Тарантул - Валяев Сергей (читаемые книги читать .txt) 📗
Забегаю вперед, да. Нужно вернуться к той минуте, когда моя атеистическая молитва была услышана на стылых небесах, и раздался телефонный сигнал, а потом голос моей первой женщины по имени Вирджиния.
Странное имя, неправда ли? Однажды она призналась, что её отец не столько дипломат, как сотрудник внешней разведки. Во всяком случае, им был. Тогда я посмеялся, не обратив на этот факт никакого внимания: какая разница — токарь, пекарь или шпион а ля Абель? И со временем позабыл о таком пикантной мелочи в биографии Вирджинии, Верки, Варвары Павловны.
Ан нет, теперь понимаю, нет ничего случайного в нашей жизни, похожей на праздничный банкет, где мы все временщики, ожидающие с трепетным ужасом, когда слуги Господни загасят чадящие шандалы и воцарится вселенский мрак.
И снова отвлекаюсь от той минуты, когда услышал родной голос и когда, позабыв все на белом свете, помчался вперед со скоростью сто миль в час, точно юный пастушок Дафний к пастушке Хлое, привольно возлежащей под оливковым древнегреческим древом любви.
Встреча старых друзей была чрезвычайно бурной, разумеется, я имею ввиду себя, Антонио, Верку и примкнувшего к нам Ваньку.
Мы кружили вокруг елочки, сохранившейся до старого Нового года, обнимались, хохотали и несли какую-то невероятную чушь. Казалось, что прошлое ухнуло, как худое ведро в колодец; и теперь нам предоставлена свобода выбора: шагать в заштатный поселковый магазинчик за новой посудиной или провести водопровод, как это однажды случилось в древнем Риме силами трудолюбивых из-за кнута рабов.
После того, как фейерверк первых минут встречи прекратил искриться и трещать в наших восторженных душах, мы обратили внимание на Ваньку. Он сидел на полу, точно бомжик, и жадно пожирал бисквитный торт, перемазывая себя и все кругом отвратительными жирными кремовыми розами.
Правда жизни и возмущенный вопль Антонио вернул нас на грешную землю. Мать занялась сыном, а мы с Варварой Павловной сели за кухонный столик, как когда-то в забытой, счастливой жизни, и уставились друг на друга.
Вирджиния изменилась — у глаз появилась беглая сеточка морщин, во взгляде укрывались неведомые мне знания.
— Ну привет, Чеченец, — улыбнулась.
Я нервно передернул плечами: проклятье! Жить в маленьком городке, все равно, что ходить голым по базару в воскресный день.
— А вы, мадам, пролетом из Австралии? — Чеченец решил парировать укол уколом.
— Ближе, Алешенька.
— А как же кенгуру? Утконосы? Ленивцы всякие? И главное — муж?
— Мужа нет.
— Сбежал?
— Нет, умер, — вытащила сигарету, привычно закурила, покрывая лицо вуалью сиреневого дыма. — Острая сердечная недостаточность; так бывает, Леша.
— Прости.
— Это было давно — год назад.
— Год назад? — переспросил. — А у нас Сашка Серов… тоже почти как год назад… по весне…
— Я знаю.
Помолчали — в мир возвращались блеклые краски нищего бытия: закопченный потолок кухоньки, все тот же битый орел в своем вечном фарфоровом полете, паутина веревок, на которых сушилось детское белье, старый кот, лежащий с обреченностью коврика, поеденного молью, табуретка о трех ножках, мусор, торопливо заметенный в уголок…
— Вот так живут дорогие россияне, — сказал я.
— А ты сам как, Алеша?
— По разному.
— Ответ не мальчика, но мужа, — затушила сигарету в блюдце. — А я постарела, да?
— Ты — это ты, Вирджиния, — солгал.
— Я — это не я, Алеша, — потемнела лицом. — Надо поговорить, друг мой, о делах.
— О каких делах?
— О наших.
— Говори, — не понимал я.
— Не здесь.
— А где?
— Можно в койке, — то ли шутила, то ли нет, поднимаясь из-за столика. — Надеюсь, я ещё тебе интересна, как баба?
— Вопрос интересный, — без энтузиазма улыбнулся я.
А что мог ответить? Всего несколько дней назад рядом со мной находилась другая женщина по имени Алиса; у нас были веселые и банальные отношения, которые нас ни к чему не обязывали. И казалось, так будет продолжаться прекрасную бесконечность, ан нет — пулевая червоточина на виске обратила живое и прекрасное создание природы в мертвую холодную куклу.
