Счастливая странница - Пьюзо Марио (книги онлайн без регистрации полностью txt) 📗
Под черным навесом их поджидала Октавия, дрожащая от холода.
— Куда вы подевались? — сварливо спросила она. — Мать страшно переполошилась — она решила, что Джино опять пропал.
— Господи! — закатил глаза Ларри. — Ладно, я с ней поговорю. Ты со мной не ходи, Джино.
Джино снова почувствовал уже знакомый страх и понял, что выглядит, наверное, очень испуганным.
Ничего, Ларри его отстоит; он устал за вечер от накатывающихся на него одна за другой волн страха.
Вернувшись через несколько минут, Ларри с улыбкой сказал:
— Октавия, как всегда, шумит без причины. Просто старушка хотела убедиться, что мы здесь, — ведь скоро конец церемонии.
Люди потихоньку расходились. Появился хозяин похоронной конторы и, словно близкий родственник умершего, помог Ларри и Джино выпроводить последних скорбящих; наконец в зале остались только члены семьи и самые близкие им люди. Теперь, когда зал опустел, Джино услышал, как в меньшем помещении задвигали стульями: мать и ее подруги решились расстаться с гробом. Длительное бдение подошло к концу. До Джино не доносилось ни единого слова; он уже подумывал, не отправиться ли домой впереди всех, чтобы не сталкиваться с матерью. В этот день она внушала ему такой страх, какой он не испытывал еще ни разу в жизни.
Страшный вопль застиг Джино врасплох и заставил похолодеть от ужаса. За первым воплем раздался второй, сменившийся душераздирающим воем, в котором уже можно было различить слова: «Винченцо, Винченцо!…» В голосе матери звучало столько горя, что Джино еле справился с собой, чтобы не пуститься наутек: ему очень хотелось оказаться там, куда не сможет проникнуть этот тоскливый вопль.
Хозяин похоронной конторы, не утративший спокойствия, покровительственно положил руку на плечо Джино, словно, понимая его чувства, только и дожидался этого момента.
Неожиданно в сводчатом проходе возникла группа в черном: там неровно, словно извиваясь, двигались четыре женщины. Октавия, Луиза и тетушка Терезина пытались вывести Лючию Санту и прилагали к этому немало усилий. Несколько минут назад они уже пробовали воздействовать на нее словами и лаской, но это ни к чему не привело. Напрасно они напоминали Лючии Санте о ее долге — как-никак, она остается матерью пяти детей: она только крепче впивалась ногтями в сыновний гроб. Тогда они отбросили приличия и поволокли ее силой. Они не позволят ей оставаться там, не позволят спятить от горя. Еще чего: отвернуться от жизни, от долга! Они действовали безжалостно. Октавия волокла ее за одну руку, Луиза — за другую, однако у них не хватало сил, чтобы преодолеть сопротивление Лючии Санты, которой в данном случае помогал собственный вес. Оставалось надеяться на тетушку Терезину, которая изо всех сил тянула Лючию Санту за плечи.
Это давало плоды: безутешная мать поневоле скользила по натертому до зеркального блеска черному паркету.
Минута — и мать, подобно упрямому животному, собралась в комок — это был довольно-таки массивный комок — и отказалась двигаться дальше. Она не протестовала, не закатывалась в визге; ее черная шляпка и вуаль вульгарно съехали набок; на ее разбухшем от нечеловеческого страдания лице лежала печать непоколебимого упрямства. Ни разу еще она не выглядела столь несокрушимой скалой, о которую обречен разбиться вдребезги мир смерти, не выдержавший ее властного горя.
Все три женщины отступились от нее. Луиза расплакалась. Октавия закрыла лицо ладонями, из-под которых донесся ее искаженный голос:
— Ларри, Джино, помогите нам!
Братья бросились на зов и вместе с женщинами предприняли решающее наступление. Однако Джино не посмел притронуться к матери. Лючия Санта подняла голову и обратилась к Джино с такими словами:
— Не оставляй брата одного. Пусть хоть в эту ночь ему не будет одиноко. Он никогда не был храбрецом. Он был слишком добр, а это мешает смелости.
Джино согласно опустил голову.
— Ты никогда меня не слушался, — упрекнула его мать.
— Я пробуду здесь всю ночь, — еле слышно проговорил он. — Обещаю. — Он заставил себя протянуть руку и поправить на ней шляпку. Движение было стремительным. Впервые в жизни он сделал для нее что-то в этом роде. Мать неуверенно подняла руку, чтобы одернуть вуаль, но вместо этого сняла ее вместе со шляпкой. Шагая к двери, она держала головной убор в руке, словно ей было невыносимо иметь перед лицом помеху в виде вуали; с непокрытой же головой она снова могла взглянуть в лицо жизни, ее непреклонной справедливости, неизбежным на протяжении жизни поражениям.
