Кровавый удар - Льювеллин Сэм (книги хорошего качества txt) 📗

Ее глаза были открыты. Они казались огромными и темными, почти фиолетовыми при тусклом освещении.

— Спасибо, — сказала она.

Ее рука под простыней нащупала мою. Взяла ее и положила себе на грудь. Кожа у нее была шелковая, сосок затвердел от прикосновения. Я придвинулся к ней. Ее пальцы коснулись моего затылка. Она притянула к себе мою голову и поцеловала меня. Поцелуй был легок, как ангельское крыло, бесплотен, как облако. Я поддавался. Это поцелуй полицейского, подумал я. Потом я потерял способность разумно мыслить, если считать это разумной мыслью. Мои руки начали двигаться сами по себе к ее затылку, и она вздохнула, вздрогнула и придвинулась поближе. А потом от затылка вниз, туда, где мышцы переходили в чудесные волны, которые раздвигались легко, как море, и зыбились, расступаясь. Она чуть слышно простонала мне в ухо. Ее ноги раздвинулись, впуская меня. Я приподнялся над ней в полумраке. Голова Нади лежала боком на подушке, губы приоткрылись. Какой-то миг ее раскрытые ладони упирались мне в грудь. Потом она взглянула на меня, обхватила за плечи и сказала:

— Уже.

Мы лежали в руинах чужой постели и дышали дыханием друг друга. Наконец она сказала:

— А что будет, когда вернутся хозяева?

Мы выбрались из постели и вместе отправились в душевую. Нам было все равно.

Часы в спальне шли. Они показывали всего шесть, но солнце было уже с другой стороны. Мы проспали восемнадцать часов.

В кухне нашлась маринованная селедка, ржаные галеты, похожие на летающие тарелки, и растворимый кофе. Мы сидели рядом за кухонным столом и ели, держась за руки. Внезапно появилось чувство, что нам немного осталось, ужасное ощущение, что мы уже провели вместе все отпущенное нам время и почти не заметили, как оно прошло.

С полчаса мы не говорили об этом, хотя каждый из нас знал, о чем думает другой. Потом я спросил:

— Куда ты поедешь?

— В Хельсинки, — ответила она. — У меня там живет знакомая.

Следующего вопроса я не задавал. Она сама ответила на него.

— Я обращусь к правительству, — сказала она. — Может быть, мне понадобится новый паспорт. — Она старалась избегать моего взгляда и смотрела вниз, катая по красной клетчатой скатерти кусочек галеты.

— Я могу чем-нибудь помочь? — спросил я.

Она застенчиво взглянула на меня из-под ресниц. Потом улыбнулась, намекая на уверенность, которую продемонстрировала полчаса назад в постели.

— Спасибо, — сказала она. Ее теплые пальцы касались моей ладони. — А ты поедешь в Хельсинки?

Ее глаза были как озера янтаря. Я почувствовал, что тону в них.

— В Турку, — ответил я.

— Почему в Турку?

— Там будет "Лисица". Оттуда стартует флотилия. И там будут люди, с которыми мне нужно поговорить.

— А-а... — Голос у нее был разочарованный.

— Я должен кое-что выяснить. О наших похождениях. И о гибели Леннарта Ребейна.

— Да? — Разочарования как не бывало. Передо мной снова был полицейский.

— Я должен навести справки, — продолжал я. И говорил неправду. Речь шла вовсе не о наведении справок. А о совершенно определенных вещах, в которых нужно было удостовериться.

Она пожала плечами.

— Ладно, — сказала она. — Когда мы увидимся?

— Через неделю, — ответил я. — Даже раньше.

Она выпятила нижнюю губу.

— Ну что ж, ничего не поделаешь, — сказала она. — А мы скоро уедем отсюда?

Это был хороший вопрос. В доме не было ни телефона, ни радио. Была почтовая бумага с адресом хозяев. Мы находились на Туккале — Бог знает, где эта Туккала.

— На лодке? — спросил я.

— Лодка, наверное, не годится, — проговорила она.

Держась за руки, мы подошли к пристани. Лодка была полна воды.

В тени ее носа устроилась стайка миног, прячась от солнца.

Надя сказала:

— Что-то мне больше не хочется плыть на лодке. — Она улыбалась.

На миг нас захватила общая фантазия: отпустить лодку в море и жить на нашем необитаемом острове, ожидая спасения и надеясь, что спасатели никогда не прибудут. Но это была только фантазия, и мы оба прекрасно это понимали.

