Убить, чтобы воскреснуть - Арсеньева Елена (книги онлайн бесплатно без регистрации полностью .txt) 📗
Потом эти блины поедались: истово, с восторгом. Да уж, конечно, испытаешь восторг, если сложить румяный круг толстым треугольником, и намазать красной икрой из маленькой нарядной баночки, и свернуть трубочкой… а потом еще запить чаем с лимоном! — С ума сойти, — сказал Налетов, облизываясь. — Вы не представляете, как я тут изголодался в одиночестве. Такие только моя бабушка пекла. Сейчас лопну! Умру!.. — И он снова потянулся к тарелке. — Альбина, солнце мое, а если я все-таки останусь каким-то чудом жив к тому времени, как это блюдо опустеет, вы сможете с такой же дивной легкостью испечь еще десяток-другой… третий?
Сейчас Альбине было море по колено! Она смотрела на Налетова с обожанием, а Герман откровенно хохотал, наблюдая за ними обоими.
— Сынуля, — сказал Налетов, — ты не находишь, что такие блины можно есть каждый день… всю оставшуюся жизнь?
— Папа, ты мои мысли прочел, — серьезно сказал Герман.
Альбина уронила вилку.
Все! Теперь ей уж точно кусок в горло не полезет. А Герману бы только смеяться над ней! О господи, и угораздило же ее среди всех на свете людей выбрать… Как бы сбежать, пока она по-глупому не залилась слезами счастья? Или хотя бы чем отвлечь от себя внимание?
С тоской обвела глазами гостиную, в которой они пировали на краю несусветно старинного стола с львиными лапами вместо ножек, под расписной фарфоровой лампой, скользнула взглядом по стенам, увешанным картинами и фотографиями в красивых рамках, и воскликнула с интонациями утопающего, который хватается за соломинку:
— О, я где-то видела это фото, совсем недавно!
И тут же пожалела, что не откусила себя сначала язык. На фото были изображены два человека в белых халатах, низко надвинутых шапочках и марлевых масках. Эти двое склонялись над чем-то, лежащим на столе и тоже накрытым белым. Лиц было не разглядеть, но Альбина тотчас узнала снимок, словно под ним была знакомая надпись о том, что операцию проводят молодые, талантливые хирурги N-ской больницы города Горького Г. П. Налетов и С. И. Кавалеров.
— Неужели? — удивился Налетов, отставляя кружку с чаем. — Не ошибаетесь? Это самое фото? А ведь это семейная реликвия, можно сказать. Оно очень старое.
— Я его и видела в какой-то старой газете. Примерно сороковые годы, да?
— Пятьдесят второй, если быть точным.
— Ничего себе, реликвия! — буркнул Герман.
— А что? Реликвии не только о радости могут напоминать — о горе тоже. Во всяком случае, отец мой, Григорий Петрович Налетов, а он был великий человек, завещал мне никогда не расставаться с этой фотографией. Она должна была постоянно напоминать, что врач — отнюдь не божество, каким его склонен считать счастливо исцеленный пациент. Врач, увы, тоже человек, который на пути к истине — исцелению этого самого пациента — может совершить множество трагических ошибок. И самая тяжелая — если, спасая одного, он погубит другого.
— Ты никогда не говорил, что дед раскаивался… — вскинул брови Герман. — Это для меня новость!
— Раскаивался — не то слово, — покачал головой его отец. — Ну как можно раскаиваться в правильном, справедливом поступке? Ведь неизвестно, сколько еще людей могло погибнуть! Но отец мой говорил, что если бы он мог предвидеть последствия, то поступил бы иначе. Он просто все сказал бы Кавалерову и оставил его один на один с собственной совестью и пистолетом, в котором был последний патрон. Нет, он никогда не раскаивался в том, что произошло с Семеном Евгеньевичем. Но участь его семьи… это ужасно.
— Погодите-ка, — изумленно сказала Альбина. — Кавалеров? «Врач-убийца»?
Герман дико глянул на нее.
— Ого, — сказал Петр Григорьевич. — Да вы знаете о нашей семье куда больше, чем мне казалось.
— Нет, нет, что вы, — ужаснулась Альбина своей бестактности. Правда что — влезла, как слон в посудную лавку! — Просто так называлась статья. Там были рядом две старые газеты, точнее, вырезки: одна с фотографией, а другая со статьей…
— Интересное сочетание вырезок! А если не секрет, где они?
— Их выбросили, — заторопилась Альбина. — Они мне на глаза попались среди всякого старья, предназначенного на выброс, в одном доме.
