: он обманывает их для того, чтобы они не закрыли перед ним дверь и, самое главное, – чтобы не потерять Марину. Он искренне и давно любил эту девушку. Между ними все было договорено: через год, как только она окончит университет, они поженятся. Тимур пытался ускорить события, но Марина умела быть твердой. Он мог сколько угодно ругать себя за то, что слабовольно согласился на отсрочку женитьбы на Марине, – сейчас это нисколько не помогало ему, наоборот, лишь усложняло его положение у Нарежных и увеличивало охватившее Тимура смятение. Он чувствовал, что с каждым днем запутывается все больше, и ничего не мог с собой поделать.
Это началось с того дня, когда они с Мариной видели, как в квартиру Рахитова приезжала Ирина Петровна, и установили, что она знакома с инженером Егоровым. Тимур отчетливо понял: именно Ирина Петровна сумела каким-то образом заставить отца поселить у себя Егорова. Кто они, что за люди? Почему отец пошел на этот необычный для него шаг? Уж одно это было подозрительно и инстинктивно настораживало Тимура. Сам не зная почему, он постарался не вести на эту тему разговоров с Мариной. Марина, должно быть, забыла и об Ирине Петровне и о встрече тогда, на улице. Егоров куда-то переехал, снял комнату, можно было с облегчением вздохнуть. Но успокоения не приходило: возможно, отец в чем-то замешан, и в таком случае не играло никакой роли, где проживал Егоров. Тимур пытался уверить себя в излишней мнительности, в том, что, по сути, нет никаких оснований для тревог и беспокойства, но жизнь упорно не давала ему возможности обрести утерянное спокойствие. Почему все-таки ни Рахитов, ни Егоров не говорили, кто такая Ирина Петровна? Почему Егоров скрывал свое знакомство с этой женщиной? Откуда она знает Егорова? Зачем втерлась в семью Рахитова? По какой причине внезапно прекратила свои визиты? Почему она приходила для встречи с Егоровым тайком? Чего или кого она боялась? Эти вопросы не давали покоя Тимуру. Он раздумывал – не стоит ли поговорить об этом откровенно с отцом, но неизменно приходил к отрицательному выводу: если и в самом деле тот что-то скрывает и от него и от жены, то конечно же, правды от него ждать трудно. Было и другое, что останавливало Тимура: в нем неожиданно возникало ощущение смертельного ужаса – а вдруг он окажется виновником чего-то страшного, что разобьет и семью, и жизнь отца, и его, Тимура, судьбу… Нет, нет, все, что угодно, только не это! Так разговора с отцом и не получилось. А к старым вопросам прибавлялись новые…
В Центральном парке культуры и отдыха имени Горького была устроена выставка, на которой демонстрировался очередной космический корабль, возвратившийся из полета на Луну. Почти случайно, вместе с товарищами по аспирантуре, Тимур очутился на этой выставке. Народу было полно. Неожиданно Тимур заметил Ирину Петровну: вооружившись блокнотом, широко раскрывая застывшие в изумлении красивые глаза, она пробиралась поближе к стендам. Ирина Петровна что-то чиркала в блокнотике, переходила с места на место, Тимур незаметно следовал за ней, – вот она, тайна, в двух шагах от него.
Они продирались сквозь толпу, когда Тимур неожиданно заметил инженера Егорова с его большим, рыхлым лицом, с аккуратно подстриженной рыжей бородой, с очками в золотой оправе. Егоров и Ирина Петровна столкнулись нос к носу и разошлись, не сказав друг другу ни слова, – они сделали вид, что незнакомы. Что же это значит? И ведь с ними, этими подозрительными людьми как-то, чем-то, какими-то узами связан его, Тимура, отец!
Откуда только взялась в нем изобретательность! По-видимому, иногда помогает отчаяние. Во всяком случае, Тимур сумел уговорить работника милиции, не на выставке, а у выхода с территории парка, под надуманным предлогом остановить молодую женщину, которую он знал под именем Ирины Петровны, и проверить ее документы. Так он получил первый ответ на свои многочисленные вопросы: Ирэн Грант, иностранка.
Тимур боязливо догадывался об этом и раньше, теперь его опасения подтвердились. Он знал, что следует сделать, чтобы положить конец своим сомнениям, – надо было пойти в Комитет госбезопасности и рассказать обо всем, что его мучило. Но он не пошел в КГБ, у него не хватило смелости, гражданского мужества – по-прежнему боялся погубить жизнь отца и свою судьбу, свою любовь. У Тимура, совершенно для него неожиданно, возникло непроходящее ощущение, что он трус и подлец, что, оправдывая свою слабость любовью, он нарушил человеческий свой долг; самому себе он теперь казался ничтожеством. Тимур не находил себе места. Он метался и не видел выхода, а разрубить узел одним ударом у него не хватало силы воли.
И все же настал час, когда побывать в Комитете госбезопасности пришлось. Этому предшествовало одно событие.
Узнав, кто такая на самом деле Ирина Петровна, Тимур пришел в состояние того внутреннего замешательства, при котором иногда теряется возможность следить за своими поступками. Отнюдь не оставив намерения поговорить с отцом, он теперь размышлял и о другом: надо «поймать» эту золотоволосую гадину – Ирэн Грант и заставить ее рассказать, что связывало ее с Рахитовым-старшим, и уж после этой беседы решать, как быть дальше. Возможно, и на этот раз Тимур занимался самообманом, но, как бы то ни было, он стал следить за Ирэн Грант в надежде заполучить тот самый «подходящий момент», на который так рассчитывал. Так однажды он незаметно проследовал за ней до подмосковной дачи.
