Севильский слепец - Уилсон Роберт Чарльз (читать хорошую книгу .txt) 📗

— Что у вас ко мне, старший инспектор? — спросил Кальдерон. — Сегодня вы без Рамиреса?

Фалькон явился один с целью наладить личный контакт с Кальдероном и одновременно отсечь Рамиреса от информации, перекрыть ему общий обзор, предоставив заниматься мелкими частями головоломки. Но теперь он передумал. Встреча с доктором Спинолой насторожила его. Возможно, идея пустить имя Карвахаля в плаванье по инстанциям суда была не слишком удачной. Подозрения Фалькона строились лишь на неясной связи между Спинолой, который, вместе с Леоном и Бельидо, присутствовал в фотогалерее Хименеса, и Карвахалем, значившимся среди руководителей «МКА Консульторес». Намекнув на последнее сеньоре Хименес, он шел на обдуманный риск. Прежде всего, ему хотелось выяснить, известен ли ей этот факт, для нее второстепенный, и, кроме того, Фалькон был совершенно уверен, что она не увидит в его вопросах ничего, кроме возможности отвлечь внимание от себя. Если же он официально известит о своем открытии Кальдерона, черт его знает, чем все обернется. Слухи могут дойти до комиссара Леона. В данный момент единственная его проблема заключалась в том, что ему нечего было сообщить Кальдерону, кроме одной вещи, о которой он говорить не собирался.

— Вы развивали план действий, когда нас сбило с панталыку сообщение Серхио, — начал Фалькон.

— Серхио?

— Так мы назвали убийцу. Этим именем он представился Элоисе Гомес, — объяснил Фалькон. — Если вы помните, мы собирались войти с ним в контакт, указать ему на его промахи, чтобы он разозлился и совершил уже роковую ошибку.

— Убийца оставил мобильник Элоисы Гомес на ее теле, — напомнил Кальдерон.

— Но мобильник Рауля Хименеса все еще у него.

— У нас появилось что-нибудь новое о Серхио?

— Элоиса Гомес и ее сестра причисляли его к особому типу людей-аутсайдеров. Они прозвали его un forastero, посторонний.

— Иностранец, что ли?

— В их представлении, forastero — это человек с нестандартным складом ума. Он видит и понимает вещи, выпадающие из нормального потока повседневной жизни. Ему понятен механизм явлений. Он автоматически читает между строк.

— Звучит очень загадочно, старший инспектор.

— Но не для тех, кто оказался на задворках общества, кто отрешился от нормальности, каждый день продавая свое тело или подстреливая кого-нибудь ради денег. Похожая картина — на другом конце общественной лестницы. Там люди облечены властью, знают, как урвать себе еще больше и как сохранить свое положение. Никто из них не воспринимает мир так, как рядовые обыватели, у которых головы заняты работой, детьми и домашними хлопотами.

— И вы полагаете, что у такого свободного художника, каким вы описали нашего убийцу, может быть столь же неординарный взгляд на вещи? — спросил Кальдерон.

— Очень даже вероятно, — ответил Фалькон. — Вы еще спросили, не иностранец ли он. Элоиса Гомес сказала сестре, что хотя Серхио по виду испанец, в нем есть что-то от иностранца. Возможно, он полукровка или долго жил за границей.

— И как же нам, исходя из этого, дальше действовать?

— Я думаю, что, указав ему на его ошибку, мы сработаем слишком грубо. Он просто посмеется над нами. Forasteros сразу чуют, если ими манипулируют.

— Может быть, нам следует показать ему, что мы его понимаем.

— Но как художника, — сказал Фалькон. — Мы должны придумать что-нибудь небанальное. Должны заинтриговать его, как он интригует нас. Мы ведь до сих пор так и не докопались до смысла того последнего «наглядного урока»: «Почему суждено сгинуть тем, для кого любовь — отрада?»

— А не хотел ли он просто сообщить нам, что убил ее потому, что она со своим «даром совершенного видения» сумела его раскусить?

— А как же «те, для кого любовь — отрада»? Убийца намеренно превратил проститутку в некий символ. Он пытается заставить нас взглянуть на вещи под новым углом зрения, и нам нужно сделать то же самое. Нам нужно заставить его посмотреть на что-то как бы впервые.

— Итак, нам остается только найти какого-нибудь местного гения, — объявил Кальдерон. — Если верить слухам, это здание набито ими.

— Мы черпаем все гениальное у классиков, — сказал Фалькон. — Он поэт и художник… это его способ самовыражения.

