Кровавый удар - Льювеллин Сэм (книги хорошего качества txt) 📗

Статья Снейпа завершалась кратким резюме всей моей деятельности, в котором "enfant terrible" [4] было самым мягким выражением. Указывалось также, что ужасные события разворачивались в двадцати пяти ярдах от местонахождения министра Невилла Глейзбрука, секретарем-помощником которого был мой брат, женатый на дочери вышеупомянутого министра.

Единственное утешение состояло в том, что нигде не упоминалось о пьяных подростках. Впрочем, и об этом, без сомнения, Снейп еще напишет.

Кофе был выпит. Завтрак съеден. Мои подопечные навели порядок в каютах и упаковали свои вещи. Прибыл микроавтобус, чтобы отвезти их в Лондон. Они прощались со мной по-мужски, без сантиментов. Я смотрел, как они один за другим влезали в микроавтобус, смеясь и переговариваясь. Вместе с ними должны были быть Дин и Мэри. Двое, которые мне ближе и дороже других. Где они сейчас? Что делают?

Пит тоже уезжал. Он отвязал свой велосипед от швартовых, приладил к багажнику видавший виды рюкзак. Я смотрел ему вслед, пока Пит не скрылся за углом элеватора.

К причалу лихо подкатил "форд", из него выскочила пара репортеров. Я был счастлив, что они опоздали к отъезду моего экипажа. Я даже позволил им себя сфотографировать.

Потом я вернулся в кают-компанию и включил телефон. Ребята вымыли все, кроме кофейных чашек. Я выстроил их рядком у мойки — десяток чашек, покрытых изнутри плотным кофейным налетом. Отмыв чашки, я сварил себе кофе. И тут зазвонил телефон.

Высокий, вежливый и бесстрастный голос, так хорошо знакомый мне, произнес неторопливо:

— Билл, старина...

— Кристофер! — откликнулся я, хотя мог бы сказать "Крис". Мой младший брат любил, чтобы к нему относились как положено, с уважением.

— Почему бы тебе не заглянуть ко мне сегодня? — предложил он.

— Это было бы неплохо, — сказал я, заполняя паузу, чтобы найти предлог для отказа.

— Я хочу поговорить с тобой о "Лисице"! — властно перебил меня Кристофер. — Встретимся вечером?

Одна из причин, по которой я порвал с журналистикой, заключалась в том, что я не хотел больше иметь дела с людьми, подобными Кристоферу. Но по воле нашего отца он был совладельцем моей любимой "Лисицы".

— Я пробыл в море десять дней, — снова завел я, чтобы сослаться на жуткую усталость.

— Надеюсь, прекрасно отдохнул! — В голосе брата послышалось раздражение. — Я в Лидьятсе с мамой. У меня свободный день. Думаю, ты не откажешься от встречи. — Его раздражение утихло, и это значило, что он взял себя в руки. — Жду тебя в шесть.

В трубке послышались гудки. Разговор был окончен.

Я достал смазанный жиром револьвер и коробку с патронами и уставился на курок. Не пора ли... Снаружи доносились звуки Бейсина: визг электропил, крики чаек. Никому не было дела до матроса Ребейна. Дикки заботился о добром имени "Молодежной компании" и о собственной выгоде. Кристофер стремился урегулировать отношения с Глейзбруком. А Невилл Глейзбрук хотел, чтобы не пострадал его имидж благодетеля. Все искали козла отпущения.

Мэри была бы для этого самой подходящей кандидатурой. Следующим шел я.

"Лисица", не раз сталкивалась с различными предметами. Когда корабль врезается во что-то вроде лодки, ощущается достаточно сильный удар. Кроме того, тот, кто находится в лодке, не сидит молча при виде надвигающейся опасности. Тот парень должен был кричать.

Я отдал команду: "Пошел!" — и в следующую секунду услышал какой-то непривычный звук. Как будто мы ударились о плывущее бревно. Или о шлюпку. Но в тот момент Ребейн только-только покидал "Вильму". Как он мог оказаться возле нас?

Конечно, лучше всего было бы поговорить об этом с Мэри. Мэри и Дин — давние друзья. Он наверняка знает, где ее найти. Но Дин исчез, так же как и Мэри, и найти их нет никакой возможности.

