Вердикт двенадцати (сборник) - Нокс Рональд (книги полностью txt) 📗

Затем было зачитано завещание сэра Генри. Тут и по форме, и по содержанию все было ясно и однозначно. Заинтересованным лицом, бесспорно, выступала Розалия, которой доставалось состояние. Но свой интерес имели и Родды, получавшие на двоих 4000 фунтов. Для них, понятно, тоже целое состояние. Мистер Поупсгров забыл о собственных наставлениях — выносить заключение, лишь выслушав обе стороны, — и записал в блокнот: «Несчастный случай явно исключен. Следовательно, убийство. Завещание указывает на трех вероятных убийц: двух слуг и миссис В. Б. У миссис В. Б. мотивы серьезней. Нужны существенные доказательства — возможность, способ. Газетная вырезка свидетельствует только об умысле, но не указывает на „кто“». Он подумал и заменил «кто» на «чей».

Показания Ады Корни дали ему искомые доказательства. Миссис ван Бир была в столовой после того, как накрыли на стол, но перед тем, как сели за ленч. Повариха основательно промыла салат, однако Ада, убирая со стола, заметила в нем какую-то грязь. Ада отвечала угрюмо, подбирала слова, замолкала, и тогда в ее полуоткрытом рту виднелись гнилые зубы. Вид у нее был нездоровый: лицо одутловатое, а из прорвавшегося фурункула сбоку на подбородке сочился гной. Она производила впечатление тупицы, но своих показаний держалась крепко, и сэру Айки, как тот ни старался, не удалось ее сбить.

Она оказалась последним свидетелем обвинения и во многих отношениях, видимо, решающим. Теперь, похоже, все выстроилось в цепочку — мотивы, способ, возможность и умысел. Мистер Поупсгров все это подытожил. Бессердечная жестокая женщина не любила болезненного мальчика. После его смерти наследует состояние. Отрава — вот она, усеивает садовую дорожку. И не только было доказано, что она раздобыла информацию, как применить этот яд, но ее видели в столовой, где отраву наверняка и подмешали в салат. Более веских улик и не требуется, разве что кто-нибудь своими глазами видел, как она отравила ребенка.

Он просмотрел и перепроверил записи в блокноте, так же, как привык проверять счета в своем ресторане. Итог каждый раз получался один и тот же.

IV

И тем не менее, когда сэру Айки пришло время сказать свое слово, он встал, исполненный спокойной самоуверенности. Впрочем, слово «спокойной» тут было едва ли уместно — он так и рвался в бой. Опершись руками о столик, он перенес на них всю свою тяжесть, так что пальцы наподобие когтей вцепились в столешницу, и ввинтил монокль в глазницу, отчего его длинный нос показался еще длиннее; его медленный взгляд прошелся по присяжным, отметил судью и наконец остановился на пухлой, обращенной к защитнику физиономии мистера Прауди. В эту минуту сэр Айки походил на орла, который, углядев особенно жирного и беспомощного кролика и зная, что добыча от него не уйдет, позволяет себе понаслаждаться видом жертвы, прежде чем на нее наброситься.

— Внимая моему высокоученому коллеге, — наконец начал он, — я более, чем когда-либо, восхищался его красноречием. Пока он говорил, выстраивая улики и доказательства, мне и то на миг показалось, что обвинение небеспочвенно. Вы можете этого и не знать, дамы и господа присяжные, но нам, кто избрал столь непопулярную стезю закона, хорошо известно, что мой высокоученый коллега имеет репутацию одного из самых опасных королевских обвинителей. Мастерство, с каким он строит обвинение, вошло в легенду. Да, он умеет возвести обвинение не только на твердом, но и на мягком фундаменте, а то и вообще на одной соломе. Вот и сегодня ему пришлось опираться на одну солому, причем соломинки-то оказались скудными, гнилыми и торчащими в разные стороны.

Доктор Холмс хихикнул, присяжные начали прислушиваться.

— Защита вызовет мало свидетелей, и я вам объясню почему. Коротко говоря, большая часть показаний, что вы прослушали, достаточно красноречива сама по себе. Пораздумав, вы в этом убедитесь. Допускаю, что сейчас, пока вы не слышали того, с чем я собираюсь к вам обратиться, вы питаете известные подозрения касательно обвиняемой. Но его милость разъяснит вам, что этого недостаточно. Было бы странным, если б в связи с трагической смертью несчастного мальчика не возникло никаких подозрений. И так они овладели умами, и столь бесстыже принялись болтать досужие языки, что понадобилось перенести этот суд в Лондон, чтобы, как всем вам, полагаю, известно, дело смогли рассмотреть во всех отношениях беспристрастные присяжные.

