Освобождение шпиона - Корецкий Данил Аркадьевич (книги без регистрации .TXT) 📗
После этого он перестал отпираться, дал признательные показания и даже как-то оживился. Через два месяца после неудавшегося побега Мигунова бывший старший следователь Воронов был осужден на десять лет... Кстати, в один из дней, предшествовавших оглашению приговора, его дочь Ульяна Воронова тоже попала в поле зрения судейской коллегии. Только то были судьи третьего тура областной олимпиады по математике, которые единогласно присудили девочке первое место. Один из членов коллегии связался с матерью Ульяны и убедил ее переехать вместе с дочерью в Иркутск. Там Ульяна-Улька поступила в шестой класс физико-математической гимназии при университете и с головой окунулась в работу над решением уравнений Навье-Стокса и прочих загадок тысячелетия...
А Воронов первые годы в колонии все ждал письма от какой-то необыкновенной женщины и многозначительно намекал товарищам по несчастью, что за ним стоят некие могущественные силы, которые вскоре освободят его: выкупят или устроят побег. Но зеки только смеялись: дескать, за кем стоят какие-то силы, те сюда не попадают...
Вначале все шло хорошо. Агент Слава — оперативный псевдоним «Тритон» получил пять лет строгого режима. Семаго, с учетом явки с повинной, чистосердечного раскаяния и содействия следствию, отделался тремя годами условного осуждения. Конечно, в большей мере здесь сказались смягчившиеся нравы нового времени: шпионы прошлых лет, несмотря на раскаяние и помощь следствию, однозначно отправлялись «на луну». В зале суда Семаго пытался задушить Славу, конвойные еле сумели оторвать его руки от горла связника. «Я тебя дождусь, сука! - пообещал Семаго. - Пойдешь вслед за Наташей!» Он действительно перестал пить, делал по утрам зарядку и бегал трусцой. Больше того, достав из тайника свой «Браунинг», он расконсервировал его, тщательно смазал и стал упражняться в быстром извлечении и прицеливании. То ли он действительно ждал Славу, то ли придумал себе отвлекающее от тягостных дум занятие.
Родиону Мигунову предъявили обвинение по статье 276-й — «Шпионаж», в победных репортажах газеты написали, что разоблаченному шпиону грозит, как минимум, десять лет. Однако, несмотря на все усилия следователя Косухина, доказательная база получилась довольно хлипкой. С современных позиций, разумеется.
Ведь никаких материалов с грифом «секретно» или «совершенно секретно» у него не обнаружили, оружия или специальной шпионской техники — тоже. Даже средств шифрования и тайнописи при нем не было. Были только показания Семаго и «Тритона», которые изобличали Родиона как агента зарубежной разведки. Для 1970 или даже 1990 года этого было бы вполне достаточно, но за окнами Дома 2 бушевал разнузданный, беспредельный и всепрощающий 2010-й. К тому же Родик был не простым российским гражданином, забитым и никому не нужным.
На очередной сессии парламентской ассамблеи Совета Европы депутат от Франции выступил с докладом, в котором подверг острой критике российскую правоохранительную систему, затравившую в сибирской тюрьме политзаключенного Сергея Мигунова, а теперь взявшуюся за его сына — талантливого юриста, правозащитника, эксперта Комиссии по правам человека, и, между прочим, французского гражданина! Опять вспыхнули дебаты, опять приняли резолюцию о недопустимости «психологической казни»... Кроме того, вопрос о Мигунове-младшем было решено обсудить на специальном заседании Европейского Совета в присутствии глав государств-членов, где наверняка разразился бы громкий международный скандал.
В общем, в один прекрасный день Огольцов вызвал Евсеева, который отвечал за оперативное сопровождение расследования.
— Ну, что, опять просрали дело! Где железные доказательства? Где уликовые материалы? Приходится прекращать за недоказанностью обвинения!
Майор вздохнул.
— Так что мне, в Парижской штаб -квартире ЦРУ его личное дело изымать? С собственноручной распиской? Раньше таких доказательств хватало. А сейчас и его папашу бы не осудили...
— Хватит умничать! — замнач пошевелил сердито бровями. — Принесешь извинения и лично проследишь за процедурой депортации!
