Умножающий печаль - Вайнер Аркадий Александрович (книги серия книги читать бесплатно полностью txt) 📗
АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: ГЛУБОКОМЫСЛИЕ НА МОКРОМ МЕСТЕ
Как только машины рванули от Белого дома, оглушительно громыхнул громовой раскат, сиреневый сполох молнии располосовал черное небо и ливень рухнул стеной.
— На Баррикадную, — скомандовал в рацию начальник охраны Миша, повернулся к нам и пояснил: — Надеюсь объехать туннели, там сейчас весь транспорт станет…
— Валяй!
Но мы опоздали. Около зоопарка мы вмазались в глухую пробку — маленький пятачок уже намертво забили потоки автомобилей, стекающие сюда, как в воронку, с Пресни, Грузинов и площади Восстания. И назад уже хода не было — подперли в четыре ряда, во всю ширину дороги. И на встречной полосе — под завязку.
Охранник Миша, судорожно шарящий по волнам милицейской радиостанции, оторвался на миг и со злорадной улыбкой доложил:
— Гаишники визжат от ужаса — у Самотеки затерли в пробке кортеж Кириенко. Премьер на совещание опоздал…
— Все, суши весла. Будем ждать… Соедини меня с Палеем.
Миша быстро набрал цифры и протянул мне телефончик.
— Палей слушает… — буркнуло в трубке быстро, озабоченно.
— Привет, Вениамин Яковлевич. Доложи обстановочку…
— Биржа падает катастрофически… «Бетимпекс» прекратил платежи…
— Вот это хорошо! Первая добрая весть за день!
— Мне тут сказали, что через час Центральный банк ставки вздернет на дыбы.
— Ладно, как с эвакуацией «воздуха»?
— Трансферы завершены, акцепты с первого рубежа получены…
— Ага, отлично! Начинайте гнать их по цепочке дальше…
Вода ровно, гулко шумела по крыше автомобиля, за стеклом — серая безвидная мгла.
— Люди, к счастью, совсем не понимают друг друга, — неожиданно сказал Серега Ордынцев.
— О чем ты? — удивился я.
— Ты Завалишина грубо унизил. Объяснил, что только сталинские хамы были настоящими министрами. А он и не заметил…
— Или заметил, не влияет, — сказал я. — В глубине-то души Завалишин понимает, что со всей своей ничтожной трепотней — не чета он тем зубрам…
Серега потер запотевшее изнутри стекло, спросил:
— А ты уверен, что советские министры лучше нынешних?
Я засмеялся:
— Замечательный вопрос! Это все равно, как если бы я спросил тебя: кто лучше — бандит, крутой медвежатник или отмороженный сявка-форточник? Это не относится к категории «лучше-хуже». Это системная проблема эффективности.
— Поэтому ты и решил податься во власть, — иронически заметил Верный Конь.
— Отчасти, — спокойно подтвердил я. — Я хочу внести в наш безумный эксперимент тему здравого смысла. Во всяком случае, как я это понимаю на сегодняшний день…
— А как ты это понимаешь на сегодняшний день? — подчеркнуто смирно поинтересовался Ордынцев.
Хорошо, я скажу ему. При всей возникшей в нем заостренности — нормальной реакции друга, перешедшего на положение служащего, он мне ничем не опасен.
Он мне нужен и полезен, о чем и сам не догадывается. А кроме того, я его, наверное, люблю — как часть моей жизни, тот прекрасный период простовато-доброжелательных взаимоотношений с миром. И вообще не понимаю — как он может быть хорошим полицейским? Хотя с Фатеевым он сообразил. Молодец. Надо только правильно сориентировать его, чуть-чуть довернуть на курсе.
— Так что со здравым смыслом? — напомнил Серега.
— Здравым смыслом? Шевелится он во мне, гад, скребется, шепчет на ухо: «Саня, не спи — замерзнешь. Страна беременна сталинским режимом! Давай-давай! Срочно нужен акушер, повивальный дедка!»
— Не понял! — вскинулся Серега. — Так ты что, собираешься спасать демократию в стране? Или установить тоталитаризм в одном отдельно взятом крае Сибири?
Я взглянул в непроницаемое мокрое месиво за окном: кажется, дождь припустил еще сильнее. Фары встречных автомобилей дымились в водяной сетке оранжевыми шарами.
