Безумное танго - Арсеньева Елена (читать книги онлайн без регистрации txt) 📗
Словно почувствовав ее взгляд, Путятин обернулся, нервно дернулся, шагнул в сторону и налетел на какого-то высокого человека. От толчка очки соскользнули и начали падать. Он едва поймал их на груди, начал торопливо напяливать на нос, но в эту минуту бросил вороватый взгляд на Тамару, и глаза их встретились.
Она сразу вспомнила, как Путятин придерживал очки, когда бросился ей наперерез, чтобы помешать схватить Никиту Сашунина.
Сашунина… Са-шу-ни-на…
Она медленно прижала руки к сердцу.
Путятин стоял окаменело, забыв про очки, не сводя глаз с лица Тамары. Один глаз у него был темно-синий, другой серый.
Фамилия «Сашунин» – от имени «Сашуня». Александра можно называть Саша, Саня, Сашуня. Но его можно называть и Шуня, Шунька…
Это Шунька!
Тамара не только вспомнила Шуньку, но и почувствовала, о чем он сейчас думает. О том же, о чем подумала и она.
Как они оба елозили по столу в красном уголке, и капли его пота падали на лицо Тамаре, а он бормотал, задыхаясь: «Я хочу, чтобы она кончила со мной… кончила!»
И он добился-таки своего.
Тамара резко отвернулась. Если она прочла в глазах Шуньки их общее далекое прошлое, то он ни в коем случае не должен был прочесть в ее глазах свое ближайшее будущее. Потому что это будущее – смерть.
Алёна Васнецова. Июнь 1999
Кажется, такого великолепного настроения у нее не было ни разу в жизни. И утра такого не было, и дня. Почему-то, неизвестно, почему, Алёна посчитала нужным скрывать свое состояние даже от Юрия. И то сказать: баба Варя их здорово смутила! Пришлось принять непроходимо деловой вид, за бытовыми хлопотами спрятать все то, что наполняло душу каким-то странным легким блаженством.
Потом Юрий ушел, и Алёна мечтала, чтобы он поскорее вернулся, – одновременно радуясь, что осталась одна. Ей хотелось остаться одной. То, что случилось, было настолько невообразимо, что нужно было пережить эту радость, ни с кем ею не делясь. Наверное, это осталось еще из детства, когда одиночество было самым большим подарком, который могла себе сделать Алёна, на чьих плечах всегда, сколько она себя помнила, лежали заботы о сестре. Родители работали с утра до вечера; потом они погибли. Инга была требовательным существом, она желала владеть вниманием старшей сестры без остатка и постепенно приучила ее к мысли о том, что нуждается в постоянном присмотре. Потом они здорово ссорились по этому поводу – когда Инге уже исполнилось пятнадцать, она стала красавицей и завела кучу своих собственных маленьких радостей, которые нужно было скрывать от сестры. Ее заботливость казалась Инге мелочной придирчивостью и занудством. Но Алёна все суетилась над ней, все квохтала, как наседка, переживала, забывая о себе; к тому же она беспрестанно где-то работала или подрабатывала, и все реже выпадали минуты, когда удавалось побыть наедине с собой, подумать о себе!
То, что произошло между нею и Юрием, было настолько невероятно и в то же время просто, что Алёне хотелось забиться в какой-то укромный уголок и перебирать в памяти самые драгоценные подробности этой ночи, которая словно бы заставила ее сменить кожу. Она ощущала себя новой, нет, обновленной: враз и сильной, и беззащитной, и неизвестно было, что теперь делать с этим состоянием. Умиротворенной – вот какой ощущала она себя, и отныне ей хотелось в своей жизни только покоя.
Но укромных уголков, где можно посидеть, попереживать в квартирешке бабы Вари не было предусмотрено: разве только в ванной, но не будешь же день-деньской стоять под душем, баба Варя перепугается, решит, что внучка утонула; к тому же холодильник у нее был совершенно пустой, и картошка кончилась, и хлеб. Юрий обещал забежать днем, рассказать, чем кончился его поход в редакцию, так что нужно было обед приготовить. Алёна испытала вдруг резкий, ни на что не похожий восторг при одной только мысли, что Юрий вернется, что они увидятся, что он будет есть борщ, сваренный ею для него…
Короче говоря, она переоделась и пошла на базар. На дне сумки отыскался козырный рыжий шарфик, а на его место Алёна недрогнувшей рукой запихала тети Катин белый платочек. Туда же отправилось сатиновое мамино платье. Вот же невезучее платьишко сшила себе Лида Калинина, в замужестве Васнецова, Алёнина мама! Неужели ему придется еще четверть века плесневеть в семейных сундуках, прежде чем его снова извлекут на свет божий?