— Я починю лодку, — сказал я.

— А это долго? — с подозрением спросила она, как будто боясь, что это окажется не очень долго.

— Сегодня не кончу, — пообещал я.

Она улыбнулась. Улыбка, радостная и удивленная, преобразила ее.

— О! — притворно огорчилась она. — Какая жалость!

Я выволок лодку на сушу с помощью блока и талей, которые нашел в сарае, и стал законопачивать ее дегтем, расплавленным в консервной банке. Солнце пригревало мне спину. Надя пела. Я работал медленно и методично, не потому что так было надо, а просто мне хотелось, чтобы эти минуты длились подольше. Мы купались, ныряя с пирса, плавали над черными камнями, лежащими на дне. Волосы Нади струились в прозрачной воде, как у русалки. Мы занимались любовью на теплой отмели, скользя в шелковистом иле. Потом мы медленно поплыли назад к пристани.

Я снова спустил лодку на воду. Солнце стояло низко на северо-западе, небо горело, как фейерверк. Надя откопала где-то бутылку водки. Мы выпили ее сидя у камина, легионы комаров атаковали сетку. Я не заметил, что мы ели. Но очень скоро мы снова оказались в постели, крепко прижимаясь друг к другу, а отраженные языки пламени вздымались и гасли на потолке.

И скоро, слишком скоро наступило утро.

Мы оставили в коттедже пачку задубевших купюр и благодарственную записку. Я вывел лодку из залива, над нами кружились стрекозы. В столе я нашел карту. Через два часа мы уже вошли в гавань с ржаво-рыжими деревянными домами, подходившими к самой воде, и подплыли к набережной, около которой стояли две дизельные развалюхи. Потом мы сидели в баре, пили кофе и ждали автобуса.

Первым пришел автобус на Турку. Надя поцеловала меня. В глазах у нее были слезы. Я взял билеты: ей на восток, до Хельсинки, мне на запад, до Турку.

Автобус петлял среди лесов и камней. Время от времени попадалось желтоватое поле и кучка деревянных домов. Казалось, в эту страну люди пришли поздно и не могли здесь прижиться. Человек рядом со мной быстро и споро пил финскую водку из заиндевелой стеклянной бутылки. Ему хотелось разговаривать. Мне хотелось думать.

Я думал в основном о шлюпке под названием "Уильям Тиррелл". Не о названии ее, а о шлюпках как таковых. А еще о человеке с короткими усами, который так быстро ретировался из бара в Хельсинки.

Я видел его в сторожке замка Варли Фицджеральда. И еще однажды.

Любитель водки заснул. В середине дня нас высадили на автобусной станции в Турку. Я пошел в город по проспекту, который казался невероятно длинным и вел к зданию, похожему на городскую ратушу. Солдат в форме цвета хаки показал мне дорогу к киоску с иностранной прессой. Я просмотрел журналы по парусному спорту, нашел экземпляр "Яхтсмена", отыскал там сообщение о гонках.

Вот оно: в верхнем левом углу страницы черно-белая фотография с заголовком. Я заплатил, сунул журнал в карман своих грязных брюк. Потом сел в такси и поехал на пристань.

Там стояло несколько балтийских торговых судов и три ледокола. Дальше, у паромной станции из зеркального стекла, толпился лес высоких рангоутов с туго свернутыми парусами, на фалах развевались национальные флаги на фоне синего неба. Парусники были на месте.

Я заплатил таксисту и направился по набережной в поисках "Лисицы". Может быть, Питу не удалось выбраться из Таллинна. Может быть, он еще там, в качестве заложника за шкипера... Мачта обнаружилась за бизанем [25] норвежской барки. Я вспотел от облегчения. Я пробежал по белоснежной палубе норвежца и перескочил через поручни "Лисицы". У Пита был усталый и встревоженный вид. Он спросил:

— Где тебя черти носили?

— Потом расскажу, — ответил я. Я не представлял себе, что ему рассказать. К тому же я не был уверен, что он хочет знать правду, даже если сможет ей поверить.

— Они, блин, не хотели на хрен нас выпускать, — сказал Пит удрученно. — Пришлось разрешить им трижды пересчитать экипаж да еще шнырять по каютам. Хорошо, что они были бухие. Я думал, нас всех посадят. Пришлось отдать ихнему начальнику все деньги.