Только не дворецкий - Блейк Николас (читаем книги .TXT) 📗

— Загляните ко мне завтра утром, — наконец сказал мистер Тил. — Может быть, тогда я смогу вам ответить.

Саймон Темплар отправился домой. Он спал беспокойно. Льюис Энстоун застрелился — это казалось очевидным. Окна были заперты на задвижку, и никакой сложный трюк с закрыванием их снаружи и бегством по веревочной лестнице вверх или вниз нельзя было провернуть за те две или три секунды, пока на звук выстрела не прибежал камердинер. Но сам Фаулер мог… Впрочем, почему бы и не самоубийство? Но Святой досконально помнил каждое слово и каждый жест, сопровождавший прощание в вестибюле отеля, и ничто среди них не предвещало самоубийства. Единственной странностью, которую он заметил, была необъяснимая пантомима: сжатый кулак, вытянутый вперед указательный палец и поднятый большой. Это весьма приблизительное изображение пистолета почему-то вызвало у Энстоуна глупое довольное хихиканье, радостно поддержанное его гостями… Психологическая проблема заинтересовала Саймона. А еще эти обрывки оберточной бумаги, картонная коробка, деревянная тарелка, на которой цыплята клевали зерно, фотографии… Все это до самого утра вертелось в его снах в самых разных сочетаниях, как в калейдоскопе.

В половине первого он уже сворачивал на набережную Виктории [108], ожидая услышать, что мистер Тил занят и не может его принять; но его впустили через несколько минут после того, как он сообщил свое имя.

— Вы выяснили, почему Энстоун покончил жизнь самоубийством? — спросил он.

— Нет, — сказал Тил довольно резко. — Его брокеры подтверждают, что он спекулировал успешно. Может быть, он был связан еще с какой-то фирмой, где все было не так удачно. Мы это выясним.

— Вы разговаривали с Костелло или с Хэммелом?

— Я вызвал их сюда. Они скоро должны прийти.

Тил погрузился в какую-то бумагу, покрытую машинописным текстом. Ему хотелось задать несколько встречных вопросов, но он не стал этого делать. Пока что он потерпел полный провал, устанавливая причины самоубийства Энстоуна, и это его раздражало. Его задевало, что Святой только задает вопросы, но не пытается на них ответить. Саймон взял сигарету и продолжал невозмутимо курить до тех пор, пока не сообщили о приходе Костелло и Хэммела. Тил задумчиво посмотрел на Святого, в то время как свидетели усаживались, но, как ни странно, ни словом не намекнул ему на то, что допросы в полиции закрыты для публики.

Он обратился к высокому черноусому мужчине:

— Мистер Костелло, мы пытаемся найти причину самоубийства Энстоуна. Как давно вы с ним знакомы?

— Восемь или девять лет.

— У вас есть предположения о том, почему он застрелился?

— Нет, инспектор. Это была полная неожиданность. Он зарабатывал больше денег, чем любой из нас. А когда мы были у него вчера вечером, он находился в очень хорошем настроении: ждал жену и детей, он всегда был рад увидеть их после разлуки.

— Вам случалось терять деньги, которые вы вложили в какую-нибудь из его компаний?

— Нет.

— Вы отдаете себе отчет в том, что мы можем это проверить?

Костелло слегка улыбнулся:

— Я не понимаю, на что вы намекаете, инспектор. Вся моя бухгалтерия совершенно прозрачна.

— А вы сами в последнее время успешно вели дела?

— Нет. Как раз недавно я потерял немного денег, — откровенно признался Костелло. — Я акционер «Интернэшнл Коттон».

Он достал сигарету и зажигалку, которая сразу приковала внимание Саймона. Это приспособление имело необычную форму и каким-то образом давало жар без пламени. Даже не осознавая, что ведет себя слишком дерзко, Святой сказал:

— Это какая-то новинка, да? Я никогда раньше не видел такой зажигалки.

Мистер Тил откинулся на кресле и посмотрел на Святого таким взглядом, который обратил бы любого другого человека в пепел. Костелло повертел зажигалку в руках и сказал:

— Это мое собственное изобретение, я сам ее сделал.

— Эх, если бы я умел мастерить такие вещи!.. — сказал Святой с восхищением. — У вас, наверное, техническое образование?

Костелло на мгновение заколебался.

— В юности я работал в электротехнической мастерской, — сухо объяснил он и повернулся к столу Тила.

