Сервис с летальным исходом - Васина Нина Степановна (книги онлайн без регистрации txt) 📗
— А вы кто? — шепотом спросил Коля и прижал ее руку к груди, там, где, дотянувшись, она слушала в распахнутом вороте рубашки его тело.
— Что?.. О господи! — Женщина смеется, опершись о край ванны и придерживая живот снизу другой рукой, с силой у него отобранной, и живот тоже смеется. — Ты что?.. Ты не понял? Я же Ляля! А ты что подумал? Я приехала из Подмоклова, то есть из Подмоклова я поехала в Ленинград к маме, она ужасно ругалась — нельзя ездить с таким животом, но я знаю, что еще недели две поношу, а из Ленинграда сразу к тебе, билетов не было, еле достала, а Тоник… Подожди, ты и Тоника не помнишь? Дядя Антон, ну? Помнишь? Тоник обещал позвонить, но, наверное, не дозвонился, он с Сюшей сидит сейчас, помнишь Сюшу? Ей уже почти два года, а я в Москву приехала рожать, мне нужно попасть в роддом при институте гинекологии, у меня есть проблемы, а там только по предварительной записи, но, если прийти со схватками, обязаны взять… знаешь, как мы с тобой туда попадем? Мы возьмем такси и просто-напросто туда доедем, позвоним в приемное отделение, да?., куда они денутся, возьмут как миленькие! Нет, ну какой же ты большой, мне даже неудобно, ты, наверное, уже совсем взрослый, а я тебе — часы… Ну вот, теперь и меня в жар бросило, подожди, я присяду вот так, постой, не надо табуретки, а ты о чем подумал, когда я позвонила?
— Я подумал о смерти, — признался Коля. — Я читал стихи о беременной… о беременной природе и как раз подумал о смерти.
— Фу на тебя! Слушай, можно попросить кое о чем, ты только не удивляйся, ладно? У вас есть большая кровать? Отлично, у родителей двуспальная кровать, я тебя попрошу, а ты не удивляйся, ты полежи со мной, пока я не засну, ладно? Просто полежи, а то мне и так очень страшно засыпать, я всегда боюсь потеряться, а когда я беременная, совсем не могу засыпать, если не слышу кого-нибудь рядом, кто поможет мне вернуться, ну, ты понимаешь?..
— Мне раздеться?.. — севшим голосом поинтересовался Коля.
— Что? А, нет, как тебе удобно, это все равно.
Пока Коля сгребал со стола грязную посуду, снимал с люстры расстрелянного зайца, а со шкафов надутые презервативы, он вдруг подумал, что не может вспомнить лицо женщины. Она только что говорила с ним, а он совершенно не помнит ее лица! Помнит легкие желтые кудряшки, небрежный тяжелый пучок на макушке и завихрения рыжего пушка на затылке, помнит ступню с выступающими сквозь сетку колготок кончиками ноготков на крошечных пальчиках, помнит руки и коленки, но не помнит лица!
— Помоги мне расстегнуть пояс! — крикнула она из родительской спальни, Коля дернулся и уронил пустую бутылку из-под виски. Бутылка не разбилась, перекатилась, гулко стуча по паркету своими прямоугольными гранями, и подтекла небольшой лужицей.
В спальне было полутемно, горел один ночник, и Коля не сразу увидел, что женщина голая. Он застыл на месте, потеряв дыхание, она сидела на кровати боком к нему, из одежды ничего не было, кроме странной, обтягивающей, широкой полосы снизу живота, застегивающейся над ягодицами.
— Крючок зацепился, помоги…
С закрытыми глазами Коля нащупывает застежки и путается в волосах — Ляля вынула шпильки, и пучок на макушке превратился в золотое пушистое руно, закрывающее спину.
— Ты знаешь, что бог — женщина? — шепотом спрашивает она, укладываясь под одеяло.
— Куда это деть? — Коля с глупым видом держит перед собой пояс.
— Положи к моим вещам. У тебя ноги пахнут?
— Что?..
— Если у тебя пахнут ноги, помой их, пожалуйста, а то у меня с запахами проблема.
Коля идет в ванную. Изогнувшись, стоя на одной ноге, он пытается понюхать другую. Потом моется весь, намыливаясь три раза.
— Я буду с ней спать, — говорит он в запотевшее зеркало.
И лежит до одиннадцати часов дня, не шелохнувшись, замирая каждый раз, когда ему кажется, что она долго не вздыхает, лежит, стараясь не пошевелиться, пока она спит, сжав в ладони два его пальца, чтобы не потеряться и не пропасть в вечности.