— Ну что ж, друг Серега, сидеть нам с тобой в этой дождевой автопрорве долго, развлечений и дел не предвидится. Давай устроим политзанятие, семинар-скучище об устройстве жизни человеческой. Ты заметил, кстати, что людям кажутся всего скучнее вопросы, от которых напрямую зависит их жизнь?
— Я тоже предпочитаю про баб и безобразия, — улыбнулся Ордынцев.
— Тогда воспользуемся этим транспортным безобразием, порожденным безобразием стихии и народным безобразием под названием «российская демократия»…
— А чего ты так демократию не любишь? — перебил меня Серега.
Вода текла по улице густой мутной речкой и вместе с мусором — бумажками, пластмассовыми стаканчиками, щепками и тряпками — несла первые клочья осени, тьму желтых, бурых, жухлых листьев. Вот и еще одно лето пробежало.
Сколько их осталось?
Смешной человек Серега — «почему ты не любишь демократию?» Это как расспрашивать Ломоносова — вы почему, Михаил Васильевич, великий наш русско-народный всезнатец, не любите вещество горения «флогистон»?
Да потому что нет никакого «флогистона»! В природе не существует!
— Серега, демократия в России — вещь противоестественная и нелепая, как шпоры на валенках, — заверил я его совершенно серьезно. — Демократия! Тоталитаризм! Чепуха, мусорная болтовня! В мире нет нигде, слава Богу, демократии. Когда-то, в сумеречно далекие родоплеменные времена она ублюдочно тлела — дикари общим рассуждением решали, как им надо жить. Но однажды возник вождь и дал армейскую команду — делай, как я! И с тех пор демократия стала чисто духовной идеей, вроде религиозной конфессии. Иудеи, христиане, мусульмане и истинно верующие демократы. Хочешь приобщиться — это как в церковь сходить, всегда пожалуйста, можешь помолиться, бабки пожертвовать, а вот с Богом поручкаться, за бороду подержать — это хрен в сумку! Только на небесах, в следующей жизни…
— Ага, уловил, — кивнул Ордынцев. — Выходит, между Москвой, Пхеньяном и Вашингтоном особой разницы не просматривается?
— Ого-го-го! Разница огромная — в бабках! В механизме управления экономикой, который и есть техника управления людьми. Тем самым демосом, который якобы и осуществляет свою кратию. В Пхеньяне техника простая, как дубина, — военно-пыточная система, послушание абсолютное, но денег нет совсем. И скоро это, конечно, упадет. А Америка, которую долгие века строили купцы, менялы и ремесленники, простоит подольше.
— Лет сто?… — мрачно предположил Сере га.
— Ну, в следующем веке сто лет ни одна демократия не простоит. Слишком дорогие декорации в этой постановке. Но в Штатах это будет стоять, пока не источится, не соржавеет, не сломается их замечательный денежный механизм.
По тротуару бежал мальчишка. Мокрый насквозь, совершенно счастливый, махал руками — он плыл в дожде. Я тоже так бегал — говорили, что если бегать под дождем босиком, то быстро вырастешь. А я очень хотел вырасти, я был маленький. Неужели остался?
— Баксы — штука действительно обаятельная, — согласился Серега. — И что, они и поддерживают американские народные права и свободы?
— Они ничего не поддерживают, — покачал я головой. — Они и есть американская демократия. Посмотри, что на баксе нарисовано…
Серега засмеялся:
— Джордж Вашингтон в седых кудряшках. Как моя бабушка Серафима в завивке. Смотрит на нас подозрительно, курс доллара в Москве проверяет.
— Вот это точно! Но символ свой они на спинку купюры, на грин бэк, залепили — недреманное масонское око! Никогда не смеживается, не спит — надзирает, чтобы средний американец был таким же покорным и послушным, как северный кореец. Не битьем и голодом управляет это грозное око американцами, а собственным домиком, джипом и завалом жратвы.
— И вольнолюбивый американский народ ни фига не решает? — усмехнулся Серега, задумчиво глядя на залитую дождем улицу.
— Народ, к счастью, нигде ничего не решает. Ни американский, ни российский, ни корейский. И не спрашивают его нигде и никто, и спрашивать-то не о чем — не понимает наш прекрасный демос ни хрена. Чтобы демос не стал охлосом, по-нашему — охламонами, решает за него власть. Везде, всегда, все! В нормальной стране обыватель боится банковского инспектора больше, чем полицейского.
