Эфирное время - Дашкова Полина Викторовна (читаем книги .txt) 📗
– Мне не нравится этот парень, обратите внимание, как он на меня смотрит Убьет, точно убьет. Они охотятся за мной четырнадцать лет. Вы говорите, у меня бред, вы мне не верите, но вот ведь, пожалуйста, явился человек, чтобы меня убить
– Успокойтесь, я вам верю, – тяжело вздохнул врач, – я специально пригласил сюда товарища из милиции, чтобы он разобрался, в чем дело, кто вас преследует и хочет убить. А вы, вместо того чтобы спасибо сказать, устраиваете спектакль.
– Так это вы его вызвали? – Бутейко сразу сник, вернулся на койку. – И документы у него проверили?
– Да, да, успокойтесь, расскажите товарищу капитану все, что рассказывали мне, – врач едва заметно усмехнулся, – извините, мне пора.
Иван пододвинул стул к койке. Бутейко смотрел на него, не моргая. Глаза у старика были красные, воспаленные.
– Я уже четырнадцать лет не сплю, – сообщил он свистящим шепотом.
– Почему? – также шепотом спросил капитан.
– Он приходит каждую ночь. Стоит мне задремать, и он является ко мне, пьяный, грязный, с мешком на голове. Я вижу его лицо. Знаете, какое лицо у человека, которого душат прозрачным полиэтиленовым пакетом?
«Отлично! – поздравил себя Иван. – у нас здесь что, еще один труп? У нас здесь „висяк“ четырнадцатилетней давности с пакетом на голове? Класс! Вот уж старик Вородин обрадуется, маминым пирожком меня угостит...»
– Кто он? – быстро спросил капитан.
– Покойник, – едва шевеля губами и тревожно оглядываясь по сторонам, ответил Бутейко.
– Его убили?
– Да.
– Кто?
– Павел.
– Фамилия?
– Чья?
– Ну, этого Павла.
На пороге палаты появилась молоденькая медсестра, постояла, посмотрела и ушла, вероятно, решив, что здесь без нее обойдутся.
– Как вы не понимаете? – больной укоризненно покачал головой. – У камней не бывает фамилий. У них есть все – история, судьба, кровь, живая человеческая кровь, которая течет рекой. Но фамилий у них не бывает – Павла снесла курица на Урале в 1829-м году, и судьбу его можно очень приблизительно проследить только до 1917-го года. Он исчез. Но такие, как он, никогда не исчезают совсем. Они всплывают из небытия, чтобы вновь лились реки крови.
«Нет, не видать мне пирожка с капустой, – усмехнулся про себя Иван, – ничего я здесь не нарою. Псих бредит, а я дурак, слушаю».
– Знаете, Вячеслав Иванович, чтобы не мучиться, лучше сразу все рассказать. Станет легче, – произнес он с самой задушевной интонацией, на какую был способен.
– Кому легче? – Бутейко печально покачал головой. – Ему не станет, он давно умер. Он умер, но не успокоится, пока мы живы.
– Как его звали? – осторожно спросил капитан.
– Кузя.
– Он что, кот?
– Если бы... Он человек. Пьяница, наркоман, но все-таки человек. Лелечка тоже говорила, как вы сейчас, мол, ты представь себе, что перед тобой животное, грязная скотина, которой пора на бойню, облезлый помоечный кот, который гадит у нас в подъезде, от него только вонь, и больше ничего. Я поверил ей. Я ей всегда верил, но она ошиблась. Он человек, и теперь является ко мне каждую ночь.
– Леля, это кто?
– А вы не знаете? – больной тяжело вздохнул.
– Нет, – искренне признался капитан.
– Ну и не надо. Раз не знаете, я не скажу.
– Вячеслав Иванович, как же я сумею разобраться, если вы не хотите говорить?
– А зачем? Для чего разбираться? Они убили Артема, теперь наша очередь. Не понимаю, почему сначала его, он был тогда ребенком, шестнадцать лет – это еще ребенок. Тем более его вообще не было в Москве в то время. Он ничего не знал и уже никогда не узнает.
– В убийстве вашего сына подозревается его приятель, бывший одноклассник, Анисимов Александр Яковлевич. Вы с ним знакомы?
– Я этого мальчика знаю с детства. Он не убийца. Он только орудие. Сначала они прислали его ко мне с перстнем. Они как будто издевались, предупреждали, хотели, чтобы мне стало по-настоящему страшно. Зачем, спрашивается? Мне было страшно все эти четырнадцать лет, но я никогда не думал, что первым станет Артем.
