Тарантул - Валяев Сергей (читаемые книги читать .txt) 📗
— И началась кровавая катавасия, — подвел черту к повествованию.
— Ага. Дураки, что с них взять, кроме пластиковой карточки.
— И все это ради куска пластмассы?
— Ничего себе — ради. Пятьсот миллионов — мой процент за вредный труд.
— Алоиз тоже за процент трудился? — решил уточнить.
— Ага, был приставлен Серовым к твоему отчиму. Дурак, чуть не поломал картинку.
— А откуда вы все знали… о всех событиях на даче?
— Все оттуда, Чеченец, жучки-паучки… Да, какая сейчас разница? Все, шах, — похлопала по сумочке, и мат!
— И десяток трупов.
— Все это пустое, Чеченец. Цель достигнута, и мы будем жить-поживать и добра наживать.
— Жить-поживать, — повторил. — А зачем я тебе? И почему так уверена, что соглашусь после всего… в бунгало?..
— Бунгало не будет — будет замок. На берегу океана, — взмахнула рукой. — На нашем острове.
— А если карточка фальшивая? — решил сбить торжествующую суку.
Она засмеялась — нет, мой миленок, проверено — баксы есть. А почему не кинули, могли бы спокойно это сделать?..
Балда ты, Серов-старший мне ручки целовал от благодарности, что я ему подарила жизнь. Сам понимаешь, счета каких людей там засветились. Не нашел бы — каюк. А так, пожалуйста, за десять процентов. Тьфу, они эти башли за месяц нагонят. Так что все счастливы и довольны.
— Кроме меня, — сказал я.
— А в чем дело?
— Она ещё меня спрашивает? — сдерживался. — Ты тварь и блядь! Играла мной как куклой. А я ещё живой. И ты хочешь, чтобы после всего… я в твое еб… ное бунгало?!..
— Да, Бога ради, выбор за тобой, Чеченец, — ощерилась. — Не хочешь, не надо… Тоже нашелся — святой. По воде ходишь, да?
— Пошла ты!..
Иступленная ярость разрывала мое тело. Было такое впечатление, что из моей оболочки пытается выбраться некое отвратительное существо. Не скурлатай ли? Прав был Сашка: эти чудовища живут в нас, они до поры до времени хоронятся где-то там, в кишечных теплых трубах, чтобы потом… Нет, надо сдержаться — жизнь в аду только начинается.
Из ночи наступал напряженный гул искусственного происхождения. Этот гул был мне знаком: когда появлялся над выстуженным войной Городом, это означало одно — будут бомбить мертвых. Потом увидел дальние мазки огней аэропорта Шереметьево, где под сапогами бдительных пограничников находилась невидимая черта. Не переступить ли её гражданину Фонькину Э. Э? И никаких проблем — родина забудет героя, а он, лежа под кипарисами у бархатной океанской волны, забудет её, великую и преданную. Хороша перспектива!
— Ну? — спросила женщина, красила губы помадой. — Есть время подумать, Чеченец… Не хочешь в бунгало, получи добрый кусок и…
— Хватит, — оборвал. — Первое, я не собака, а второе, что такое спецзона «А»?
— Могила для тебя, Чеченец. И не думай. Там бронированная защита в три слоя: люди Али-бека, ГРУ, электронная система слежения… Мой совет, плюнь на все — и поехали…
— А почему все так суетились: три дня-три дня! Куда торопились как на пожар?
— Полетишь, скажу! У звезд. Я ещё жить хочу.
— Мы и так в полете.
— Этот полет… не тот полет…
— Если спецзона является лабораторией по переработке дури, — продолжал пытать спутницу, — то это значит, надо поставлять туда ходкий товар… Бесперебойно и много…
— Хватит! Я устала! — завизжала некрасиво. — Я больше ничего не хочу слышать. Все к черту! К черту! И к черту!
Она так нервничала, будто у неё отбирали пластиковую карточку.
— В чем дело? — удивился. — Я только рассуждаю.
— Ты меня достал, Фонькин.
— Я же тебя просил: не называть меня так.
— Ну ладно-ладно. Закончили эту жизнь, начинается новая…
— У меня пока старая.
— Ну и хорошо, — проговорила медовым голоском. — Поступай, как хочешь. Я — туда, ты — сюда, но надеюсь, расстаемся друзьями?.. А в знак доброго расположения, дорогой мой, тебе подарочек, — похлопала по обшивке. — Это авто.
