Падчерица Синей Бороды - Васина Нина Степановна (версия книг txt) 📗
– Но кто-то же из вас купил это вино? Кто-то отдал почти двести долларов за бутылку! А может, вам просто понравилось плетение из испанской рогозы?
– Действительно, – смотрит Коржак на жену – любительницу крепких напитков, она уж точно не заказывала это вино! – Кто это купил? Неужели – двести?..
– Я принесла из подвала, там была целая коробка, осталось четыре бутылки, – оправдывается Аделаида.
– Наверняка это чей-то подарок, – нарочито равнодушно замечает Лена и залпом допивает свой бокал. Слегка кривится и смотрит жалобным взглядом на графинчик с коньяком.
Сижу в кухне на полу, прислонившись спиной к дверце стола. Жду, когда можно будет убрать в столовой. Между ног у меня зажата бутылка с остатками вина, по полу катаю красное яблоко и просто… засыпаю, совсем засыпаю…
– Эй! Новалиса! Отнеси кофе в кабинет! – Аделаида пинает мою ногу носком войлочных туфель.
Надо же, запомнила!
Кое-как встаю на четвереньки, потом выпрямляюсь. Аделаида терпеливо ждет, держа поднос с чашками, кофейником и открытой коробкой конфет. Ассорти.
– Вот эти должны быть с мармеладом внутри, – показываю я пальцем на круглые конфеты.
– Нет. Эти с шоколадной начинкой. Ты какие любишь? – строго спрашивает Аделаида.
– С помадно-сливочной.
– Вот эти, с краю.
– Я съем две?
– Давай. Только не урони ничего по дороге.
– А чего это ты такая добрая? – опомнилась я уже с подносом у двери.
– Тебе еще с собакой гулять сорок минут, – проглотила Аделаида мое «ты».
– В кромешной темноте?!
– Всего лишь полвосьмого. Возьмешь фонарик.
Фонарик – это, конечно, здорово, но его выборочное яркое пятно в полнейшей темноте слишком напрягает мои глаза и притупляет внимание. Огромный пес, хромая и хрипя от перетягивающего глотку ошейника, тащит меня на поводке, поэтому приходится светить все время под ноги, чтобы не споткнуться. За полчаса – три коротких остановки, когда пес останавливается и поднимает лапу. Пока он журчит, я делаю некоторые упражнения по восстановлению дыхания. Если он всегда так носится, то за пять дней я здорово натренируюсь и запросто смогу бегать стометровку за двенадцать секунд, а это первый разряд…
После третьего облитого Милордом дерева рядом возникла Чучуня. Попытавшись удержать собаку в две руки, мы решили, что проще все-таки пробежаться. Пес, добежав до поворота с рекламной вывеской, развернулся и понесся в обратную сторону. Я вздохнула с облегчением. Самой развернуть его домой мне навряд ли бы удалось, я уже представила, как он утаскивает меня на поводке все дальше и дальше по дороге, часа через два я упаду, и собака затащит меня, обессиленную и израненную, прямо в рассвет, потом, оттолкнувшись от краешка земли, Милорд нырнет в небо и мы превратимся в созвездие «Лиса и Хромоножка», навеки связанные поводком…
– Ты покрылась мурашками один раз, – трусит Чучуня рядом. – Пенелопа сказала, что для первого дня, когда проходит ознакомление, это даже хорошо, могло быть и хуже. До шести вечера дежурила Ириска, а потом я.
– Ириска?
– А что такого? Гуляет себе с коляской туда-сюда. Есть какие-нибудь пожелания?
– Успокоительные капли мне бы не помешали, но я попрошу у Аделаиды.
– Нервничаешь, Лиса?
– Как ты сказала? – я резко затормозила и повисла на натянутом поводке, откинувшись назад.
– Нервничаешь, говорю? Ты посмотри! – отвлеклась Чучуня от моих проблем. – Да у него же лапа перевязана!
– Да. Сегодня он бегает на трех.
– Мама родная! Что же мы будем делать, когда он станет на четыре?
– Ты куда?! – остановила меня Аделаида, когда, бросив поводок, я почти на карачках поползла вверх по лестнице. – А кто лапы мыть будет?!
У двери стоит таз с водой. У таза примерным инвалидом сидит Милорд, завалившись задом набок и демонстрируя грязную повязку на больной ноге.