Хозяин конторы предложил принести Джино кушетку и, извиняясь, уведомил его, что будет вынужден запереть входную дверь; он показал Джино колокольчик, за который тому надо будет дернуть — тогда дежурная выпустит его на волю. Сам хозяин ночевал этажом выше. Джино усердно кивал, демонстрируя понимание, пока хозяин не оставил его в покое.
Оставшись совсем один в темном траурном зале, отделенном стеной со сводчатым проходом от лежащего в гробу брата, Джино чувствовал себя в полной безопасности — впервые с тех пор, как брат погиб.
Он составил деревянные стулья рядком, чтобы можно было на них растянуться, и, скатав пальто, подложил образовавшуюся подушку себе под голову. Лежа и покуривая, чувствуя локтем холодную стену, он размышлял о том, как изменился для него мир.
Он обдумывал все, что успел узнать. Значит, Ларри — настоящий гангстер, и люди боятся, что он может их убить. Вот так фокус! Это Ларри-то, который и пальцем не мог тронуть никого из младших братьев… Впрочем, Левша Фей выдумывает, будто Винни сам бросился под паровоз — Винни был настолько робок, что уже давно опасался сидеть на подоконнике. А мать?! Кричит, бранится, всех заводит… Он сонно отпустил вожжи и позволил внутреннему голосу произнести то, что он чувствовал на самом деле: что горе ее чрезмерно, что она превращает смерть в помпезную церемонию. Но тут он припомнил, как сам проливал слезы на крыльце. Но нет, он-то оплакивал Винни-мальчишку, товарища по играм и соратника по бдениям на залитом звездным светом подоконнике. Постепенно он пришел к заключению, что в горе содержится очень мало жалости к самому умершему. Конечно, близкие голосят, убиваясь по утраченному, но в этом слишком мало подлинного чувства; поэтому-то смерть и превращают в такую церемонию — чтобы скрыть то, в истинности чего никто не сомневается: смерть человека — не столь уж важное событие…
Бедный Винни! Кто же на самом деле станет о нем горевать? Он давно превратился в хнычущего зануду, общества которого никто не мог выдержать.
Даже мать порой теряла с ним терпение. Так что и она оплакивает множество малышей-Винсентов, прошедших перед ней чередой, прежде чем сын вырос. Их же будет не хватать и Джино. Потом-то ему было уже наплевать на него. Как и Ларри. Даже Октавия махнула на него рукой. Вот о Луизе этого не скажешь, почему-то участь Винни была ей не безразлична. Старая тетушка Лоуке тоже всплакнула бы по нему. Прежде чем погрузиться в сон, Джино всерьез собирался наведаться в соседнее помещение и приглядеться к мертвому лицу брата, чтобы заставить себя страдать; однако усталость взяла верх. Сигарета выпала из его пальцев; красная точка на блестящем черном полу походила на уголек в аду. Во сне он подтянул колени к подбородку, чтобы спастись от холода, которым так и веяло от стены. Ему очень хотелось проснуться; помимо воли он испустил крик, разбудивший хозяина похоронной конторы в комнате этажом выше.
Это не правда! Не убивал он брата! Он держал пальто матери у нее перед лицом, но его руки все больше немели. Ее осуждающий взгляд заставлял его пятиться все дальше, и, моля о пощаде, он шептал: «Я плакал на ступеньках там, на улице! Гляди, мое лицо до сих пор мокро от слез». Однако мать только фыркала и бурчала: «Это всего-навсего очередной твой трюк. Animale, animale, animale…»
И тут она улыбнулась ему. Что за ослепительная улыбка, совсем как у молоденькой девушки! Джино едва не угодил в ловушку, которая обрекла бы обоих на неминуемую гибель, едва не заговорил о том дне, когда он ждал у родных ступенек, что она привезет домой его отца. Но, вовремя опомнившись, он поспешно повесил голову, радуясь собственной осмотрительности. Раз она не обвиняла его вслух наяву, он тоже не станет упрекать ее, даже во сне. Содрогаясь от обреченности, он обещал себе и ей, что станет новым Винни, что будет, как и он, трудиться на железной дороге, женится, совьет гнездо в одном из домов на их авеню, станет ждать на остановке трамвая, сжимая в объятиях собственное дитя, прикует себя цепями к знакомой до тошноты бесцветной жизни, для которой, выходит, рожден и он.