Медленно и тщательно я проверил, в порядке ли револьвер. Взошло солнце. Стало жарко — как и положено в июле. Я уселся поудобнее, положив ноги на стул. Я устал, и мне все надоело.

Три с половиной года назад я приехал в Уэльс, чтобы выведать у Отто Кэмпбелла информацию о поставках вертолетов в Ирак. Отто нравилось быть на короткой ноге с теми, кого он называл представителями средств массовой информации. Помнится, мы сидели в его офисе, и Отто, порядком перебрав виски, делился грязными подробностями, связанными с иракскими событиями. Под конец он вдруг сказал: "Почему бы тебе не заняться своим старым парусником?"

Соблазн заняться чем-то конкретным всегда заманчив для журналиста. И как только мне удалось освободиться от всех своих обязательств перед многочисленными редакторами, я зафрахтовался в "Молодежной компании".

Мне понравилось плавать с подростками. Они приходили на "Лисицу" неорганизованной толпой, но быстро всему учились. И среди них встречались такие яркие личности, как Дин и Мэри. Я настолько полюбил это дело, что три месяца назад написал прощальное письмо своему последнему редактору Мартину Карру в "Трибьюн". Я сообщил ему, что навсегда ухожу из журналистики, так как чем больше мой опыт, тем меньше смысла я нахожу в этом ремесле. В течение этих трех месяцев я жил в ритме приливов и штормов. Вокруг меня была моя юная команда.

Что-то с грохотом упало. Я открыл глаза. Оказывается, незаметно для себя я задремал. Грохот, разбудивший меня, донесся с палубы. Я услышал насмешливый женский голос:

— Есть тут кто-нибудь?

Сверху кто-то заглядывал в мою каюту, блеснула золотистая копна волос. Я с трудом разлепил губы:

— Клодия.

— Отшельник из Черной Лагуны, — съязвила она. — Что ты делаешь в Бейсине?

Я встал и водрузил кофейник на плиту. Клодия работала на фирму, торгующую яхтами. Ее собственная восьмиметровая гоночная яхта стояла у причала Бейсина. Она купила этот дорогой корабль, чтобы удачно вложить капитал. Вложение капитала было основным двигателем всех начинаний Клодии. Я познакомился с ней месяца два назад в "Дыре", где она о чем-то спорила с человеком, занимавшимся починкой ее яхты. Мы быстро сблизились. Через неделю она делила со мной большую кровать на "Лисице". Клодия не отличалась ни умом, ни мягкостью характера, но у нее были большие серые глаза и длинные ноги, как у танцовщицы. Часто, лежа рядом с ней, я размышлял о том, чему обязан своим успехом: собственной привлекательности или непригодной для обитания Клодии яхте.

Когда я принес кофе на палубу, Клодия полулежала на стуле, подставив солнцу лицо. Ее ноги покоились на соседнем стуле, смущая рабочего, который неподалеку от причала махал лопатой над грудой песка, в то время как его взгляд пытался проскользнуть в тень ее бледно-зеленых шорт от Сен-Лорана.

Я протянул чашку Клодии. Она взяла ее и, поджав ноги, пристроила на колене.

— Какого черта тебе надо? — в упор спросила она.

Я почувствовал, как усталость снова тяжело и неотвратимо наваливается на меня.

— Что ты имеешь в виду? — отбрыкнулся я, хотя прекрасно понимал, о чем она говорит.

— У тебя премия лучшего журналиста. Ты работал в самых престижных газетах. Потом все бросил, стал рулевым, связался с "Молодежной компанией" и в конце концов оказался в Бейсине. Так и собираешься торчать тут всю жизнь? Ни работы, ни дома и, я думаю, не слишком много денег.

— Но и ты тоже здесь! — Я начинал заводиться.

— На уик-энд, — отрезала Клодия.

— Ну и прекрасно.

— Мог бы придумать что-нибудь получше, чем плавать вокруг Европы с бандами молокососов. Если уж тебе так приспичило плавать, мог бы делать это по-человечески.

То, что она сказала насчет премии, было чистой правдой. За десять лет журналистской карьеры я изрядно помотался по свету, добывая ценную информацию и делая толковые репортажи. За это время мне досталось несколько престижных премий. Но для меня они ничего не значили. Гораздо важнее были те события, те люди, с которыми я сталкивался в самых разных ситуациях.