Налетовы молча смотрели на нее, и Альбине казалось, будто они не верят ни одному ее слову. Конечно, вранье всегда было ее слабым местом. Но ведь не скажешь правды! Не скажешь: эти вырезки, возможно, принадлежали моему отцу, зеку с лесоповала…
Изможденная, жуткая маска Стольника с этим черным пауком, ползущим по шее к уху, вдруг возникла перед глазами. И словно в сердце ударило догадкой: тот человек, ее отец, — такой же, как Стольник! Может быть, убийца. Насильник — уж во всяком случае.
Она перехватила озабоченный взгляд Германа. Кивнула, успокаивая его и пытаясь успокоиться сама.
— Вырезки в одном старом доме… — задумчиво повторил Налетов. — Скажите, а фамилия хозяина была не… Да ну, глупости, извините.
Альбина до боли сплела пальцы. А вдруг ее отец — один из оставшихся в живых Кавалеровых? Нет, пожалуйста, не надо! Пусть все это будет случайным совпадением! Ох, зачем она только увидела это фото на стене, зачем прицепилась к нему? Герман видит ее волнение — точно, видит. Он просто глаз с Альбины не сводит. В другую минуту она радовалась бы этому, а сейчас… О чем бы таком заговорить, о совершенно постороннем? И вдруг с ужасом услышала собственный голос, произносящий:
— А в чем там все-таки было дело — с этим врачом-убийцей? Я из статьи мало что поняла…
— Тяжелый случай, — вздохнул Налетов.
Подошел к окну, прильнул к открытой форточке. Постоял так, обернулся:
— В ноябре 1952 годы отец работал здесь, в Горьком, в областной хирургии. Славился как восходящая звезда. К нему всякое начальство в очередь записывалось, игнорируя свои номенклатурные больницы. И вот как-то раз привезли жену начальника местного НКВД с аппендицитом. Отец говорил, что она была неописуемой красавицей, муж все ее капризы рабски исполнял — ну и повез к знаменитому Налетову, раз она пожелала. Сразу на стол… Отец оперировал, ассистентом был его старинный друг Семен Кавалеров. Они и учились вместе, и воевали, вообще дружили, и жены, дети… все такое… — Голос его дрогнул. — Операция в общем-то рядовая, но отец делал ее сам: из уважения к опасному чину. Никто не ждал беды, хотя отец потом сказал, что он немного тревожился: у больной была небольшая температура, очевидно, что-то воспалилось. Дали наркоз, разрезали… бах! — отросток гнойный, как отец и предполагал. Ну, порадовались, что вовремя захватили. И вдруг в разгар операции больная открывает глаза, приходит в сознание, начинает жутко стонать… и умирает от болевого шока. Сердце не выдержало.
Пока хирурги размывались после операции, не представляя, как сообщить эту весть мужу, — а прошу помнить, что такое было НКВД в 52-м! — анестезиолог заперся в каком-то кабинетике и пустил себе пулю в висок из наградного револьвера. Тут мгновенно следствие наладилось, да недолго оно следовало: эфир оказался разбавленным так, что один запах оставался, да и того ненадолго хватало. Естественно, создалось впечатление, что во всем виноват покойный анестезиолог… Припомнили: за этот год не первый больной умер на столе. Но вот что странно: анестезиолог этот работал только дважды. Наркотизаторы все время менялись, как и прочая бригада, но когда отец проанализировал все случаи смертей, напоминающих гибель от шока, выяснилось, что всегда присутствовала одна постоянная величина: или оперировал, или ассистировал Кавалеров. Конечно, отец решил: совпадение. И тут вдруг приходит к нему вдова того застрелившегося анестезиолога и говорит, что муж ее не виновен, что он на себя чужой грех принял, потому что его заставлял красть эфир Кавалеров. Дескать, муж ее скрывал, что на фронте был в окружении, ну, и одна ложь сплела целую паутину, из которой он уже не мог выпутаться. В то время за это… А Кавалеров откуда-то знал и шантажировал ее мужа, заставляя воровать для него эфир и морфий. У него была своя клиентура среди врачей, которые тайком промышляли, к примеру, абортами, наработанные связи… Да это и не суть важно, куда он девал наркотики, главное — результат. То есть, отец был просто убит тем, что узнал. Он считал это предательством всего, чему они с Семеном Евгеньевичем служили, чему клялись. Ну и предательством по отношению к себе, конечно: ведь именно он делал операцию жене того энкаведешника, именно под его ножом она умерла! Это была угроза и его жизни! И в приливе вот такой слепой ярости он и…
