Праведники - Борн Сэм (читать книги онлайн без txt) 📗
ГЛАВА 42
Воскресенье, 18:02, Бруклин
Уилл молчал. Он сидел на диване и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Он весь превратился в слух, жадно ловя все, что говорила ему Тиша. Теперь все случившееся с ними в последние сутки представало в совершенно новом свете. Да что там последние сутки… Он переосмысливал все, что было между ними еще тогда, четыре-пять лет назад. Все, что Тиша говорила или делала тогда… решительно все воспринималось сейчас иначе.
— Ты рассказывал о юных девушках, походивших на маленьких матерей. Я была одной из таких девушек. После меня в нашей семье родилось еще шестеро братьев и сестер. Сколько я себя помню, я исполняла роль маленькой матери, помогая настоящей убираться в доме, готовить еду для малышей, играть с ними. Из этого состояла вся моя жизнь.
— И что? Ты хочешь сказать, что и выглядела точно так же?
Она улыбнулась:
— Естественно. Длинное платье до пят, глухой воротник, строгая прическа, очки. Кстати, ты в курсе, что те девушки, которых ты видел, носили парики?
— Парики?
— Да-да, парики. Ты же не мог не обратить внимания, что у всех у них были одинаковые прически и одинаковый цвет волос? Это парик — шейтлс. Его носят на людях все замужние женщины, подчеркивая собственные скромность и благочестие. Свои настоящие волосы женщина может показывать только мужу.
— Ничего себе…
— Тебе это кажется странным и, возможно, даже диким. Я знаю. Но если ты думаешь, что я тяготилась всем этим, ты ошибаешься. Я любила тот мир всем сердцем. Училась, помогала родителям, нянчилась с маленькими, читала предания о Баале Шем-Тове…
Уилл изобразил на лице немой вопрос.
— Это иудейский мыслитель, основатель хасидизма. Я обожала читать про странствия мудрецов, про нищих, которые вдруг оказывались святыми и удостаивались милости Божьей.
— Так как же вышло, что я познакомился с тобой не в Краун-Хайтсе, а, мягко говоря, в совершенно другом месте?
— Ну… когда мне исполнилось лет двенадцать, если я ничего не путаю, я вдруг увлеклась рисованием. Это были, конечно, просто каракули в тетрадке, но я тратила на это все свое свободное время. И в какой-то момент — довольно скоро — я обнаружила, что делаю успехи. Меня это захватило. Но тут же возникли проблемы. Вокруг меня не было примеров для подражания. Ортодоксальные иудеи не придают особого значения живописи, и, откровенно говоря, в Краун-Хайтсе мне не на что было посмотреть. А однажды я наткнулась в семинарии на удивительную книгу — собрание репродукций с картин старых голландцев. Больше всего там было Вермера. Я выкрала эту книгу из библиотеки — вот клянусь тебе, выкрала!.. Унесла домой и спрятала под подушку. И в течение нескольких последующих месяцев, по ночам… тайком от сестер, включала фонарик под одеялом и листала, листала ее… Глаз оторвать не могла!
— И тогда твое увлечение превратилось в страсть.
— Увы, у меня почти не было на это времени. В семинарии — только учеба, без перерывов, сплошные священные тексты и зубрежка. А дома… ну я уже рассказывала: стирка, уборка, готовка и игры с малышами. От зари и до зари. К тому же у меня никогда не было своей комнаты. Я делила крохотную каморку с двумя старшими сестрами.
— Представляю себе, как тебя все это стало бесить…
— Не то слово! Я поймала себя на ужасной мысли, что мечтаю, каждый божий день мечтаю убраться из Краун-Хайтса в большой мир, где много картин и много времени, чтобы смотреть на них. Больше всего на свете мне хотелось побывать в Метрополитен-музее. Я грезила подлинниками Вермера. Впрочем, дело было не только в этом…
— А в чем, Тиша?
— Сейчас ты будешь смеяться, зная, какой образ жизни я вела все последние годы… Но дело в том, что в юности я была очень набожна и любила учиться.
— Меня совершенно не удивляет то, что ты любила учиться.