– Вы слышали, как Анисимов угрожал вашему сыну?
– Нет, – Бутейко печально покачал головой, – это было бы слишком прямолинейно, если бы он угрожал. Он пришел ко мне, а не к нему. Он принес перстень с изумрудом. Вещь красивая, но камень с трещиной, алмазы мутные.
– Вячеслав Иванович, вы много лет работали гравером в ювелирном магазине – осторожно начал Иван, – почему вы сменили специальность?
Вопреки ожиданиям, больной никак не отреагировал на этот вопрос, он тяжело вздохнул, стал теребить угол наволочки, сворачивать ткань жгутом, накручивать на палец, и казалось, так сосредоточился на этом занятии, что позабыл о капитане.
– Вячеслав Иванович, вы устали?
– Не знаю, – Бутейко равнодушно пожал плечами, – наверное, устал. Но разве это кому-нибудь интересно? Я готов годами носить одни брюки, зимой и летом, я с радостью буду лелеять единственную пару ботинок, самостоятельно менять набойки, сшивать порванные шнурки. Я очень люблю сладкий чай с черными гренками, поджаренными на подсолнечном масле, правда, кашу терпеть не могу, особенно перловку, и не потому, что эта крупа самая дешевая, просто невкусно. Однако и перловку я готов есть ежедневно. Но спать и видеть его во сне, с пакетом на голове, с открытым ртом, растопыренными жуткими глазами, я не могу.
– Подождите, Вячеслав Иванович, – осторожно, перебил его капитан, – вы сказали, что не спите четырнадцать лет. Значит, все это – пакет, труп, Павел – было четырнадцать лет назад?
– Да. В восемьдесят пятом. В июне. Стояла страшная жара. Мы проводили Артема в колхоз. Он закончил девятый. Их всем классом отправили в колхоз на картошку. А мы с Лелечкой собирались в Пярну, в отпуск. Я отрабатывал последний день перед отпуском. И тут он появился. Он пришел в магазин, долго крутился у прилавка. Он не был похож на человека, который может купить что-либо в ювелирном магазине. До закрытия оставалось десять минут, милиционер попросил его выйти. Он не возражал, не сказал ни слова. Когда он проходил мимо меня, я заметил, какое у него жалкое, потерянное лицо. А потом я увидел его на лавочке во дворе, напротив служебного входа. Он держал в зубах погасший окурок и смотрел в одну точку. Знаете, что заставило меня сесть рядом с ним? Жалость. Очень хорошее, чистое чувство. Я подумал, что он наводчик, его прислали к магазину бандиты. Такое уже случалось. Перед тем как грабить, они посылают «шестерку», покрутиться, посмотреть, кто последним выходит и закрывает дверь, в котором часу приезжают инкассаторы. Потом бедолагу-разведчика подставляют, сдают. Я, между прочим, всегда был хорошим, добрым человеком. Я многим помогал, даже с риском для себя. Но и, конечно, я не хотел, чтобы ограбили наш магазин. Я был не только добрым, но и честным.
Капитан заметил, что по щекам больного текут слезы, худые плечи мелко вздрагивают.
– Может, вам воды налить? – спросил Иван.
– Не надо... – всхлипнул старик, – не могу больше ни пить, ни есть. Вы поймите, я очень хороший человек, у меня четыре благодарности в трудовой книжке. Попросите Лелю, пусть она покажет, просто чтобы вы знали, какой я человек. Я всем помогал, причем бескорыстно. На обувной фабрике я целый месяц висел на Доске почета, и сын у меня известный журналист, – он уткнулся лицом в подушку, заплакал еще горше. Капитану ничего не оставалось, как позвать к нему медсестру.
* * *
Утром, за завтраком, Лидия Николаевна выразительно молчала, всем своим видом показывая, что не трогает сына, не мешает ему думать. Но все-таки не выдержала.
– Между прочим, я вчера встретила Варю Богданову. Просто удивительно, только недавно мы с тобой говорили о ней, вот, что называется, легка на помине. Я смотрю, идет по коридору.
– По какому коридору?
– По коридору Университета искусств. Она стала совсем взрослой, и такая красавица. Сразу узнала меня, спрашивала о тебе, просила передать привет.
– Очень интересно. Как она поживает?
