Красный гаолян - Янь Мо (полная версия книги .TXT) 📗
— Не стрелять!
Но Чёрное Око выстрелил — ба-бах! — и голова лекаря лопнула, словно переваренное куриное яйцо.
Дедушка с ненавистью глянул на него.
В шатёр ринулась целая толпа членов «Железного братства». Внутри всё заволокло дымом, циновки тревожно шуршали и проседали со всех сторон. Мул катался по земле, чтобы сбить с себя пламя, огонь под тяжестью погас, но почти сразу вспыхнул вновь. От запаха палёной шкуры все задыхались.
Люди вылетали наружу, как рой из улья.
Чёрное Око громко закричал:
— Тушите пожар! Быстрее! Тому, кто вытащит гроб из огня, — награда в пятьдесят миллионов банкнот с всадником!
В тот период только-только прошли весенние дожди, вода в излучине на краю деревни поблёскивала. Совместными усилиями члены братства и крестьяне, приехавшие на похороны, повалили пылающий навес, похожий на красную тучу.
Бабушкин гроб окружали зелёные искры. После того как вылили несколько десятков вёдер воды, огонь потух, от гроба повалил тёмно-зелёный дым. Даже в тусклом свете он по-прежнему казался огромным и крепким. Мёртвый мул лежал, скрючившись, рядом с гробом. От трупа так резко пахло палёным, что люди закрывали носы рукавами. Было слышно, как громко трескается тёмный лак на остывающем гробе.
2
Несмотря на ночное происшествие, дату бабушкиных похорон не стали переносить. Состоявший в братстве старый конюх, который немного разбирался в медицине, перевязал рану на руке дедушки, а Чёрное Око, сконфуженно мявшийся в сторонке, предложил отложить похороны. Дедушка не взглянул на него, лишь покосился на серовато-белые тягучие слезинки, стекавшие по красным свечам, вставленным в подсвечник, и решительно отказался от этого предложения.
Ночью он не спал. Так и сидел на табуретке, прикрытые глаза налились кровью, а ледяная рука сжимала рукоятку пистолета, словно приклеенная.
Отец лежал на циновке, глядя на отца, а потом забылся тяжёлым сном. Перед рассветом он проснулся разок и тайком посмотрел на отца, неподвижно сидевшего на фоне подрагивающего пламени свечей, на тёмный кровавый след, проступавший на белом бинте, но не осмелился ничего сказать и закрыл глаза. Накануне пять групп музыкантов, нанятых для обслуживания этого действа, поссорились между собой из-за профессиональной ревности, и сейчас яростно дули в свои трубы, тревожа сон друг друга. Гневные звуки, долетавшие до шалаша, в котором спал отец, напоминали вздохи семидесятилетнего старика. У отца засвербело в носу, обжигающие слёзы побежали из уголков глаз и залились в уши. Он подумал: мне уже шестнадцать, а это неспокойное время непонятно, когда кончится. Через пелену слёз он искоса смотрел на кровоточившее плечо своего отца и его восковое лицо, и в израненное сердце закралась совсем взрослая скорбь. Оставшиеся в живых деревенские петухи звонко закукарекали, возвещая рассвет, в шалаш проник предрассветный ветерок, который принёс с собой терпкое дыхание полей, свойственное четвёртому лунному месяцу, и взбодрил пламя постепенно угасавшего огарка свечи. Раздались голоса, кони под ивами начали бить копытами и фыркать, а лёгкий холодок, принесённый утренним ветром, заставил отца сладко свернуться калачиком. В этот момент он думал о моей будущей матери Красе и о высокой грузной тётке Лю, которую по праву можно назвать Третьей бабушкой. В третьем лунном месяце они внезапно бесследно исчезли. Тогда отец с дедушкой вместе с бойцами из «Железного братства» передислоцировались в глухую деревушку к югу от железной дороги, чтобы там тренироваться, а когда вернулись, обнаружили, что люди исчезли, везде запустение, а в хлипких домиках, которые они построили зимой тридцать девятого года, густо висит паутина…
Как только солнце показалось над горизонтом, деревня забурлила. Торговцы всякой снедью протяжными голосами громко зазывали покупателей. От печей, в которых готовили баоцзы, котлов с пельмешками хуньтунь [100] и сковородок, на которых жарили лепёшки, шёл густой пар и аромат. Один продавец баоцзы сцепился с рябым крестьянином, который хотел купить его товар. Дело в том, что продавец отказался принять «бэйхайские» купюры, [101] выпущенные Восьмой армией, а у крестьянина просто не было банкнот с всадником на тигре. Двадцать баоцзы к тому моменту уже упали в желудок крестьянина. Он сказал:
— Бери, что дают, а если не хочешь, то тогда считай, что эти двадцать баоцзы отдал нищему.