— «Los buenos pintores imitan la naturaleza, pero los malos la vomitan» — «Хороший художник природу бережет, а плохой на нее блюет». [93] Сервантес.

— Это, возможно, еще и разозлит его, — заметил Фалькон.

— Но какова цель такой стратегии? — спросил Кальдерон. — Чего мы, собственно, хотим от него добиться?

— Наша задача — вызвать его на диалог и разговорить. Нам надо начать выуживать из него информацию.

Фалькон, не выдержав нервного напряжения беседы, втюкал большим пальцем изречение Сервантеса в свой мобильник и отправил сообщение убийце. Двое мужчин сидели, откинувшись на спинки кресел и чувствуя себя полными идиотами. В данный момент все их расследование свелось к такому абсурду, как отправка в эфир строчки из Сервантеса.

Теперь им ничего не оставалось, как завести отвлеченный разговор, не имея никаких точек соприкосновения, кроме признания друг за другом ума. Фалькон не собирался обсуждать футбол, а Кальдерон не собирался к этому его принуждать.

— Я вчера вечером посмотрел по видео один фильм, — начал Кальдерон. — «Todo sobre mi Madre» — «Все о моей матери». Вы видели его? Это фильм Педро Альмодовара.

— Еще нет, — ответил Фалькон, и тут произошло нечто странное. Его память вдруг приоткрылась, и из нее выплыло секундное видение: он в Танжере шлепает по краю воды, а потом с восторженным визгом взлетает вверх в чьих-то руках.

— Знаете, что поразило меня в этом фильме? — спросил Кальдерон. — В самом его начале режиссер сумел показать невероятно глубокую душевную связь между сыном и матерью. А потом мальчик погибает. И… я никогда не переживал ничего подобного: когда он умирает, ты как бы чувствуешь это сердцем матери. Кажется, что никогда не оправишься от такой страшной потери. По-моему, он гений. Перевернуть мир с помощью нескольких кадров.

Фалькон хотел ему ответить. Хотел как-то отозваться, поскольку впервые между ними возникло что-то настоящее. Но то, что переполнило его душу, было слишком значительным, не выразимым словами. На глаза ему навернулись слезы, и он смахнул их рукой. Кальдерон, не подозревавший о происходившей в Фальконе внутренней борьбе, с удивлением покачал головой.

— Мы что-то получили, — сказал Кальдерон, взяв со стола мобильник.

Он открыл и стал читать сообщение, все больше хмурясь.

— Вы говорите по-французски? — спросил он, передавая Фалькону мобильник. — То есть это не сложно… но очень странно.

— «Aujourd'hui, maman est morte. Оu peut-etre hier, je ne sais pas».

Фалькон почувствовал дурноту, чуть ли не позыв к рвоте.

— Вообще-то я понял, что там написано, — заметил Кальдерон, — но что это значит?

— «Сегодня умерла мама. Или, может, вчера», — перевел Фалькон. — И здесь есть приписка: «Не шлите мне больше ничего, мать вашу, я доскажу свою историю».

— Он ловко обернул наш выпад против нас, — сделал вывод Кальдерон. — Но что это значит?

— Он не смог удержаться от такого шага, — объяснил Фалькон. — Ему надо было показать, что он способен нас перещеголять.

— Но каким образом?

— Я думаю, что он, скорее всего, получил образование во Франции, — заключил Фалькон.

— И это какая-то цитата?

— Не знаю. Не уверен. Но если бы мне пришлось угадывать, я бы сказал, что это из «Постороннего» Альбера Камю.

В это вечернее время в суде уже не было ни души, и шаги Фалькона эхом отдавались в пустом теле здания, когда он шел по длинному коридору к лестнице. Спускаться по ступенькам ему пришлось держась за перила. Он даже постоял на лестничной площадке, чтобы унять дрожь в коленях. Фалькон убеждал себя, что это случайное совпадение, что между ним и Серхио нет никакой сверхъестественной телепатической связи. В жизни полно таких странных моментов. Этому даже есть определение: синхронизм. Вероятно, это хорошая штука. Людям нравится, когда события соотносятся во времени. Но только не такие, как их разговор о «посторонних», рассказ Кальдерона о фильме с мучительным названием и полученная ими от Серхио «пощечина» в виде той ужасной строки — строки, которая отрезала его от мира нормальных человеческих отношений, от глубинной связи между сыном и матерью. Эти слова самого одинокого одиночки на планете полоснули по душе Фалькона, как пила.