Черно-белый танец - Литвиновы Анна и Сергей (лучшие книги без регистрации .txt) 📗
На этом дикая рукопись убийцы, шофера Ильи Валентинова, заканчивалась.
– Боже, какая гадость, – простонала Настя.
Она ощущала настоящую физическую боль. Болело все тело. Ломило руки, сдавливало грудь, было тяжело дышать.
И не хотелось ни говорить, ни думать. Лечь бы, забиться под одеяло, укрыться с головой...
По ее щекам сами собой текли слезы.
– Думаешь... Думаешь, это правда? – через силу спросила она Арсения. Спросила с робкой надеждой. С надеждой, что он рассмеется, скажет, что конечно нет, и он ни во что это не верит... Что в письме написан полный бред... И вообще: никаких событий сегодняшнего дня не было. Был только тягостный сон, и они сейчас проснутся, и будут вместе, втроем: он, она и Николенька...
– Боюсь, что... – вздохнул Арсений. Он обернулся к ней от темного окна. – Боюсь, что он написал правду. Слишком уж... Слишком уж все сходится. Совпадает с тем, что ты мне сказала. Про твою мать и Эжена. И их связь.
Она вытерла слезы. Сейчас ей было совершенно все равно, как она выглядит.
– И что... – начала Настя. – Что ты собираешься с этим делать?
Она смотрела на него снизу вверх, одновременно с испугом и надеждой.
Тетрадка лежала на кухонном столе.
Арсений не ответил. Взял со стола тетрадь. Порвал ее вдоль. Смял один кусок и бросил его в мойку.
Схватил коробок спичек.
Поджог с угла вторую часть тетрадки. Подождал, пока она занялась.
Через пару мгновений она запылала, обжигая ему руки. Арсений кинул ее в мойку. Занялась вся тетрадь. Высоко взметнулось пламя.
Арсений не проронил ни слова, пока догорал дневник убийцы.
– Все. – пробормотал он. – Нет больше никакого «чистосердечного признания».
Непонятно почему, но Настя вдруг почувствовала невероятное облегчение. Будто бы тетрадка была вредным и страшным грызуном, разносчиком чумы – а Арсений уничтожил его.
– А что шофер? – со страхом спросила Настя. – Он... – Ей почему-то вдруг показалось, что с убийцей Арсений поступил, как с тетрадкой: раздавил, уничтожил, сжег его: – Он... Он жив?
– Живой он, живой...
– И ты его не... – Она хотела произнести «не убил», но язык не послушался, не выговорил это слово.
Настя поняла, что ей хотелось бы, чтобы шофер умер – но сама не понимала, чего она больше хотела: отомстить за деда с бабушкой – или того, чтобы он замолчал навеки. Чтобы никто не узнал о ее матери и о позоре их семьи.
– Нет. – твердо сказал Арсений. – Он жив. Но он сам себя покарал. Он превратился в сумасшедшую скотину. Жаль о такого руки марать.
– И ты просто ушел оттуда? – недоверчиво спросила она.
– Да. Мы с его женой затащили его в дом. А потом... Потом я развязал ему руки. Он так и не очнулся... Его жена собрала вещички. И мы вместе с ней поехали на станцию. Она решила вернуться домой. Оставила его одного. Наконец-то.
– А если он... – начала спрашивать Настя, но осеклась.
Арсений понял ее мысль, подхватил:
– Что – «если он»? Пойдет в милицию? Решит все рассказать?
Настя испуганно кивнула.
– Ему никто не поверит. Видела бы ты его!... Он полный псих. К тому же – если человек спасал себя, и прятался четыре года – он и дальше будет жалеть свою шкуру. – Сеня категорически покачал головой: – Не пойдет он ни в какую милицию.
– И ты?... – вглядываясь в бледное лицо Арсения, спросила Настя. – Ты не станешь мстить?... Никому?...
– Кому мне мстить? – криво усмехнулся Арсений. – Твоей матери? Но это же твоя мать... И бабушка моего сына. Уж я-то... Я точно никогда никому ничего не скажу. Никогда.
И тут с Настей случилась настоящая истерика.
Мрак за окнами казался ей в тот момент продолжением мрака, царящего в ее душе. И чудилось, что теперь так бесприютно-черно будет всегда. И никогда не наступит рассвет. Никогда не взойдет солнце.
Она слишком многое перенесла за сегодняшний день. Слишком о многом узнала.
Весь ее мир – пусть несовершенный, но удобный, комфортный – разлетелся на осколки. Она столько лет приспосабливалась к нему, выстраивала его под себя, пользовалась им, а теперь...
Теперь вся ее жизнь, казалось, взорвалась – и погребла ее под лавиной черных обломков. Близкие для нее люди, и формально, и по крови – Эжен, мать – оказались мерзавцами, предателями, убийцами... Это было настолько страшно и гадко, как если бы они оба, и Эжен, и мать, в одночасье превратились в мерзких, скользких, отвратительных тварей.
И еще: несмотря на то, что она выкрикивала, что не верит, не может поверить, что главной преступницей оказалась ее мать – в глубине души она понимала: именно мать могла совершить это убийство. Самое страшное из существующих преступлений – убийство собственных матери и отца.
Именно она – могла: ровная, спокойная, не знающая жалости ни к кому, кроме себя. Не сострадающая никому, кроме себя.
У матери – каким-то чутьем понимала Настя – наверное, могла бы дрогнуть рука, когда бы ей пришлось убивать родителей – самой... Вот тогда бы она, пожалуй, отступилась. Но, наверное, отступилась бы не из-за любви или жалости. Отступилась бы из-за врожденной брезгливости. Из-за страха испытать слишком сильные эмоции. Перепачкаться в крови...
А убить чужими руками... Составить заговор... Найти исполнителя... Придумать ему алиби и навести милицию на ложный след... И подставить другого человека – ненавистного зятя, Арсения... Все это мать, настоящая Мария Медичи, вполне могла исполнить...
И она – исполнила.
В этом у Насти теперь не было никаких сомнений.
Оттого, что Настя сразу поверила в вину матери – и не только потому, что неоспоримыми и безоговорочными оказались доказательства, добытые Сеней – но и оттого, что она слишком хорошо знала материн характер – на сердце у Насти стало еще тоскливей, еще горше.
И Настя расплакалась – беззвучными, злыми рыданиями. Все ее тело содрогалось.
Но рядом был Арсений. И он легонько, ласково держал ее за плечи. И шептал что-то бессвязно-утешающее, и она чувствовала теплоту его рук – и в глубине души понимала, что горе ее глубоко, но все-таки не беспросветно. Что у нее есть он, Сеня. И есть сыночек, спящий сейчас в соседней комнате, и эти два человека – рядом, и они всегда будут с ней, и не дадут ее жизни превратиться в полный мрак.
