Уголовного розыска воин - Чергинец Николай Иванович (книги онлайн бесплатно txt) 📗
Вид заносчивый, серые глаза из-под опущенных век смотрят пренебрежительно. На слова капитана Ивана Ефимовича Храпова: «Расскажи о себе правдиво», — ответил: «Расскажу так, как сочту нужным».
— То, что я в колонии, — говорит о себе Виктор Аксенов, — это случайность. Все дело в том, что я слабый человек. Куда ветер подует, туда я и клонюсь. А слабые в этом мире за все расплачиваются. В книжках неточно пишут: человек — кузнец своего счастья. Правильнее будет: сильный человек — кузнец своего счастья.
— Какой же вы слабый, Аксенов, если в табеле за девятый класс одни пятерки?
— Я способный. У меня хорошая память. Довольно высокий интеллект. Для меня учеба не представляет труда. Силу воли, упорство ведь надо проявлять тому, у кого мозги туповатые.
— Как же вы, слабый, но способный человек, расцениваете свои поступки, которые привели вас сюда?
Он смотрит на потолок, потом словно что-то стряхивает с себя, и опять взгляд задергивается пренебрежением.
— Вас действительно интересует мое мнение по этому поводу?
— Да.
— Тогда слушайте. Мир поделен вовсе не на добрых и злых, а на сильных и слабых. Речь, разумеется, не о физических данных. Сильный человек все может. Захочет, например, стать чемпионом по боксу — и станет. Будет истязать свое тело на тренировках — и добьется. Захочет себе модный костюм приобрести — и подожмется, откажется от дорогой жратвы, подработает сверхурочно, одним словом, накопит денег и купит. Слабый так не может. На тренировки ходить, чтобы сильным стать, он не может. Он берет в кулак кастет и теперь по силе не уступает тренированному. Он отберет или украдет деньги и купит себе костюм. Понятно?
— Не совсем. Слишком многим рискует слабый.
— В том-то и дело. Поэтому нашего брата так много в колониях. В основном это одни слабаки, хоть по виду о каком-нибудь верзиле этого не скажешь.
— Что вы читаете, Аксенов?
— Читаю классику. Выписываю журналы «Наука и жизнь», «Наука и религия».
— Неужели и в книгах вы находите подтверждение своим взглядам на жизнь?
— Почти в каждой. Слабые бросаются под поезд, как Анна Каренина, а сильные побеждают, как ее муж, например.
Ему двадцать два года. Три года назад было девятнадцать. Ему не стыдно говорить с апломбом, что «сильные побеждают, как ее муж, например». Он сделал для себя открытие, поделив род человеческий на слабых и сильных, и считает себя чуть ли не пророком, изрекая то, во что уверовал сам.
— Что вы думаете о тех, с кем вместе сели на скамью подсудимых?
— Тупари и слабаки. Я ведь случайно оказался с ними. Мне и роль-то была отведена поверхностная — сидеть в машине и ждать, когда они выйдут из ресторана.
— А если бы они вышли с руками, обагренными кровью? Ведь у них был пистолет. Вы сами выметали осколки лампочки на даче Коляды и знали, что этот пистолет стреляет.
— Если бы да кабы... Я же объяснял вам, что слабые люди за себя не отвечают.
— Если следовать вашим рассуждениям, то вся банда состояла из слабаков и, исключая вас, из тупарей. Значит, никто ни за что не отвечает?
— Как видите, отвечаем. Трое уже четвертый год отвечают, а один и вовсе расплатился.
— Когда-нибудь, Аксенов, вы думаете о тех, кому причинили зло? О матери погибшего майора? О той женщине, которая стала инвалидом? О шофере? Он ведь бросил свою работу, не дождавшись пенсии. Говорит: «На любой другой работе до пенсии доработаю, в машину даже как пассажир сесть не могу».
Аксенов молчит. Что-то в лице его меняется, с глаз стекает пренебрежительная поволока.
— Я не думал о них. Когда людей не знаешь, о них не думаешь. Я их не знаю.
— А о ком думаете?
— Мать свою вспоминаю. Вот ее я действительно ударил. Как ножом в спину. И тут мне не будет прощения до конца дней. Она мне письма шлет. Только мать может понять и пожалеть. — Он умолкает и вдруг говорит со злобой: — Девушка у меня была, жениться я на ней хотел, ну она, понятное дело, после суда от меня отказалась.