— Я была лучшей в классе. Знания давались мне легче, чем другим. Ты и представить себе не можешь, до чего запутанны священные иудейские тексты, сколько там тайных смыслов, сколько отсылок к другим книгам, сколько недоговоренностей. Это не чтение, а бесконечное разгадывание кроссвордов. Так казалось другим. Но не мне. Даже самые сложные вещи я схватывала буквально на лету. Однажды учитель сказал, что я даже умнее большинства мальчишек.
— Это была высокая похвала?
— Выше некуда! Понимаешь, в Краун-Хайтсе девочек учат только азам. Это нельзя назвать полноценным образованием. И понятно почему. В семнадцать лет ты уже женщина, тебе надо идти замуж, рожать детей, заниматься хозяйством, заботиться о муже. Мужчины же могут посещать йешиву хоть до конца своих дней и уделять занятиям столько времени, сколько им захочется. Девочке нечего рассчитывать на это. Мы должны были пройти лишь Пятикнижие Моисея и отчасти геману… ну, это сборник комментариев к священным текстам. И все.
— Стало быть, каббалу ты никогда не изучала?
— Какое там! Кто бы мне позволил? Лишь мужчинам, достигшим возраста сорока лет, позволено прикоснуться к этому знанию!
— Ну и порядочки там у вас…
— Вот-вот. А ты меня знаешь — если меня куда-то не пускаются начинаю туда ломиться. Однажды мне попалась на глаза одна серьезная книга из отцовской библиотеки. Но я сама не могла постичь скрытого в ней смысла. Мне нужен был учитель. И тогда я пошла к рабби Мандельбауму.
— Это который учил тебя в семинарии?
— Да, тот самый, что похвалил меня. Я пришла к нему домой и честно сказала, что азов мне мало и я хочу учиться дальше. Более того, я тщательно подготовилась к этому визиту, нарыла разных ссылок из умных книжек, из которых со всей очевидностью следовало, что я хоть и девушка, но имею право знать больше.
— И он согласился помочь?
— Да. Я ходила к нему каждый вторник, к вечеру. Это было тайное обучение. Никто не знал об этом, кроме нас двоих да еще его жены. В середине занятия она входила к нам, ставила перед мужем чай с лимоном, передо мной стакан молока, а между нами вазочку с домашним печеньем и объявляла десятиминутный перерыв. Так продолжалось пять лет… — Тиша улыбнулась.
— А потом?
— В какой-то момент я заметила, что он стал выглядеть все более озабоченным. При этом он переживал вовсе не за себя. Он был уже стар, и его не особенно интересовали соседские пересуды. Он, конечно же, переживал за меня. А когда мне исполнилось семнадцать лет, он как-то сказал: «Тебе трудно будет найти мужа, Това Шайя. Не всякий потерпит возле себя ученую женщину». Он-то, бедняга, думал, что сбил меня с пути. Что теперь я не смогу быть хорошей женой хасида, какой была его собственная супруга. Что меня не удовлетворит роль многодетной матери и вечной домохозяйки. Ну что ж, он был прав.
— Полагаю, тебя не очень расстроила эта ситуация.
— Разумеется. В те дни я как раз обдумывала план побега. Завела себе абонентский ящик и подала документы сразу в несколько вузов — но только в те, где лучшим абитуриентам предоставлялась государственная стипендия. Без денег мне во внешнем мире было не прожить, это я хорошо понимала. В анкете я указывала, что я сирота и обо мне некому позаботиться. В итоге, как ты знаешь, мне удалось попасть в Колумбийский университет. Получив заветное письмо из приемной комиссии, я в последний раз переночевала дома, утром сделала малышам завтрак, поцеловала маму и отправилась прямиком к ближайшей станции метро.
— И не вернулась?
— И не вернулась.
Уилл озадаченно замолчал, пытаясь осмыслить услышанное. Только сейчас он узнал, что «ТШ» и «Тиша» — это вовсе не студенческие прозвища его подруги, а всего лишь сокращение от ее настоящего имени — Това Шайя. Теперь он понимал, почему она с таким маниакальным упорством не желала знакомить его со своей родней и даже ни разу не показала ему их фотографии.
— Слушай, а твои родители знают, что ты жива-здорова?
— Ну за кого ты меня принимаешь? Разумеется. Мы созваниваемся перед большими иудейскими праздниками.
