Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений TXT) 📗
Молодой стонал. Пуля стукнула ему в ногу, размозжила ступню в сапоге, и он истекал кровью.
— Где же справедливость, господи? — ныл раненый. — Ведь не разжились же нисколечко! Все понапрасну было! Омманул Прошка-то! Пустой был!
— Замолчи, дурак! — рассердился пожилой. — И так тошно…
Уже в полную темень приехали на чью-то заимку, но не было ни собачьих голосов, ни мычания скотины, ни маломальского огонька. Покинутая вроде бы усадебка. Правда, Засекин знал, куда бежал. Остановил телегу возле избы, сорвал доски с заколоченной двери. Потом мы втащили пленников в дом.
— Поищи дровишек, растопи печь, — приказал мне Засекин и сунул в ладонь спичечный коробок, оправленный в металл.
Я пошел, спотыкаясь, по двору. Небо было темно-синее, безлунное, со множеством бледных звезд. На этом фоне видны были громады черных елей с колючими макушками. Было холодно и тревожно. Из дома донеслись вскрики, стоны, звуки ударов. Засекин начал разговаривать с душегубами по-свойски, не дожидаясь огня. Достойную оценку происходящему я еще не в силах был дать, но азарта охоты, праздника на душе уже не было.
Поленницу дров я отыскал под обвалившимся навесом хозяйственных построек. Набрав поленьев выше головы, заторопился в избу, конечно, шлепнулся, содрал кожу на локтях. Все же натаскал дров, надрал бересты с полешек, нащипал ножом лучин для растопки. Разжег печь с одной спички, здорово! Но Засекин не обратил внимания на мои достижения. Не до меня ему было.
Я развел в печи такое пламя, что оно начало лизать гладкую мазанку. Стало дымно и жарко. Я приоткрыл дверь в сени, тотчас потянуло сквозняком: в окнах стекол не было, вместо них — щелястые полуоторванные ставни.
Пожилой пленник жалобно возмущался:
— Зря нас уродуешь, мужик! Нет на нас чужой крови! Вот те крест, нету!.. А то, что мы побили тебя маленько, так это с испугу… да по глупости. Дознаться хотели, кто на нас поклеп сделал. Завистников много! Доносы пишут, слухи распускают… А Прошка покойный, считай, каждый год у нас останавливался. Вот тебе кто-то и шепнул: Бочкаревы во всем замешаны, не иначе. Да разве мог я руку поднять на Прокла Никодимыча, сам подумай? Мы с ним в одних артелях многие годы работали, в одном ярме ходили. Друзья мы с ним…
— Так ты из рабочих?
— По мне разве не видно? Да ты поглянь, поглянь на мои руки в мозолях, на мою рожу побитую! Хворь в костях сидит с тех времен. И рубцы на морде, шишки от чирьев… Своим горбом нажил маломальский достаток! А округа набычилась, зубами скрипит — у них-то деньги бешеные, с торговли да обману. А моя честность им в укор…
— Бочкаревы — известное имя. Значит, ты и есть Матвей Африканыч, который женился на вдове купца Золотухина? Так что ты мне про горб и честность поешь? Дом свой в блудное место превратил.
— Все дома в Христовоздвиженском как бы блудные в сезон-тo! Все стоют постоялыми! Надо же привечать натруженных, когда из тайги выходют. Неужто ты, мужик, не знаешь, каково приходится там с весны до осени? Жизнь ведь там хуже всякой каторги…
— И много у тебя сейчас на постое?
— Да найдется для вас местечко, найдется! И народ у меня не шибко шумливый. Отдохнут, сил наберутся на дальнейший путь, подарочков для жен и детишек прикупят…
— Нешумливые — это хорошо. С какого хоть прииска?
— А кто их знает? Я не расспрашивал. Не успел ишшо.
— Выходит, мужики-то с красногорского? — По голосу Засекина можно было понять: издевательски улыбается. — Как и покойный Прокл Никодимыч? А ты мне зубы заговариваешь, каналья.
Его лицо было в тени и казалось вырубленным из угольной глыбы; глаза просвечивали — как дырочки в этой глыбе. А на лицо Бочкарева-старшего падал дрыгающий свет: оно корежилось и ломалось, вот-вот начнет разваливаться на отдельные рубцы и шишки.
— Какие зубы? Ты чо? — паниковал он. — Кажный год сами идут ко мне на постой! Слышь?! Как родня стали!
Раненый опять начал стонать и стучаться затылком о стену.
— Помираю, мужики! Сымите хоть сапог! Мочи нет! Пошто такая злоба-то?
