Портной из Панамы - ле Карре Джон (читать книги без регистрации полные txt) 📗
— Тут возникла небольшая проблема с ликвидностью, мистер Блюнтер, — сказал Пендель, когда они сидели за шахматной доской на северной веранде. Веранды располагались по всем четырем сторонам дома, и мистер Блютнер всегда мог выбрать ту, где был защищен от ветра.
— Ликвидностью рисовой фермы? — спросил мистер Блютнер.
Когда он не улыбался, маленький его подбородок словно окаменевал, а как раз сейчас он не улыбался. А старые мудрые глаза словно спали. Вот и сейчас спали тоже.
— Плюс еще ателье, — сказал Пендель и покраснел.
— Хочешь заложить ателье, чтоб профинансировать эту рисовую ферму?
— Ну, если можно так выразиться, мистер Блютнер, — он пытался шутить. — Ну и вот, ищу какого-нибудь сумасшедшего миллионера.
Мистер Блютнер имел привычку впадать в долгое раздумье, особенно когда сидел за шахматами или же когда у него просили денег. Впав в раздумье, он сидел совершенно неподвижно и, казалось, даже не дышал. Пендель вспомнил, что старые каторжники вели себя в точности так же.
— Человек или сумасшедший, или же он миллионер, — сделал наконец вывод мистер Блютнер. — Это закон. По-другому, Гарри, мальчик мой, просто не бывает. Каждому человеку приходится платить за свои мечты.
Он ехал к ней по Авеню 4-го июля, где некогда пролегала граница Зоны канала, и, как всегда, немного нервничал. Слева и чуть ниже — залив. Справа высился холм Анкон. Между ними пролегал реконструированный район Эль Чорилло с полоской какой-то ненатурально зеленой травы — в том месте, где некогда находилась комендатура. Здесь же выросла группа довольно унылых заново отстроенных жилых высотных домов, окрашенных в пастельные тона. Марта жила в среднем из них. Он осторожно поднимался по загаженной лестнице, вспомнив, что когда был здесь последний раз, какой-то негодяй помочился на него сверху, из темноты, и весь подъезд тогда огласился дикими кошачьими криками, гиканьем и утробным смехом.
— Добро пожаловать, — мрачно приветствовала она его, отперев запертую на целых четыре замка дверь.
Они лежали на хорошо знакомой ему постели, где лежали всегда, одетые и не касаясь друг друга. Пендель сжимал в ладонях маленькие сухие пальчики Марты. Кресел в комнате не было. Квартира состояла из крошечной комнаты, разделенной коричневой занавеской, душевой кабинки, еще одного закутка, где можно было приготовить поесть, и этой так называемой спальни. У левого уха Пенделя стоял стеклянный коробок, битком набитый фарфоровыми зверушками — они принадлежали еще матери Марты. А его ноги в носках упирались в керамического тигра трех футов в высоту, которого ее отец подарил матери на двадцать пятую годовщину свадьбы — ровно за три дня до того, как оба они погибли, превратились в ничто. И если б в тот вечер Марта пошла вместе с родителями навестить свою замужнюю сестру, то не лежала бы потом на больничной койке с разбитым лицом, а тоже превратилась бы в ничто, поскольку сестра ее жила на улице, первой подвергшейся обстрелу. Пусть даже сегодня от нее и не осталось следа, от этой улицы, как не осталось следа от родителей Марты, ее сестры, мужа сестры, их шестимесячного младенца и рыжего кота по кличке Хемингуэй. Человеческие тела превратились в кашу, смешались с мусором, улица перестала существовать.
— Хотел бы, чтоб ты перебралась на прежнее место, — в очередной раз сказал он ей.
— Не могу.
Не могу, потому что на том месте, где стоял теперь этот дом, жили ее родители.
Не могу, потому что сердце ее было вместе с ними, с умершими.
Говорили они мало, предпочитали размышлять над той чудовищной историей, которая их соединила.