Собравшиеся зеваки уговаривали торговца взять «бэйхайские» деньги. Когда Восьмая армия с боем вернётся, они снова будут в цене. В итоге народ быстро разошёлся, торговец взял-таки «бэйхайские» деньги и зычным голосом проорал:
— Баоцзы! Кому баоцзы? Только что из печи! Большие да мясные!
Те, кто уже успел позавтракать, собрались вокруг большого шатра, с надеждой ожидая начала действа, однако никто не отваживался подойти поближе, поскольку все боялись грозного вида членов «Железного братства», стоявших во всеоружии и сверкавших выбритыми черепами. Во время ночного пожара шатёр сильно пострадал, трупы лекаря и его старого тощего мула тоже обгорели до черноты, их оттащили в излучину в пятидесяти шагах от шатра. Вороны, привыкшие питаться мертвечиной, слетелись на запах, сначала покружили, а потом камнем упали вниз, укрыв труп мула и его хозяина слоем стальных подвижных перьев. Собравшиеся подумали, что ещё вчера вечером лекарь был полон сил и энергии, а не успели они и глазом моргнуть, как превратился в угощенье для ворон, и сердца людей оказались во власти запутанных, трудно выразимых чувств.
Вокруг бабушкиного гроба валялись обрывки циновок от шатра, и несколько членов «Железного братства» с мётлами и лопатами в руках наводили порядок. Из золы выкатилось несколько целых чашек для вина, и один из бойцов разбил их вдребезги лопатой. Бабушкин гроб в ярком утреннем свете выглядел устрашающе. Изначально фиолетово-красная поверхность, некогда казавшаяся такой торжественной и мистической, обгорела, слой лака толщиной в три пальца растрескался вдоль и поперёк, и теперь гроб покрывала паутина трещин. Гроб почернел, словно бы его наспех неровно вымазали дёгтем, и выглядел огромным. Хотя он доходил только до кадыка стоявшего рядом отца, он казался невероятно высоким и давил так, что отец не мог дышать. Отец вспомнил, как они силой забирали этот гроб… Почти столетний старик с белой косичкой хватался за край гроба и громко рыдал: «Это моё пристанище… [102] не отдам… Я сюцай [103] великой династии Цин, даже начальник уезда и тот называл меня старшим братом… Убейте меня, грабители…» Когда старик нарыдался вдоволь, он принялся браниться. В тот день дедушка так и не появился. За гробом отправился поверенный дедушки, командир конного отряда, вместе со своими людьми, а с ними и отец. Отец слышал, что этот гроб изготовлен в первый год республиканской эры из четырёх кипарисовых досок толщиной в четыре с половиной цуня каждая, и в течение тридцати лет его ежегодно покрывали новым слоем лака. Старик плюхнулся на землю перед гробом и начал кататься, как осёл. Было неясно, то ли он плачет, то ли смеётся — похоже, помутился рассудком. Командир конного отряда кинул прямоугольный свёрток с банкнотами, отпечатанными «Железным братством», и сказал, подняв длинные тонкие брови:
— Дурень старый, мы ж у тебя его покупаем!
Старик обеими руками разорвал свёрток и несколько раз вонзил редкие длинные зубы в купюры со всадником на тигре, не переставая ругаться:
— Ах вы, злодеи! Даже император никогда не отнимал гробы, приготовленные при жизни… Разбойники!
Командир конного отряда прикрикнул на него:
— Дурень ты старый! Слушай, сейчас нужно японцам сопротивляться да родину спасать, у всех есть такая обязанность, а ты, осёл, найди несколько гаоляновых стеблей да сплети циновку, если тебя в ней похоронят, и то неплохо. Разве ж ты достоин такого гроба? Надо отдать его тому, кто геройски сражался с японцами!