— Машину? — удивился.
— Ага.
— Спасибо, не надо.
— Прекрати. Куда мне её. Пропадет игрушечка. Бери-бери, от всего сердца, — проговорила Вирджиния.
— От всего сердца? — покосился в её сторону и увидел оскал мертвеца. Во всяком случае, от мелькающих теней и света лицо этой женщины было незнакомым и вызывало отвращение.
Я вдруг физически почувствовал: из моей телесной оболочки выходит Алеша Иванов и его место занимает Чеченец. Когда эта подмена случилась, пришло понимание, почему эта тварь все рассказала. Она будто исповедалась. И делала это сознательно. Ее изворотливому умишке позавидовал бы сам Маккиавелли.
Она НЕ ХОТЕЛА, чтобы я улетел на теплые райские острова. Прекрасно изучив меня, была уверена, что я никогда не соглашусь быть при ком-то, бросив родную сторонку. Она досконально препарировала мою душу, вторгшись в неё своими иезуитскими тонкими пальчиками. Одного не смогла предусмотреть: Чеченца. Для неё это было всего-навсего прозвище. Для меня — моя жизнь.
Наплыла огромная светящаяся коробка аэропорта, похожая на океанский лайнер, отплывающий в свое первое и последнее путешествие. Под яркими искусственным фонарями двигались пассажиры; тени людей были изломаны, как их судьбы. Чадили автобусы, таксисты ловили лохов для выгодных путешествий в белокаменную, толкался пугливой стайкой галдящий интурист. Я зарулил «тойоту» на платную стоянку. Выключил мотор. Женщина по имени Вирджиния глянула на часы:
— Ну что, Чеченец, прощай? Как говорится, не поминай лихом.
— Прощай, — проговорил. — Можно поцелую на прощание?
— Ну давай, — самодовольно улыбнулась и подставила крашеные в помадную кровь губы.
Я потянулся всем телом к этим чувственным, окровавленным губам, моя правая рука обвила тонкую женскую шею…
Думаю, она так и не успела осмыслить перехода из одного состояния в другое… Я подарил ей легкую смерть… все-таки первая любимая женщина… Лишь хрустнули её оранжерейные шейные позвонки…
Она была как живая, когда оставлял салон машины. Только голова неестественно никла набок; глаза ей не закрыл, не знаю даже почему, может, хотел, чтобы она воочию увидела свою смерть? Выпуклые зрачки стекленели и были похожи на фальшивый хрусталь, в котором отражались мазки поддельных огней нашей жизни.
Я хлопнул дверцей — тонированные стекла защищали того, кто находился в комфортабельном салоне, от праздного любопытства.
С низкого и вечного небесного полотнища стала сыпаться мелкая холодная дрянь, однако гул самолетов не прекращался. Всепогодные полеты в никуда…
Я оглянулся — автомобиль покрывался снежным саваном, как, впрочем, и весь окружающий меня мир. Взглянув на часы, неспеша побрел в аэропорт: до взлета дюралюминиевой чушки в мглистую небыль неба оставалось минут тридцать.
В огромном чистом и гулком зале, похожем на современный храм, я нашел почтовое отделение связи. Там купил конверт, ручку и лист чистой бумаги. Опись нашей памяти нельзя представить себе разорванными на две части. Это единый лист со следами штампов, подчисток и нескольких капель крови.
Прошел в буфет, заказал чашку кофе. У буфетчицы был известный мне облик: её рыло было оплывшим от жира, крупным, с крепкой трапецевидной челюстью, перемалывающей все это жалкое мироздание в кровавую кашу… Потом понял: это — скурлатай.
— Вам с сахарком, молодой человек? — была любезна: за зеленый импортный червончик можно и оскалиться.
— Нет, спасибо, — ответил и услышал истошный крик из кухоньки: Веруха, цыплят завозють, иди примай!
— Иду-иду, — заорала в ответ «Веруха». И, подавая чашку, поинтересовалась, как мать родная, не желаю ли я цыпляток?
Покачав головой, ушел за столик. Он был чистым. Из кармана рубахи извлек ватман с рисунком новой Ю. Разгладил его — и нарисовал рядом с кошкой человечка. Чтобы не было никаких сомнений над его головой пустил вязь имени: Алеша. Потом написал на листе бумаги несколько слов отцу. Смысл был простой: уезжаю, прости, что не попрощался. Маме и Марии — привет. Рисунок и поцелуй — Ю.