Сажусь рядом с ним на пол. Плюхаю ладонью по воде.
– Давай сюда свои поганые лапы, – ласково прошу я.
Пес надменно отворачивается и делает вид, что внимательно рассматривает картину на стене с фруктами и трупами птиц – натюрморт называется.
– Милорд! – кричит из кресла у телевизора Аделаида. – Лапы мыть!
Собака приподнимает зад, подползает к тазу и опускает в него передние лапы.
Дождавшись, когда я поболтаю в воде сначала одной лапой, потом – другой, он ставит их на расстеленное на полу махровое полотенце.
– Сейчас посмотрим, какой ты умный. Милорд, давай сюда свои поганые лапы мыть! – «лапы мыть» я сказала громче, чем все остальное, и с мстительным чувством удовлетворения отследила, как собака поворачивается к тазу задом и приподнимает забинтованную лапу, демонстрируя абсолютную инвалидность.
– Ладно, давай посмотрю.
Разматываю бинт. Порез на подушечке. Глубокий, но давнишний.
– Будешь носиться с такой скоростью, все лапы поранишь. Стой, не дергайся! Надо помыть, потом смазать мазью и заклеить пластырем. Что смотришь? Пластырь, конечно, выглядит не так устрашающе, как бинт, никто тебя не будет возить в инвалидном кресле, зато рана заживет быстрее, потому что будет дыша-а-ать, сейчас усну, честное слово…
– Я разбужу тебя в семь! – обещает Аделаида, пока я ползу на четвереньках по лестнице.
И ведь разбудила ровно в семь! И первым делом прочитала нотацию о том, что спать в одежде вредно и негигиенично, что пользоваться ванной комнатой на ночь считается у цивилизованных людей нормой поведения, что на покрывало ложиться вообще нельзя, потому что его только что доставили из химчистки, что я плохо выгляжу, что в кухне меня ждет целый таз овощей – вымыть и почистить, что на обед сегодня опять придут гости и, если я по-прежнему собираюсь болтать во время прислуживания, так за это в средние века служанкам зашивали рот на несколько дней суровыми нитками!
Такого утреннего приветствия я не получала еще ни разу в жизни. Поэтому от неожиданности сразу же послала Аделаиду куда подальше, и это ее успокоило. По крайней мере, она закрыла рот.
На втором этаже была ванная комната для гостей. У одной стены – ванна, у другой – раковина и биде. Посередине между ними – на третьей стене – огромное зеркало от потолка до пола. Рассмотрев себя в позиции сбоку на унитазе, потом – на биде, я развеселилась, разделась и приняла душ, распевая гимн Боконону – «где мужчины храбрее акул!» и так далее, и корча в зеркало рожи.
В дверь постучали.
Я вышла из ванны мокрая и открыла.
Хозяйка.
– Что ты поешь? – спрашивает она, покачиваясь и внимательно разглядывая мой голый живот.
– Это песня всех последователей Боконона. Ее нужно петь, соединившись пятками, но я здесь совсем одна, поэтому…
– Пятками?..
Мы пошли к ней в спальню, и больше всего меня интересовало, будет ли там лежать на кровати Коржак, потому что я шла голая, а голая я шла, потому что была мокрая, а мокрая я была, потому что никто не указал мне, каким именно из шести полотенец можно вытираться. Но свою одежду я несла ворохом в руке и бросила этот ворох сразу же на ковер, как только обнаружила, что в спальне мы одни. Мы сели на кровать, расставили ноги и соединились пятками. Надо сказать, что такого единения душ, как это было с перевозчиком наркотиков в заднице, у меня не произошло – ноги Лены оказались ледяными, а выкрашенные ярким лаком длинные ногти на пальцах и забинтованная правая лодыжка отвлекали внимание и не давали отстраниться от действительности.
– Ничего не получается, – встала я.
– А мне понравилось. Сегодня будет кофе с лимоном и коньяком? Или ты предпочитаешь каждый день разбивать по одной чашке из любимого сервиза мужа? Там как раз осталось пять чашек. Можно потрогать твою грудь?
Она потрогала мою грудь, а я – ее, сквозь рубашку.
– Ты уже делала это с мальчиками? – спросила хозяйка.
– Нет.
– Боишься?
Кончиком указательного пальца Лена осторожно щекочет мой левый сосок, превращая его в замерзшую вишню.
