Марафонец - Голдман Уильям (читать книги полностью без сокращений бесплатно txt) 📗

Америка в 1875-м, думал Леви, так-та-ак. Час он посвятил Англии, час Италии и Франции. Германию он знал плохо, относительно плохо, но это потому, что немцы быстро надоедали ему: никакой фантазии, юмора. Похоже, что в самом начале Творец повелел: «Ладно, теперь на Земле все будет так: всех блондинов – в Скандинавию, всех брюнетов – в Румынию, а всех смешливых – прочь из Германии». Гм-мм, думал Леви, 75-й, 75-й... Примерно в это время была установлена первая телефонная связь.

Леви откинулся на спинку стула, решив немного передохнуть. С Америкой у него неплохо. Поверхностно, конечно, но ведь он не какой-нибудь специалист по XIX веку, черт возьми. Он прежде всего занимается современностью, но разбираться в других периодах тоже надо. Главное – знать мир, периоды с интервалом лет в двадцать пять, на протяжении хотя бы двух веков. Имея под рукой эти данные, хорошо усвоенные, пробелы можно ликвидировать. Так работала мысль его отца. Совсем не надо знать все. Только главное, а об остальном позаботится логика. Отец любил логику, Леви – тоже.

За столом слева началось какое-то оживление, красивый парень и красивая девушка поддразнивали друг друга, но ясно было, что желали они более теплых отношений. Леви наблюдал за ними. Вообще-то он и работал здесь, а не в отдельной комнате. Он любил наблюдать за людьми.

Вранье. Он любил смотреть на девчонок.

Вот сидит парочка студенток, от которых, черт возьми, перехватывает дыхание. Одной из них надо будет как-нибудь заняться.

Он вздрогнул – рядом стоял и смотрел на него Бизенталь. Бизенталь показал на гору книг перед Леви.

– Ваши штучки никого не проведут. Вы строите глазки.

– Это только кажется, сэр, в действительности я делаю большую работу.

– Кто хочет работать, идет в комнату.

– Да я бы с удовольствием, но комнат здесь не хватает, вот и пришлось... – пробормотал Леви.

– Я всегда занимался здесь, – заметил Бизенталь. – Очень удобно смотреть на девчонок.

– И вы смотрели на девчонок? – чуть не вырвалось у Леви.

– Знаю, о чем вы подумали, – заявил Бизенталь, – взгляд у вас был очень знакомый. Вот так смотрел на меня один студент, я ехал в машине по Бродвею, и когда остановился у светофора, он в оцепенении уставился на меня с тротуара. Я спросил, в чем дело, а он только выдавил: «Боже мой, вы умеете водить машину». Мы тоже люди, Леви, хотя и не все. Постарайтесь это понять. И над чем это вы тут работаете?

– Тысяча восемьсот семьдесят пятый год, – ответил Леви.

– Не пропустите Глиддена, – посоветовал Бизенталь.

– Ни в коем случае, сэр.

Бизенталь взглянул на часы.

– Почти семь. Мне надо успеть домой к ужину, проводите меня, Леви, – он указал пальцем на стол, – разгребать это не надо, я живу тут рядом, на Риверсайд-драйв.

Леви пошел за Бизенталем по огромному читальному залу. Он не считает меня последним дураком, решил Леви. Спорю на что угодно, он не попросил бы Райорданов проводить его.

– Я бы пригласил час на ужин, Леви, – сказал Бизенталь, когда они вышли на улицу. – Только вот моя жена – настоящая красавица в свое время и прекрасная мать своих детей поныне, – увы, отвратительно готовит. Мало того, что пища весьма посредственная, ее почему-то всегда не хватает. Нужно ли говорить, что мы не принимаем дома.

Они вышли из университетского двора и свернули в сторону Бродвея и Сто шестнадцатой стрит. На перекрестке стоял книжный магазин. В его витрине висел портрет Кеннеди.

– А где вы были, когда он погиб? – спросил Бизенталь.

Леви вслед за ним пересек улицу.

– Кеннеди? Я был в столовой колледжа, и один наш футболист – трепло страшное – зашел и сказал: «Кеннеди застрелили», а я и еще один парень спросили его: «Новый анекдот?» – и рассмеялись, потому что спросили дуэтом. Мы смеялись, пока не заметили, какое выражение лица у бедняги, – тогда мы поняли, что это не анекдот.

– Я спрашивал про вашего отца.

– Я был... в общем, поблизости.

Они замедлили шаг, ступив на крутой склон к Риверсайд.

– Я хочу, чтобы вы кое-что знали, – со значением проговорил Бизенталь. – Поверьте, говорю я не для собственной выгоды.