— Помирай, помирай, Сеня, — сказал Засекин, будто по плечу похлопал. — Твой родитель того хочет. Начхать ему на тебя, на твои библейские мучения.
— Ну скажите ему, тятя! — зарыдал раненый. — Чо ему надо, то и скажите!
— Да если б я знал! — закричал с ненавистью его отец. — Ну, если бы!
— Прокл — знаменитый таежник, больше других зарабатывал, больше других пропивал. И ты каждый раз его затягивал к себе, спаивал, обирал до нитки. И подбил на воровство приискового золота. Чтобы он покрыл долги, чтобы вылез из кабалы. И вот Проклу подфартило. Известил тебя, что заявится с хорошим уловом. А когда стало известно, что пойдут с приисков без казаков, тебе и пришла в голову идея взять улов без всякой платы. Рабочих шло много, с разных орт и разрезов, вот и решили не тратиться на казачков. Кто, мол, посмеет напасть на большую толпу?
— И чо далее? — спросил с интересом Бочкарев. — Кто Прокла-то убил? — Он почему-то успокоился и лишь подергивал и шевелил связанными ногами, разгоняя кровь в жилах.
Засекин пристально посмотрел на него.
— Ты убил. А Сеня помог. Ты думал, что друг Никодимыч несет золотишко. Ну и пальнули ему в голову из кустов. А когда все разбежались, обыскали покойника — нет ничего. Распороли ему живот, прощупали все кишки, думали, проглотил, как это часто бывает, когда опасность обысков есть… Вот почему Сеня ныл на телеге, что пустой был Прокл. Что злодейство сотворили понапрасну. Другими словами, золотишко нес подсобник Прокла. Вы и кинулись в село следом за рабочими, чтобы отыскать его, даже зарыть тело было некогда — в болото бросили.
— Ну, если все так здорово тебе намудрили… — прошептал раненый, — так чо еще надобно? Мужик? Ведь нашим словам уже не поверишь?
— Кого обхаживали из красногорских? Кого споили, кого на тот свет спровадили?.. — Засекин зло сплюнул. — Одним словом, кто подсобник? Что вы с ним сделали?
Бочкарев-отец молчал, закрыв глаза. Я смотрел на него и на раненого с неприязнью — они хуже убийц! Живот распороли! В болото кинули, не стали хоронить… Я мог понять убийство в качестве мести за обиду или убийство в честной драке, или на войне, или в славном набеге джигитов на чужое племя (вроде казахской баранты), А эти зверствуют из-за золота, из-за денег! Почему Засекин с ними долго разговаривает?
— Не люди вы, не люди, — сказал Засекин, поднимаясь с пола, будто услышав мои возмущенные мысли. — И господь вас крепко ударил. Подыхайте здесь, в своем дерьме.
Он уехал, наказав стеречь их и не поддаваться на уговоры и причитания. «Таких нельзя жалеть, бог не простит». Обещал вернуться засветло. Что он задумал, чего ждать дальше? — не объяснил, а догадаться мне было не по силам.
Ночь выдалась тяжелая. Из тайги доносились какие-то неясные звуки, потом почудилось, что кто-то ходит по двору. Я прижался к остывающей печи, держа палец на спусковом крючке. Страх перед духами тьмы леденил кровь в моих жилах и не давал мне высунуть носа из избы.
— Спаси, ирод! — устало упрашивал Бочкарев. — Озолочу! Век нужды не будет. На тебя работать станем всем семейством, всей родней. Как холопы на барей! Дочку тебе отдам, ей-богу! Их у меня много, любую выберешь…
Он говорил и говорил, а потом вспылил, едва не плача:
— Да ты и впрямь не понимаешь? Турок! Язви тя в душу! Басурман! Рожа росомашья! Оглоед!
Он ругался до самого утра. Когда я глянул из избы, весь двор был усыпан воронами и галками. Огромные мрачные птицы сидели на кольях и постройках, расхаживали по заиндевевшей земле. Копошились на телеге, толкаясь, ссорясь и шумно взлетая. Мертвое тело их привлекло. Я выбежал во двор и начал кидать в них поленья и камни. Они черной тучей поднялись над заимкой, оглушив хриплым карканьем.
Я отыскал в сараюшке обрывки мешковины, запачканной дегтем и навозом, накрыл мертвого с головой, стараясь не смотреть ему в лицо. Потом сверху накидал старой соломы, надергал ее с обрушенной крыши навеса. И придавил тяжелой доской. Теперь воронье не доберется до Прокла Никодимыча, его дух будет не так сильно обижаться на людей.
