Исправление настоящего (СИ) - Терновский Юрий (книги регистрация онлайн TXT) 📗
Прокаркал где-то наверху черный ворон, срываясь с сухой ветки и цепляя крылом корявый сук, которой с треском и устремился вниз на пребывающего уже в вечном блаженстве, отошедшего от мирских дел Владлена Ильича Босяткина, так погрязшего в своих гадостях, что даже пребывая уже полчаса на том свете, все еще продолжающего гадить на этом. Он так и ушел с зажатым в скрещенных на животе руках, дистанционным пультом, которым и собирался в экстренном случае привести в действие взрывчатку, искусно спрятанную в одном из манекенов, чего так и не успел сделать при жизни, проделав более чем успешно все уже после. Сухая ветка падает прямо на кнопку.
— Ложись, — прохрипел дико Погорел, сбивая оглушенную Эльзу прямо на сползшую вниз еще больше ошарашенную Кэт, прикрывая своим телом обоих. Взрыв был такой мощности, что тысячи обгорелых купюр еще долго потом взвешенной массой кружили в воздухе, устилая поле никому уже ненужной бумагой.
— Еще одним участником спектакля меньше, — прошептал он, констатируя факт чужой смерти, пытаясь подняться с распластанных женщин, но так и не смог, придавив их еще больше своей безвольной уже массой.
— Да вставайте же, — Кэт попыталась спихнуть с себя обоих, — нашли подстилку, я хоть и блондинка, но все же не римская блядь, подмахивать тут обоим!
— Я не могу, — прохрипела виновато девица, — он и меня придавил.
Произнесла и принялась из последних сил пробираться к свободе, что ей в конце концов и удалось сделать, после чего она перевернулась на спину и принялась молча созерцать такое родное сквозь корявые сухие ветки небо, не веря еще в свое такое живое и земное счастье, что все закончилось и она жива. Кэт вообще разревелась, дав волю слезам, наблюдая в истерике, как заокеанское зло красиво укрывает все вокруг, включая и раненного осколком в спину или даже убитого своего непутевого защитника.
В белом костюме и с бокалом красного вина он, боса нога на ногу, восседал в гордом одиночестве сейчас за пустым столиком на краю какого-то великолепного водопада, куда, скорее всего, мечтал попасть еще при жизни, а вышло только уже после смерти. Сам сколько раз видел на дорогах — сбитый машиной труп в одной стороне, а его ботинки — обязательно в другой. Ну да ладно, Иван его предал, а Кира где, почему ее нет за столиком, неужели и она тоже предательница? Беспомощно оглядываясь, он вообще уже не понимал, что происходит: он здесь, а где все остальные, все те, которых он так и не спас? Мужчина тяжело поднялся, так и не пригубив вина, и решительно направился к краю водопада, чтобы уж навсегда покончить еще и с этим миром, в котором даже выпить не с кем. Одним махом, как говорится, всех зайцев…
Выжженные солнцем горы и раненый Иван с одной гранатой на двоих в обнимку с ним, окурок на двоих и вся еще жизнь впереди. Еще немного, еще чуть-чуть, последний бой, он трудный самый… Снимок в траурной рамочке на стенке, где они двое сняты в фотоателье, он стоит, а Иван сидит — оба в форме и молодые. Он шел к краю обрыва прямо по воде, чтобы уже в следующую минуту сорваться и обрушиться, сломя голову, вниз вместе с тоннами низвергающейся в пучину вод. Вытирал слезы и не понимал одного, что же это за жизнь такая, если даже самые надежные в ней люди предают? Или только самые близкие и предают, кому ты больше всех доверяешь, а чужие просто используют в свое удовольствие, как туалетную бумагу и радуются чужим несчастьям. Посторонняя во всех отношениях актрисочка не сдала его ментам, хоть и могла в той больнице, где из него извлекали ее пулю, и даже не пристрелила, хоть и стоило после пережитого-то в подвале, а любимая женщина… Черт их разберет этих баб! Зато та, которую любил больше всего на свете — устроила ему такую проверку на дорогах, что врагу не пожелаешь. Или столик пуст потому, что это он предал их всех, а не они его одного, поэтому и не пришли — допустил смерть лучшего друга и не спас от смерти любимую женщину, с какой стати, скажите, они должны были теперь распивать с ним винцо под приятный шумок водички. И с этой мыслью он, расставив руки в стороны, как та птица, зажмурившись, сделал шаг к обрыву и камнем устремился вниз.