«Когда людей не знаешь, о них не думаешь». Наверное, эта фраза натолкнула на мысль показать ему письмо, которое написала Ольга Ивановна Беломестных.
«...Вы просите написать меня о моем муже, я хочу выполнить вашу просьбу, сажусь за стол, придвигаю бумагу и не могу этого сделать. Словно вся жизнь моя прожитая со всех сторон наваливается на меня, и нечем дышать, ничего не видно от слез.
Ему было тогда 18 лет. Молоденький был, красивый. Мы шли с ним по улице, и он пел. Напевал что-нибудь. Я тогда не знала, что он очень любит петь, и мне казалось, что это он поет оттого, что ему не о чем говорить со мной. И, естественно, обижалась. А вот танцевать он не умел. И я его учила в темноте, вдали от танцплощадки. Музыка играет, все на танцевальной площадке кружатся, а мы в сторонке, под деревьями.
Потом был Новый год. Он зашел ко мне, мы договорились пойти в клуб. Выхожу в прихожую, а он стоит с огромным букетом цветов. Спрашиваю: «Где ты такие достал?» Он отвечает: «Иду, смотрю, букет мне навстречу бежит и записка из цветов торчит: «Это Оленьке». Так это на всю жизнь и осталось: в каждом подарке на праздник или на день рождения белый листок со словами: «Это Оленьке»...
Тот Новый год свел нас навсегда. Ушли мы из клуба после полуночи и прогуляли до рассвета. Домой идти боюсь. Родители у меня строгие, и не было никогда, чтобы я утром домой приходила. Говорю Генриху: «Это все из-за тебя. У тебя же часы на руках, а у меня нет». Взял он меня за руку и повел к родителям. Те не спят в беспокойстве всю ночь: где это я?
Когда он сказал моей маме, что хочет жениться на мне, мама рассердилась, ответила, что мне и ему еще мало лет. Мама боялась, что он сибиряк и уедет в свои края, а меня бросит. Но Гена без всякого стеснения заявил: «Я ее любил и буду любить всю жизнь».
Так оно и было. Всю жизнь. Однажды возвращается из командировки ночью, весь в грязи, будто его по болоту катили. Я спросонку стала ругаться, а он заплакал: «Я к тебе так спешил. Поездом товарным добирался. Он на нашей станции не останавливается, прыгал на ходу, вот и угодил в лужу».
Через год у нас родился первенец, Виталий. Генрих был в командировке. Когда вернулся, мы с малышом были уже дома. Через три года родился второй сын, Володя, и тоже отцу не удалось забрать его из родильного дома. Родила я, а мне записку от него передали: «Оленька, где же девочка? Кто-то обещал ведь девочку. Я, конечно, рад. Нашего мужского полку прибыло. Береги себя. Я уезжаю. Задание несложное, но буду отсутствовать несколько дней». По его словам, у него все задания были «несложными».
Дети любили его преданно. Отдохнуть ему не давали. Помню, как он сидит над конспектами: Володька у него на коленях, Виталька рядом что-то на листке бумаги рисует. Учился он все свободное время. Школу вечернюю закончил (в войну не довелось), а потом получил высшее юридическое образование.
В выходные дни непременно на озеро или по грибы. И всегда с детьми, со мной. Разве могли дети не любить такого отца!
Очень радовался Генрих, когда наши сыновья женились, завели свои семьи. Мы еще были молодыми, сорока не было, а уже и внуки и невестки у нас. Жили все вместе, одной семьей. Опять Генрих сидит за конспектом, готовится к лекции или к докладу, а на коленях — внук. В столе у него лежало заявление, адресованное министру внутренних дел Латвийской ССР: «В связи с тем, что я прослужил уже 27 лет в органах безопасности и внутренних дел, прошу Вашего разрешения уйти в отставку...» Я просила его поскорей отправить это заявление, уговаривала: «Гена, ты уже немолодой, это же так трудно — по ночам подниматься, особенно зимой, в холод». Он отвечал: «Еще годок, Оленька, дети прочно встанут на ноги, потом уж поживем для себя». Так и не дождались мы этого часа.
После похорон поменяла я квартиру, не могла там больше оставаться. Живет со мной внук Сережа, любимый внук Генриха. Говорит всем знакомым: «Я бы жил с мамой и папой, но бабушке Оле надо помогать. Я ее помощник». Иногда он меня обнимет, поцелует и скажет: «Я тебя люблю так же крепко, как дед Гена». И понять не может, почему я плачу».