Равным образом, как подтвердит его милость, от защиты не требуется доказывать, что преступление совершил кто-то другой, и называть этого другого. Пусть обвинение нам докажет, что, во-первых, убийство имело место, и, во-вторых, что его совершила моя подзащитная. Ни с одной из этих задач, как, надеюсь, вам становится ясно, оно не справилось. Но даже если бы ему удалось представить правдоподобные улики по этим пунктам, его построения все равно бы рухнули, сумей мы доказать, что убийство вполне могли совершить другие лица, у которых имелись и мотивы, и возможности. А доказать это мы сумеем.

С вашего позволения, я кратко остановлюсь на самом очевидном. Убийство… а было ли оно вообще? У меня нет в этом твердой уверенности, как, полагаю, нет и у вас. Все вы, думаю, правильно восприняли показания доктора Паркса и отметили, как я надеюсь, что из них можно сделать вполне определенные выводы. Целые сутки с лишним он не понимал, в каком состоянии находился больной, и прописывал лечение, в данном случае совершенно бессмысленное. Он пригласил второго врача лишь тогда, когда несчастный ребенок пребывал in extremis [61] и спасти его было невозможно. Практически — я понимаю, что говорю резко, но мой долг называть вещи своими именами, — практически мальчик до самой смерти оставался без лечения и ухода. Если б его пользовал врач более компетентный, кто знает, чем бы все закончилось. Я полагаю, что в большинстве своем вы, как и я, считаете: если б не доктор Паркс, Филипп Аркрайт вполне мог бы выжить…

Сэр Айки излагал ясно и просто, ни разу не повысив голоса и не прибегнув к тем низким раскатистым интонациям, которым порой сбивал с толку слишком уж самоуверенных свидетелей. Затем он перешел к миссис Родд, отметив, что у нее имелись основательные мотивы: четыре тысячи фунтов, что наследуют они с мужем, — целое состояние для таких, как они. Она приготовила салат, она же его и выбросила. Ей даже не нужно было заходить в столовую, чтобы подсыпать пыльцу в салат, — она собственноручно его готовила и могла подмешать что угодно. Салат она, разумеется, вымыла, как подтверждает служанка Ада. Ну и что? Она в любом случае не стала бы подавать на стол грязный латук. Если она хотела подмешать в приправу пыльцу, то, разумеется, сделала бы это, закончив готовить салат.

— Теперь перейдем к обнаружению вырезки, каковую обвинение считает веской уликой против моей подзащитной. Странно, однако, все это выглядит, дамы и господа! Доводилось ли вам слышать о чем-нибудь столь же необычном? Во-первых, зададимся вопросом: откуда она взялась? Ответ: этого не знает никто. Вы слышали показания хозяина газетного киоска. Сперва он и его жена считали, что газету заказал муж миссис Родд. Теперь же, через несколько недель, на протяжении которых все местные жители подхлестывали в себе слепую предубежденность против моей подзащитной, он вдруг решил, что заказывала она сама. Но и сейчас он не готов в этом поклясться. Ему только кажется, что так и было. Пустое заявление — всего лишь предположение — ничего серьезного. Истина такова, что лицо, заказавшее газету, нам неизвестно. Им мог быть кто угодно — мистер Родд, миссис Родд, даже мистер Гиллингем, наш любопытный учитель.

И как же эту вырезку обнаружили? Жаль, что меня в ту минуту там не было. Я, как и вы, слушал мистера Гиллингема и только диву давался. Перед ним — обширная библиотека, множество разных книг. Он отрицает, что шарил по полкам. Однако же идет прямо к ним и из сотен книг извлекает одну-единственную, которую давным-давно никто в руки не брал, и именно в ней почему-то оказывается этот столь удобный для обвинения документ. Как это он его вдруг нашел? Он и сам не знает. Или том чуть выступал из общего ряда, привлекая внимание? Или из книги заманчиво выглядывал уголок вырезки? Быть может, ее специально туда вложили — подсунули, по-моему, тут скорее подходит, — с тем чтобы первый же гость наверняка ее обнаружил? «Не знаю, не знаю, не знаю» — повторяет наш мистер Гиллингем — и мы вынуждены повторить следом за ним.