События уже давно вышли из-под моего контроля. Я тешу себя надеждами, что мир обращается вокруг меня; на самом деле сижу в глубокой понятно где, как рыболов на льдине, которого уносит в открытое и бурное море, а он, увлеченный ловлей карасей, этого не замечает.
Возмущенный выговор Антонио и вопли Ваньки отвлекают меня от самого себя, как рыбака треск спасательного вертолета. В чем дело? Оказывается, нас не хотят отпускать. Мы с Вирджинией отбиваемся от кремового гостеприимства из последних сил, обещая приходить каждый день на обеды. Ванька же тянется ко мне и орет благим матом:
— Папа-а-а!
По этому поводу начинаются шуточки. Я нахлобучиваю шапку и выпадаю из квартиры. От греха подальше. Смех, шутки и детский вопль выталкивают меня пинком на улицу.
Мороз и солнце, день чудесный, как сказал поэт, и был прав; все-таки этот мир не самый плохой из всех остальных, которые можно только представить. Вот только людишки загадили его порядком, а так жить можно. И даже счастливо. Кто-то заметил, что человек никогда не бывает так несчастен, как ему кажется, или так счастлив, как ему хочется. Все относительно на этой тленной земле.
Я сел в джип, повернул ключ в замке зажигания — он хрустнул, как лед под ногами. Даже не верится, что когда-то бродил по бурым от крови, мерзлым лужам погибающего Города и собирал стеклянные от мороза трупы своих погибших товарищей. Такое чувство, что все это происходило на какой-то другой планете, в иной жизни и не со мной. Ничего не остается, только память. И от неё никуда, как от тени.
Я смотрю на Чеченца, он отражается в зеркальце заднего обзора; вполне симпатичный малый с подвижной нервной системой, если можно так выразиться. С таким — или смело в разведку, или в койку?..
В овальном зеркальце отражается Вирджиния, сигающая через сугробы. Если не знать, что пришли другие времена и есть неисполнимые потери среди тех, кого знал, с кем дружил и любил…
— Уф! — прыгнула в машину. — Еле вырвалась… ох, Ванек!..
— Не блажил на тебя: мама? — пошутил, выруливая автомобиль в дорожное месиво.
— А я и не знала, что ты у нас папа, — рассмеялась. — Весело живете, ребята, как в кино.
— Антонио — это святое, — буркнул я.
— А где же папа?
— Где-то водит фуру Москва-Владивосток.
— Понятно, — открыла сумочку, вытащила сигарету. — Ой, черт! Зажигалку забыла…
— Там, — кивнул на бардачок.
Не знаю четкой причины, но однажды залил бензин в зажигалку Вани Стрелкова. И теперь она вспыхнула легким огневым лепесточком у красивых губ моей спутницы.
— Все травишься, родная?
— Алешка, ты зануда, — проплыло горьковатое летнее облачко дыма. Подари зажигалочку…
— Нет.
— А зачем тебе?
— Это подарок, — и, отобрав зажигалку, запустил её в карман куртки.
— Что-то не так? — Вирджиния прекрасно знала меня. — Что, Алеша?
Я ответил на её вопрос; такое у меня свойство характера: когда спрашивают, отвечаю, если, разумеется, этого желаю.
— Этого я не знала, прости, — сказала, и мы замолчали.
Над скоростной трассой завис угасающий светильник, подсвечивающий неустойчивым светом огромные, обремененные будущим урожаем снежные поля.
Опасаюсь, что весенних всходов на них мне не увидать по известным причинам; к тому же замечаю в зеркальце неприметную малолитражку, болтающуюся позади от самого городка. Кто это? Семейка законопослушных граждан, любителей дачного отдыха. Или Али-бек со своими сорока разбойника? А, может, молодецкие ухари из «Красной стрелы»? Если, конечно, не представители Торгового сообщества, руководимого директором трижды краснознаменной фабрики имени Розы Люксембург. Черт знает что? Не знаешь, что и думать.
Спокойно, говорит Чеченец, во-первых, герой, как могут в такой маленький автомобильчик тиснуться сорок нукеров? Для них понадобился бы КрАЗ. Подобных грузовиков и близко нет. Значит, это не Али-бек.