Стреляющий танк в Грозном и малютка-приманка напротив грохочущей брони, перемотанная крест-накрест шерстяным платком, мертвый лейтенант с дыркой в переносице, совсем как у той, которую сегодня подстрелили, и его, Погорела, запоздавший ответный выстрел из гранатомета по снайперскому гнезду. Изрыгающая пламя пробоина в кирпичной стене… Вагон метро и красивое лицо незнакомки в отражении напротив, храпящий майор и парящая под потолком бабочка с большими темными крыльями как предзнаменование чего-то страшного, на которую вообще кроме него тогда не обратил никто внимания. Скорее всего, приснившаяся ему, пока он дремал, как и та красавица из другого вагона, внимательно изучающая его через грязные стекла, нашедшая наконец того, на поиски которого были потрачены годы…
И вот он уже на бесконечной дороге, петляющей между холмов и теряющейся где-то там в темноте, по которой он бредет босой в нескончаемой колонне таких же босоногих. Душно и тесно… Тесно, душно и жутко на бесконечной дороге. Все незнакомые, впрочем, нет, одного он вроде даже узнает, ба… да это же его коллега с работы собственной персоной, который обещался даже помочь деньгами по душевной доброте, но заделами, видно, забыл. Или не смог, у людей разные обстоятельства в жизни случаются, этого-то каким черным ветром занесло в эту толпу? Спросил, какими судьбами тот здесь? Не ответил, что и к лучшему, здесь до других дела только у Бога. Бредут всякие… Одна дамочка даже без головы чуть ножки переставляет, которой сегодня лишилась прямо в ТЦ «Европейский», которую ей один малолет ний псих в наушниках срезал бензопилой в свое удовольствие, доигравшись до чертиков, которые его в этот торговый центр и послали.
— Вы не подержите? — просит она, протягивая ему головешку с вытаращенными глазами, по застывшей бензопиле в каждом зрачке.
— Пожалуйста, — принимает он странную ношу, с которой так и шествует дальше, может хоть это зачтется. Коллега просит выбросить голову, тело которой все равно уже затоптали другие мертвецы, и он послушно выбрасывает ненужную уже ношу. Вместо головы он просит подержать его оторванную руку, пока он будет ее крепить. Спрашивает, зачем ему этот обрубок сдался? Тот указывает на зажатые в ней какие-то зеленые фантики с глупыми рожицами и больше он уже вопросов не задает, понятно, что коллега свихнулся. Сгорел на работе… Он в испуге осматривает себя, все ли у него конечности на месте и, не обнаружив потерь, успокаивается, погрузившись уже в свое «кино», где перед глазами мелькали день за днем отснятые памятью кадры. Стоп — лицо миллиардерши в прицеле; стоп — и вообще никакого лица, лишь разлетающиеся в разные стороны, выбитые его выстрелом кирпичи из кладки; стоп и… брошенные им Эльза и Кэт, исчезающие в черной тени. Отбросив в сторону обрубок руки, он сворачивает с дороги мертвецов, начинает карабкаться по усыпанному колючками склону в горы к корявому дереву, раздирающему своими корявыми сучьями хмурое небо, сдирая в кровь кожу на ступнях, ладошках и коленях, падая и поднимаясь. Карабкаясь… и снова падая, падая и снова подымаясь, зная только одно, что он обязательно должен добраться до засохшей коряги, вцепившейся уже в него своими корявыми сучьями. А здесь еще какой-то тип пристал с желтой дыней, вокруг все серое, а она одна желтая, просит, чтобы передал его маме, когда вернется в покинутый мир.
— Я твою маму знаю? — отмахивается со злостью он. — Сам и передавай… И так до самой вершины с корявым деревом, с высоты которой ему и открылся весь мертвый мир от края и до края, по серпантину спускающийся вниз своими босыми ногами. Все вниз и только он один вверх, да еще этот чудак со своей дыней, правда этот был весь в белом, в котором он признал того ночного таксиста подвозившего их в тот роковой лесок, с которого все и началось.
— Вы правы, пожалуй, я сам ее передам, — благодарно улыбается ему бывший таксист.