После продолжительной паузы детектив обратился к приземистому человеку в очках, который до этого момента не подавал признаков жизни, если не считать того, что он все время переводил взгляд с одного собеседника на другого.

— Вы партнер мистера Костелло, мистер Хэммел? — спросил он.

— Да, у нас деловое партнерство.

— Вы знаете о делах Энстоуна что-нибудь, чего мистер Костелло не смог нам сообщить?

— Боюсь, что нет.

— О чем вы разговаривали за столом вчера вечером?

— О слиянии двух наших компаний. Я тоже акционер «Интернэшнл Коттон», а «Космополитен Текстайлз» — это один из концернов Энстоуна. У его акций котировки были высокие, а у наших — нет, и мы решили, что если мы сумеем уговорить его на слияние, то это поправит наши дела.

— А что ответил вам Энстоун?

Хэммел развел руками:

— Он решил, что для него это недостаточно интересно. У нас было что ему предложить, но он счел, что этого слишком мало.

— Между вами не возникло конфликта?

— Да нет. Если бы все бизнесмены, которые в какой-то момент не согласились на сотрудничество, становились врагами, то в Сити не нашлось бы даже и двух человек, которые бы разговаривали друг с другом.

Саймон прокашлялся.

— Какая была ваша первая серьезная работа, мистер Хэммел? — спросил он.

— Я был начальником отдела продаж в крупной компании в Центральной Англии.

Тил вскоре завершил беседу, не сделав новых открытий, торопливо пожал руки своим собеседникам и проводил их к выходу. Потом он вернулся и посмотрел на Святого, как каннибал на недавно приехавшего миссионера.

— Почему бы вам не пойти работать к нам? — резко спросил он. — Сейчас как раз открылся новый полицейский колледж, и руководство Скотленд-Ярда ищет таких людей, как вы.

Саймон отреагировал на эту остроту так же, как бронемашина реагирует на удар снежка. Он сидел на краешке стула, и его голубые глаза светились от возбуждения.

— Пшдя на вас, не скажешь, что в полицейском колледже учат расследовать убийства, — ответил он.

Тил дернулся, как будто не мог поверить своим ушам. Он взялся за подлокотники кресла и заговорил с едва сдерживаемым раздражением, как будто решил не вызывать санитаров сразу, а дать Святому последний шанс образумиться.

— О каком убийстве вы говорите? — спросил он. — Энстоун застрелился.

— Да, Энстоун застрелился, — сказал Святой. — Тем не менее это было убийство.

— Вы что, напились?

— Я-то нет, а вот Энстоун…

Тил чуть не подавился.

— Вы будете рассказывать мне, — возмутился он, — что человек может напиться настолько, чтобы застрелиться, когда его дела идут в гору?

Саймон покачал головой:

— Они заставили его застрелиться.

— Вы имеете в виду — с помощью шантажа?

— Нет.

Святой провел рукой по волосам. Он уже думал об этом. Он знал, что Энстоун выстрелил в себя сам, потому что никто другой в него выстрелить не мог. За исключением Фаулера, камердинера, — но Тил заподозрил бы его сразу, если бы он вообще кого-нибудь заподозрил, а это была слишком очевидная, слишком безумная версия. Ни один нормальный человек не станет планировать убийство так, чтобы оказаться главным подозреваемым. Значит, шантаж? Но тогда, в вестибюле гостиницы, Льюис Энстоун не производил впечатления человека, который прощается с шантажистами. И какой из обычных поводов для шантажа мог дать своим недругам человек, который был настолько предан своей семье?

— Нет, Клод, — сказал Святой. — Это не шантаж. Они просто сделали так, что он застрелился.

Мистер Тил почувствовал тот инстинктивный холодок, причина которого коренится в древнем страхе перед сверхъестественным. Убежденность Святого была безумной и вместе с тем искренней, и на мгновение детектив представил себе, как черные глаза Костелло гипнотически расширяются и застывают, его изящные и чувствительные руки совершают странные пассы, а губы под тонкими черными усами шепчут смертоносные приказы. Затем последовало столь же фантастическое видение: два вежливых, но суровых джентльмена вручают оружие третьему, кланяются и уходят, как если бы они пришли к офицеру, уличенному в предательстве, милостиво предлагая ему альтернативу военному трибуналу — чтобы не замарать честь Капитала… Тут он рассмеялся.