«Лучше я его вообще выброшу, – подумала Алёна, бродя между рядов Средного рынка (идти на Мытный, где торгует этот чокнутый Рашид, – нема дурных!) и ужасаясь ценам, которые выглядели просто-таки неприлично. – А то вдруг у меня когда-нибудь родится дочка, ну и возникнут у нее какие-то трудности, так чтоб не было искушения первым делом в монастырь бежать!»
Мысль о том, что она сама когда-то, давным-давно, собиралась в монастырь, сейчас казалась гораздо более нелепой, чем вдруг проснувшиеся мечты о дочке. Не рановато ли? И вообще неизвестно еще, сможет ли она когда-нибудь родить после всех тех противозачаточных таблеток, которые ей приходилось пить в Аммане, уж в чем-чем, а в них недостатка не было…
Чтобы отвлечься от воспоминаний, не дать им вторгнуться в ее новую жизнь, в новое настроение, Алёна обратила внимание на цены. Да, это оказалось радикальным средством! Мясо по пятьдесят рублей. Где это видано? Оно что, с золотым обрезом, что ли?! А помидоры по тридцать? А огурцы… Ладно, шут с ними, с огурцами, но помидоры нужны непременно – для салата и для борща. И еще много чего нужно.
Через полчаса сумка у нее набралась – не поднять, а к помидорам все еще страшновато было подступиться. «Да ладно, – сказала себе Алёна. – Однова живем, в конце-то концов!»
Она пригляделась к продавщицам. Отец, который обожал ходить на базар, еще в детстве научил никогда ничего не покупать у торговок с отталкивающими лицами. Впрок, дескать, такой товар не пойдет! Правда, иногда это правило вступало в коренное противоречие с качеством продукта – вот как сейчас, например.
В начале июня трудновато найти хорошие, по-настоящему спелые помидоры, но все-таки у одной из торговок они были. Как на беду, физиономией этой толстой женщины резкого восточного типа можно было пугать маленьких детей. Обрюзгшая, с темными кругами под жгучими глазами навыкате, усатая вдобавок… Рядом стояла хорошенькая русская девчонка, и, хоть она продавала бурые восковые муляжи из Горьковского овощесовхоза, к ней выстроилась очередь. Неужели все покупательницы вдруг сделались так чувствительны к физиогномике, изумилась Алёна, но тотчас поняла, что смазливое личико тут ни при чем. Просто у кавказской дамы ее сочный, ярко-красный, спелый и даже на вид вкусный товар был на десять рублей дороже, чем у остальных продавщиц.
«Для «новых русских», что ли, старается?» – подумала Алёна, бросая прощальный взгляд на красивенькие помидоры и пристраиваясь в хвост очереди к овощесовхозным муляжам. Хотя женщина, которая подошла к усатой толстухе и заговорила с ней, не слишком была похожа на «новую русскую». Приличная тетенька лет под сорок, несколько даже унылого вида, в почтенном льняном костюме и соломенной шляпке с черными розами. «Это что, траур или просто вкус такой?» – размышляла Алёна, от нечего делать разглядывая ее широкую спину.
Спина почему-то казалась знакомой. Кто-то еще вот так же горбился, поднимая не по-женски крутые плечи, кто-то еще так же нависал над прилавком, низко опуская голову… Да не над прилавком, при чем тут прилавок? Фаина, Фаина Павловна Малютина, о которой Алёна не может вспоминать без дрожи, точно так же нависала над хирургическим столом или гинекологическим креслом, как если бы собиралась не деликатнейшую операцию делать самыми кончиками пальцев, а рвать беззащитную женщину руками на части.
Алёна отвернулась, почувствовав, что ее замутило от воспоминаний. И тут же словно ударило в виски – разом с двух сторон, маленькими молоточками, да так больно! Она оглянулась и, не веря своим глазам, уставилась на Фаину Павловну, которая, горбя полные плечи, обтянутые бледно-желтым льняным пиджаком, перебирала помидоры, одновременно слушая то, что ей быстро и тихо говорила продавщица.