– Да, сэр.

– Я хочу доверить вам большой секрет, Леви. Это может расстроить мою карьеру, разрушить ее за один час, если тайна раскроется. Если бы я оказался принцем в изгнании и «Таймс» напечатала об этом передовицу, то шуму было бы меньше, чем от того, что я вам сейчас расскажу. Я – страстный бейсбольный болельщик. И болею не просто за «Мет-сов», «Доджеров», «Аарон» или за «Мэайз» – я болею за них всех. Я обожаю следить за ходом игры, за счетом. До сих пор я, уже вступая в старческое слабоумие, по воскресеньям запираюсь в ванной со спортивными новостями, делая вид, что моюсь, а в действительности жадно читаю сообщения об играх. А теперь пошевелите своими замечательными мозгами, Леви. Для человека с моей страстью какое событие самое важное в году, важнее всего в мире, важнее даже конкурса «Мисс Америка»?

– Сериал [8]?

– Совершенно верно. Всеамериканский Сериал. А для человека моего положения нет ничего хуже такой страсти, потому что бывают случаи, когда мои лекции совпадают с трансляцией матчей Сериала. Знаете, что я тогда делаю?

– Нет, сэр.

– У меня работает секретарша, уже больше тридцати лет, и она умница. Я дал ей приемник самой последней марки и научил после каждой подачи, когда я веду лекцию, заходить в аудиторию с самым убитым видом, как будто произошел страшный катаклизм, и говорить: «Профессор, можно вас на минутку?» Я всегда отвечаю ей раздраженно: «Ну что там такое, не видите, я занят». Она же отводит меня в сторону и шепчет, пока я киваю очень серьезно: «Окленд» после шести ведет 2:1, Сивер все еще на поле у «Метсов», но уже подустал, разогревается Макгроу". Я задумчиво, будто бы решая, что предпринять, возвращаюсь к студентам, а те очень горды тем, что, несмотря на важные события, я ценю их лекционное время.

Они свернули на Риверсайд-драйв и направились к Сто восемнадцатой стрит.

– Ваш отец умер в марте...

– Тринадцатого.

– ...я был на лекции, и вот она вошла, моя замечательная секретарша, и хотя это было много лет назад, я никогда не забуду того выражения глубочайшего отчаяния на ее лице. Я тогда подумал, что игры Сериала еще не начались, даже сезон-то еще толком не начался, и что же могло случиться такое ужасное, что она заходит во время лекции с жутким выражением на лице? Я пошел к ней, думая на ходу: неужели у меня уже начался маразм и я не заметил, как прошло полгода? А много лет назад в финале Сериала играли «Милуоки» с Бурде и Аароном против «Янки» с Фордом и Мантлом. Я припомнил эти имена, пытаясь сообразить, что произошло, а она даже не назвала имя, просто сказала: «Он умер», повернулась и ушла.

Я испытал великое облегчение: значит, слабоумие у меня еще не началось. Помню, я даже улыбнулся, вернулся, сел на свое место, и тут-то до меня дошло... Я сказал студентам: «Лекция закончена». Они ушли. Примерно через час секретарша принесла мне пальто и шляпу. Я спросил: «Как?» Она ответила: «Кровоизлияние в мозг». «Надеюсь, он не мучился?» – сказал я. Я же подозревал, что не было никакого кровоизлияния в мозг.

– Тогда пытались замять дело. – Плохо старались. Уже через день газеты написали, что он прострелил себе голову.

– А где были вы?

– Дома, в прихожей. Мне было десять, и я уже научился хорошо делать бумагу, мы этим занимались вместе с отцом. Иногда он был снисходителен и учил меня всяким вещам. Он знал все, не мне вам это говорить. Я собрался ему рассказать, как здорово у нас получилось, но потом передумал: за ужином не о чем будет говорить. Я решил подождать до ужина, и тут услышал выстрел. Помню, как стоял на пороге его комнаты, отца не было видно, он лежал на полу за кроватью, но я увидел кровь, она текла ручейком, я еще подумал, слава Богу, краску разлил не я, – и потом увидел, как красиво получилось, как не хватало комнате этого ручейка, он расцветил ее, и вообще... В конце концов я очнулся, пошел к телефону, вызвал полицию, а когда они приехали, попросил у них пистолет. Они сказали, что это вещественное доказательство. Ладно, дайте, когда дело закончится, сказал я. Они ответили, что оружие подросткам не дают. Но я иногда очень настойчивый парень, так что, сами понимаете, этот пистолет сейчас у меня. Брат добыл его для меня, ему тогда было двадцать. Когда и мне разрешили по закону, я начал упражняться. Теперь я метко стреляю.