Родион Мигунов провел в следственном изоляторе на Лефортовском валу ровно 55 дней, после чего был препровожден в Шереметьево и посажен на самолет, следующий в аэропорт Шарля де Голля. Евсеев лично присутствовал при этом и даже сказал негромко на прощанье:
— Еще раз сунешься сюда, сволочь, пожалеешь.
Никаких извинений он, конечно, приносить не стал.
Но Родиону они были и не нужны. Когда «Боинг» поднялся в воздух, он перешел в первый класс, заказал бутылку «Джони Уокера — голубая марка», сто граммов черной икры с тостами и стейк средней степени прожарки. В таких случаях все оплачивала Фирма, и ему это нравилось. Он впервые ощутил прелесть дорогого сорта виски, который когда-то любил его отец. Он впервые напился, и это ощущение ему тоже понравилось. Нервы расслабились, пережитые невзгоды отошли на задний план, и только одна не отпускала.
— Царствие небесное, папа! — сказал он, опрокидывая очередную порцию жгучей ароматной жидкости. — Я отомщу за тебя!
Такие слова он тоже произнес впервые.
Потом, наклонившись к иллюминатору, погрозил кулаком белым, напоминающим клочья ваты облакам.
— Сам ты сволочь!
Кому была адресована последняя фраза, оставалось только догадываться.
Самолет на Париж вылетел в 00-10, домой Евсеев вернулся во втором часу ночи. Прежде чем зайти в подъезд, он по привычке поднял голову и посмотрел на окна своей квартиры. И сразу понял - что-то произошло. В кухне горел свет. Только не электрический желтый, а — красный, неровный, тревожный, какой-то потусторонний свет, словно там что-то тлело или пылало, или кто-то бродил по квартире с фонариком, прикрывая его рукой.
Воры. Убийцы. Пожар. Этого еще не хватало!
Не помня себя, Евсеев поднялся на этаж, пробежал через тамбур, опрокинув соседский велосипед, сунул ключ в дверь, распахнул...
— Маринка! — крикнул он с порога.
Было темно, но спокойно. Откуда-то раздавалась негромкая музыка и пахло... Черт. Пахло чем-то вкусным. Отбивными.
Евсеев открыл дверь кухни и увидел Марину, мирно сидящую за накрытым столом. На столе горели свечи, стояла супница с торчащей наружу ручкой половника, на широком блюде в центре стола высилась горка из отбивных котлет, вокруг какие-то салатницы, соусницы... Бутылка красного вина. Фужеры. Звучал ее любимый оркестр Марио Ланца. Марина была одета в роскошное синее платье, которое она когда-то купила для кастингового прогона в группу Пупыря. Она смотрела на Евсеева и даже еще нё улыбалась, просто лицо у нее было такое, будто она готова улыбнуться при первой малейшей возможности.
— Что случилось? — удивленно поинтересовался он.
— Ничего, - сказала она. - Поздний семейный ужин. При свечах.
— Почему? — тупо спросил Евсеев.
Марина улыбнулась. Нет, скорее даже рассмеялась.
— Во-первых, потому что я успешно прошла собеседование и со следующей недели набираю собственный класс в «Ахушке»...
— Где?..
— Академии хореографии. Пора бы знать, дорогой. Во-вторых, потому что у «комитетских» жен принято ждать своих мужей с работы. И кормить их ужином.
Евсеев выставил вперед руку.
— Погоди. Я не понял. Ты ушла из «Синего бархата»?!
— Да. Завтра там будет танцевать уже другая девушка. И вообще... - Марина встала. - Я думаю, хватит пока что разговоров.
Она помогла опешившему Евсееву снять куртку, усадила за стол, налила бульон из супницы, положила котлеты и салат. Наполнила бокалы,
— А в-третьих... — сказала она.
— Так есть еще «в-третьих»? - насторожился Евсеев.
— Конечно. И это самое главное. В-третьих, у нас будет ребенок.
Евсеев поставил бокал.
— Шутишь, — сказал он.
— Пять тестов, Юра. Пять — единогласно. Ошибка исключена.
«Прямо как в кино, - подумал он. - Но кино на мажорной ноте заканчивается, и зрителям кажется, что у героев так прекрасно и будет всю жизнь. А в реальности настроения меняются, да и отношения тоже...»