Через неделю они совсем перестали разговаривать. Коля отключил телефон. Утром он варил ей два яйца всмятку, поджаривал круассаны и делал сок из апельсинов и яблок, в обед — овощной бульон и бананы, вечером в сумерках они шли на двухчасовую прогулку и ели отварную рыбу в японском ресторане. Когда она первый раз попросила официанта отварить рыбу и перечислила, что нужно добавить в отвар, и обратила внимание, чтобы соли не было, — все это на японском языке, — Коля потерялся окончательно. Ирреальность происходящего накатила тогда с запахами приправ в душных кабинках с крошечными жаровнями у каждого столика, с изумлением на лице немолодого японца, с ее раздражением — пахнет горелым утиным жиром — и собственным бессилием: он совершенно забыл, кто есть такой, почему — в Японии? почему маленькая золотоволосая женщина с огромным животом, в котором она зачем-то носит с собой весь мир, укладывает ноги у него на коленях (отекли), а сама, откинувшись на спинку стула, дует в бамбуковую дудочку, сворачивая время и запахи в упругий серпантин звуков…
Ее стали узнавать. В Сокольниках пожилая пара, гулявшая по вечерам, стала ласково здороваться и обсуждать погоду — на французском языке. Коля даже не пытался понять, почему престарелый мужчина с огромным золотым перстнем на среднем пальце правой руки вдруг приподнимает шляпу и спрашивает у Ляли на французском, как у нее “са ва”, а его жена тут же замечает, что второй день “иль плё”, и после непродолжительной беседы они по-родственному, растопыренными ладонями, трогают живот Ляли — языческий обряд причащения, попытка случайным прикосновением напомнить Вселенной о своем существовании, выпросить частичку звездной пыли и спокойной следующей жизни.
Однажды утром у подъезда тощая, измученная сменяющими друг друга метелями и оттепелями дворничиха, объявила Коле: “У вас будет мальчик, потому что пузо огурцом”. Продавец из хлебного киоска протянул в окошко упаковку с двумя круассанами до того, как Коля открыл рот, а в ближайшем овощном бананов не было, но девушка-продавец задержала Колю за рукав куртки, вытащила из-под прилавка припрятанный пакет и радостно заявила: “С пятнышками, ваша такие любит!”
И Коля понял: отныне весь мир свернулся до размеров ее живота и поселился у него в квартире. Он больше не мог думать ни о чем, кроме ее губ. Нет, он совсем не мечтал поцеловать Лялю, он страстно хотел потрогать ее губы пальцами. И все.
В тот вечер, зажав, как обычно, в руке два его пальца, Ляля вдруг подтянула их к лицу. Коля испугался и задеревенел, не в силах шевельнуться, а женщина прижала его пальцы к губам, надавила слегка, и влажная твердость ее зубов сразу же расслабила и успокоила. После этого он разрешил себе брать ее за руку, касаться шеи, помогая надеть шубку, перебирать ее распущенные волосы, а когда Ляля перед сном нежно и исступленно поцеловала его в висок, Коля заплакал.
И они перестали разговаривать. Если ей что-то было нужно, она брала его за руку, или проводила кончиками пальцев по щеке и показывала на предмет, или просто смотрела в глаза, тогда Коля понимал, что ничего не нужно, что прикосновение помогло ей пережить мгновение растерянности или страха.
Глаза у нее были светло-коричневые, а брови и ресницы рыжеватые, Ляля подкрашивала их черным. На шее у левого уха две родинки — рядом, на левой ягодице красное родимое пятнышко — лепестком, на правой щиколотке у самой косточки шрам — неровный, разветвляющейся веточкой, был еще один шрам — у косточки запястья, едва заметный, он проступал, когда руки у Ляли замерзали.
Коля почти не выходил из дома один. Было два назойливых звонка в дверь — он даже не подошел посмотреть в “глазок”.
В японском ресторане теперь их ждали, к столику подсаживался хозяин — почти лысый, толстый и круглый, как болванчик. Он приносил с собой инструмент с двумя струнами и, пока Ляля в ожидании вареной рыбы играла на дудочке, дергал за струны, сладострастно жмурясь и по-заячьи прикусив губу верхними зубами. Коле от этих звуков становилось совсем невмоготу, он готов был разбить ненавистный инструмент, порвать струны, содрогающие собой зыбкую иллюзию его любви.