Молодая красивая женщина, служащая фирмы и идеалистка, принимала участие в массовой демонстрации против тирана. Утром она приезжает на работу и страшно нервничает. Наступает вечер, начальник предлагает отвезти ее домой — с тайным умыслом стать ее любовником, это несомненно, поскольку напряжение последних нескольких недель стало для них обоих просто невыносимо. Мечта о лучшей Панаме сопоставима лишь со сладкой мечтой о совместной жизни, и даже Марта согласна с тем, что только янки, заварившие всю эту кашу, могут исправить ситуацию и что этим самым янки не следует медлить. По пути их останавливают на блокпосту «дингбаты» — им кажется подозрительным, что на Марте белая блузка, белый цвет является символом сопротивления режиму Норьеги. Не получив удовлетворивших их объяснений, они уродуют ей лицо. Пендель втаскивает истекающую кровью Марту к себе в машину и, ослепленный паникой и страхом, мчится на бешеной скорости в университет — Мики в те дни тоже был студентом. И — о чудо! — находит Мики в библиотеке, а Мики единственный на свете человек, который, по его мнению, может помочь.
Мики знает одного врача, звонит ему, угрожает, обещает большие деньги. Потом садится за руль машины Пенделя, а сам Пендель размещается на заднем сиденье рядом с Мартой, и голова Марты лежит у него на коленях, и все брюки насквозь в крови, и обивка безнадежно испорчена. Доктор исполняет свою работу спустя рукава, Пендель уведомляет о случившемся родителей Марты, дает денег, потом, уже в ателье, принимает душ и переодевается. Потом берет такси и едет домой, к Луизе, и на протяжении трех дней, терзаемый страхом и чувством вины, не решается рассказать ей о случившемся. А вместо этого изобретает очередную невероятную историю об идиоте водителе, который умудрился врезаться ему в бок, сущий отморозок, Лу, теперь придется покупать новую машину, я уже переговорил с ребятами из страховой компании, так что здесь проблем не будет. Лишь дней через пять он находит в себе мужество в самой осторожной форме поведать жене о Марте, о том, что она была замешана в студенческих волнениях, получила серьезные ранения, лицо изуродовано, нужны пластические операции. А когда поправится, я обещал взять ее к себе на работу, Лу.
— О, — только и говорит Луиза.
— А Мики угодил в тюрьму, — добавляет он вне всякой связи, забыв объяснить жене, что малодушный врач донес на него властям. И на Пенделя бы тоже донес, вот только не знал его имени.
— О, — снова говорит Луиза.
— Разум успешно функционирует лишь тогда, когда подключены чувства, — сказала Марта, поднесла пальцы Пенделя к губам и перецеловала каждый по очереди.
— И что же сие означает?
— Где-то вычитала. Ты, похоже, чем-то озабочен. Думала, возможно, это поможет.
— Разум — это прежде всего логика, — возражает он.
— Нет никакой логики, если чувства не подключены. Ты хочешь сделать что-то, так сделай! Это логично. Ты хочешь что-то сделать и не делаешь этого, стало быть, не хватило желания или чувства. И разум тебя подвел.
— Ну, если так, то, наверное, ты права, — сказал Пендель, не доверявший абстрактным рассуждениям, за исключением своих собственных. — К тому же следует признать, эти книги, они обогащают твой словарный запас, верно? Тебя послушать, так говоришь прямо как какой-нибудь маленький профессор, а ведь пока еще даже экзаменов не сдала.
Она никогда на него не давила, наверное, именно поэтому ему нравилось приходить к ней. И еще, похоже, она знала, что Пендель ни разу никому не сказал правды, но делал он это, как считала она, просто из деликатности. А потому то немногое, чем он делился с ней, казалось им обоим особенно ценным.
— Ну, как там твой Оснард? — спросила она.
— А что Оснард?
— С чего это он вообразил, что может распоряжаться тобой как угодно?
— Просто он кое-что знает, — ответил Пендель.
— О тебе, да?
— Да.
— А я об этом знаю?
— Не думаю.
— Что-то очень плохое, да?
— Да.
— Я сделаю все, что он захочет. Я помогу тебе, что бы ни случилось. Хочешь, убью его? Убью и сяду в тюрьму.
— Ради другой Панамы, да?
— Ради тебя.
У Рамона Радда была своя доля акций в одном из казино в старом городе, и он любил ходить туда, немного расслабиться. Они сидели на обитом бархатом диванчике и разглядывали женщин с обнаженными плечами и крупье с заплывшими глазками, что собрались за круглым столом для игры в рулетку.